Поклонись горгоне

Рассказ:

- Можешь позабыть о поклонении горгонам. Всё получилось. Теперь, согласно Книге, ты уроженец острова Пасхальный. Вместе с облегчённым вздохом у него вырвалось:- Никогда в жизни не практиковал эту ересь. Культ горгон с их недоверчивостью действительно всегда его отталкивал. - Ну, теперь ты официально – полноправный гражданин острова. Он криво усмехнулся. - Нет, не официально. Благодаря подлогу. Петровице деликатно промолчал. Вся жизнь Иштвана в последние одиннадцать лет – подлог. Выписка с гербовой печатью – всего лишь веленевая бумага, но она значит многое. Победу в самой долгой битве. Всё получилось. Не всё, конечно. И он снова вспомнил ту ночь. Десять лет назад. В летней ночи разворачивается празднование. Губернаторский дом полон гостей. Военные, обеспеченцы, ополченцы. Перемешаны выходцы с нескольких островов, благо язык на всех один. Оттого что окна, пусть и настежь распахнутые, занавешены плотной чёрной тканью, а освещением служат свечи, в доме темно, интригующе-интимно и душно. Свежий ночной воздух почти не пробивается внутрь. Запах парафина вступает в союз с ароматами, текущими со стола. Меню скромно. Молодой картофель с тминной подливкой, традиционный густой суп, хвалёные шнилевые пирожки вдвое меньше обычных. Ягодные лимонады вместо давно не виданных хмельных напитков. Гости возникают из проёма дверей, утопленных в угловом мраке, теснятся в небольшой квадратной столовой и проходят мимо двух старого пианино в следующую залу. Там танцы. Скромность угощения компенсируется радушием. Во главе стола восседает Фелиппа, бессменная грузная губернаторша. Рядом с ней её сын, чуть в отдалении, – дочь. Иштвана усадили за два стула от губернаторши. Гости задевают друг друга локтями, когда простирают руку к блюду или поднимают бокал, а протискиваясь к своему месту за столом, втягивают животы и приговаривают извинения. Но - в тесноте, да не в обиде. Здесь все рады всем. Иштван смотрит на беленькую, чистую личиком девушку. Потом ещё раз. - Пригласи её танцевать. А там и свадебку сыграем, - хмыкает Фелиппе, и он понимает: его одобряют. Молодой герой. Подвиг под Дубравой. Медаль за храбрость, проявленную в атаке на Клужистом взморье. Аметистовая булавка за стойкость на перевале. О его смелости наслышаны. Как и он наслышан о прямоте губернаторши. Она проницательна и прямолинейна. Предыдущий час пролетел в непринуждённых разговорах, и грубоватый смешок Фелиппе воспринимается уже как родной. Говорили о яблоневых посадках в средней полосе удела, о некачественном сахаре, мухлеже с последними поставками сукна для обмундирования. Музыка в бальной зале смешанная – хиты с разных областей. Одно роднит пёстрые мелодии – все они довоенные. Ставить написанные в последние годы никто не желает. Хочется нырнуть в жизнь «до». Иштван колеблется недолго – после такой откровенной подачи со стороны Фелиппе пасовать будет признаком юношеской робости или трусости. Меньше всего ему хочется выставить себя задирой-воякой, который хорош только в строю, а чуть доходит дело до мирной жизни – тушуется. Как раз заводят патефон, и Иштван направляется к губернаторской дочери. Когда они выходят из слабо освещённой столовой в более щедро одарённую свечами залу, их плечи соприкасаются. Иштван думает, как узки дверные проёмы и как невысоки потолки в губернаторском доме. Девушка ещё милее, чем показалась в первый момент. Танцует легко. - Вы правда были при грифоньем перевале?Первый вопрос, который она ему задала, чуть кося влево, за его плечо. За время танца так и не отважилась взглянуть ему прямо в лицо. От этого волнительнее, чем если бы она кокетничала и стреляла глазками. Спрятанный взгляд о большем говорит. Как и пальчики, сомкнувшиеся на рукаве его мундира. Маленькие и слабые, они сжимаются не на его руке, а на складке ткани, будто она ребёнок, ухватившийся за материнскую одёжку. Он чувствует прикосновение и в то же время сознаёт, что оно половинчатое. - Да, был. Сказать, что на перевале многие погибли, что сражение было страшным, значит, испортить ей праздник. Приём затем и устроен, чтобы ненадолго забыть о бушующей войне. Сказать иначе - неловко, потому что ничего другого непозволительно говорить о месте, где пали сотни товарищей и была одержана самая крупная за войну победа. Свой ответ он сопровождает учтивой улыбкой, чтобы поощрить на ещё один вопрос. Ткань на распахнутых окнах надувается чёрными мыльными пузырями. Перехваченное ею дыхание ночной свежести дразнит и сразу же отступает. Она ниже его на полголовы, хотя он сам невысок, и младше на год, хотя он сам юн. Со стороны они, наверное, смотрятся, как две фарфоровые статуэтки, раскрашенные любовно гончаром. Амарантовые кисти на его белоснежном мундире соперничают по нарядности с бантами на её платье. ***** льнёт к бедру переливчатым лампасом. - Можешь позабыть о поклонении горгонам. Всё получилось. Теперь, согласно Книге, ты уроженец острова Пасхальный. Вместе с облегчённым вздохом у него вырвалось:- Никогда в жизни не практиковал эту ересь. Культ горгон с их недоверчивостью действительно всегда его отталкивал. - Ну, теперь ты официально – полноправный гражданин острова. Он криво усмехнулся. - Нет, не официально. Благодаря подлогу. Петровице деликатно промолчал. Вся жизнь Иштвана в последние одиннадцать лет – подлог. Выписка с гербовой печатью – всего лишь веленевая бумага, но она значит многое. Победу в самой долгой битве. Всё получилось. Не всё, конечно. И он снова вспомнил ту ночь. Десять лет назад. В летней ночи разворачивается празднование. Губернаторский дом полон гостей. Военные, обеспеченцы, ополченцы. Перемешаны выходцы с нескольких островов, благо язык на всех один. Оттого что окна, пусть и настежь распахнутые, занавешены плотной чёрной тканью, а освещением служат свечи, в доме темно, интригующе-интимно и душно. Свежий ночной воздух почти не пробивается внутрь. Запах парафина вступает в союз с ароматами, текущими со стола. Меню скромно. Молодой картофель с тминной подливкой, традиционный густой суп, хвалёные шнилевые пирожки вдвое меньше обычных. Ягодные лимонады вместо давно не виданных хмельных напитков. Гости возникают из проёма дверей, утопленных в угловом мраке, теснятся в небольшой квадратной столовой и проходят мимо двух старого пианино в следующую залу. Там танцы. Скромность угощения компенсируется радушием. Во главе стола восседает Фелиппа, бессменная грузная губернаторша. Рядом с ней её сын, чуть в отдалении, – дочь. Иштвана усадили за два стула от губернаторши. Гости задевают друг друга локтями, когда простирают руку к блюду или поднимают бокал, а протискиваясь к своему месту за столом, втягивают животы и приговаривают извинения. Но - в тесноте, да не в обиде. Здесь все рады всем. Иштван смотрит на беленькую, чистую личиком девушку. Потом ещё раз. - Пригласи её танцевать. А там и свадебку сыграем, - хмыкает Фелиппе, и он понимает: его одобряют. Молодой герой. Подвиг под Дубравой. Медаль за храбрость, проявленную в атаке на Клужистом взморье. Аметистовая булавка за стойкость на перевале. О его смелости наслышаны. Как и он наслышан о прямоте губернаторши. Она проницательна и прямолинейна. Предыдущий час пролетел в непринуждённых разговорах, и грубоватый смешок Фелиппе воспринимается уже как родной. Говорили о яблоневых посадках в средней полосе удела, о некачественном сахаре, мухлеже с последними поставками сукна для обмундирования. Музыка в бальной зале смешанная – хиты с разных областей. Одно роднит пёстрые мелодии – все они довоенные. Ставить написанные в последние годы никто не желает. Хочется нырнуть в жизнь «до». Иштван колеблется недолго – после такой откровенной подачи со стороны Фелиппе пасовать будет признаком юношеской робости или трусости. Меньше всего ему хочется выставить себя задирой-воякой, который хорош только в строю, а чуть доходит дело до мирной жизни – тушуется. Как раз заводят патефон, и Иштван направляется к губернаторской дочери. Когда они выходят из слабо освещённой столовой в более щедро одарённую свечами залу, их плечи соприкасаются. Иштван думает, как узки дверные проёмы и как невысоки потолки в губернаторском доме. Девушка ещё милее, чем показалась в первый момент. Танцует легко. - Вы правда были при грифоньем перевале?Первый вопрос, который она ему задала, чуть кося влево, за его плечо. За время танца так и не отважилась взглянуть ему прямо в лицо. От этого волнительнее, чем если бы она кокетничала и стреляла глазками. Спрятанный взгляд о большем говорит. Как и пальчики, сомкнувшиеся на рукаве его мундира. Маленькие и слабые, они сжимаются не на его руке, а на складке ткани, будто она ребёнок, ухватившийся за материнскую одёжку. Он чувствует прикосновение и в то же время сознаёт, что оно половинчатое. - Да, был. Сказать, что на перевале многие погибли, что сражение было страшным, значит, испортить ей праздник. Приём затем и устроен, чтобы ненадолго забыть о бушующей войне. Сказать иначе - неловко, потому что ничего другого непозволительно говорить о месте, где пали сотни товарищей и была одержана самая крупная за войну победа. Свой ответ он сопровождает учтивой улыбкой, чтобы поощрить на ещё один вопрос. Ткань на распахнутых окнах надувается чёрными мыльными пузырями. Перехваченное ею дыхание ночной свежести дразнит и сразу же отступает. Она ниже его на полголовы, хотя он сам невысок, и младше на год, хотя он сам юн. Со стороны они, наверное, смотрятся, как две фарфоровые статуэтки, раскрашенные любовно гончаром. Амарантовые кисти на его белоснежном мундире соперничают по нарядности с бантами на её платье. ***** льнёт к бедру переливчатым лампасом. Нога чертит ронд по потемневшему паркету. Патефон заводят снова и снова, без перерыва, так что они танцуют не один танец, а добрых пять. Следующий вопрос звучит, уже когда он ведёт её под руку к столу. За пару метров до той точки, в которой, согласно этикету, он должен отвесить поклон и сделать шаг назад, она спрашивает, торопясь:- А собираетесь ли вы на урожайные недели?До этого ещё больше двух месяцев. Иштван отвечает честно:- Мне это неизвестно, как и никому из нас. Может статься, нам надобно будет к тому времени отправляться в новый поход. На южных рубежах спокойно. Полк здесь по военным меркам уже непозволительно долго. Их перебросили сюда, в негласный отпуск, потому что всем известно: бои вряд ли докатятся до этих краёв. После ожесточённой обороны горного хребта они заслужили отдых. Пока что дела на фронте идут хорошо. Если обстановка ухудшится, последует перевод на передовую. Никто не может предугадать, когда. Обстановка меняется чуть не каждый день. Да и остальным частям нужно отдохнуть. Усаживаясь на своё место, он ловит одобрительный взгляд Фелиппе. Четверть часа спустя она уже похлопывает его по плечу. Беседы в скудном свете искушают чувствовать себя за этим столом, как в кругу семьи. Душу тешит неостывшее воспоминание о летучих танцах. Нет-нет да звенит в ушах лишь наполовину шутливое замечание о свадьбе. Губернаторская дочь там, за несколько метров от него, не поднимает глаз. Кажется, что она много ближе. Свечи оставляют достаточно простора для милостивого полумрака. Иштван позволяет себе забыться и думать о том, что было бы дальше. Забвение набирает разбег. Можно притвориться, будто возможно всё - жить в мире, флиртовать смелее и смелее, брать за руку. Выкроить день или три бесед. Продлить их на неделю. Он улыбается Фелиппе. Почему бы и не дать себе сегодня поблажку?Никто не знает, что он с острова горгон. Острова, население которого составляют гермафродиты. Под мундиром таится туго стянутая повязкой женская грудь. Иштван откладывает книгу. Отвратительное чувство не желает растворяться чужими буквами. Вечерний горн поёт за окном. Горгонцев не берут на военную службу. Даже сейчас, когда призыв коснулся едва ли не всех. В крайнем случае они служат телефонистами, радистами, заведуют складами. И таких-то единицы. Один общественный деятель предположил, что запрет в немалой степени обязан своим появлением на свет опасениями командования. Не подточит ли моральные устои армии присутствие в строю существа, которое боевой товарищ – и при этом ещё немного женщина? Предположение абсурдно; всем известна церемонная почтительность, с которой островитяне относятся к дамам. Причина в другом. Полуженщин допускать на войну негоже. Такой порядок – апофеоз толерантности островитян. И, наверняка, во многом - логическое следствие обычной для горгонцев закрытости, вежливой отстранённости, нежелания подпускать к себе. Уклончивые, недоверчивые, горгонцы дипломатичны и хорошо скрывают, что у них на уме. Эти предосторожности - привычка, вошедшая в кровь. Недоверие, основанное на прекрасном осознании собственной отличности и ожидания пересудов. На островах никто не позволит себе опуститься до такой бестактности, как косые взгляды или оскорбительные шуточки. Иштван за всё время службы ни разу не слышал ни одной, хотя товарищи не подозревают о его происхождении, а стало быть и не догадались бы при нём сдерживаться. И всё равно горгонцы держатся особняком. Черты характера, выкованные столетиями, так просто не изжить. Это сослужило им плохую службу. Они не изгои, но всегда в стороне. Остров блюдет автономию. Его жители наведываются в центральные части страны лишь по торговым делам или в рамках культурных проектов. - Едешь ли?Петровице зорко наблюдает за ним. Он единственный, кто посвящён в тайну. Именно он взял Иштвана с собой в поход, переправил свидетельство о рождении, обмундировал, нашёл выжившего из ума дряхлого писаря. Пролив между северной оконечностью острова Пасхальный и островом горгон столь узок, что преодолеть его даже на вёсельной лодке можно за пятнадцать минут. Хороший гребец при солнечной погоде управиться и того быстрее. Именно так и поступал отец Петровице, торговавший по всему побережью. Обе семьи жили на одиноко стоящих хуторах – по разные стороны пролива. Торговец приезжал часто. Привозил с собой сына – поиграть со сверстником. Петровице быстро сдружился с Иштваном – которого звали тогда иначе. Традиционное имя, как и все местные имена, равно подходящее и мужчине, и женщине, и ныне похороненное едва ли не глубже, чем сама тайна. Столь глубоко, что даже в мыслях Иштван не называет себя так, как был наречён. Взбаламученный ил взвивался тонкими струйками со дна, просачиваясь между пальцами ног, погруженных в ласковую воду по щиколотку. Двухголосие скользило над юркими бликами. Когда они оба, товарищи по играм, из детей превратились в подростков, то обнаружили, что схожесть их мечтаний спотыкается о непонятные устои. Петровице ли предложил безумную авантюру? Иштван ли выпустил на волю потаённое желание, оформив его в жгучее «Как бы мне хотелось!»?Никто не придаёт значения тому, сколько на прибрежном хуторе в северной оконечности острова Пасхальный детей. Дальний родственник никого не удивит. Пятнадцать минут плавания. Взмахи вёсел. Дальше и дальше, навсегда. Запрятанное под песок и камень свидетельство о рождении. Задержанное дыхание, пока они вдвоём наблюдали за тем, как блажной старик-писарь выправляет новый документ. - Что мне делать?- Делать ноги, брат. Петровице – единственный, кто называет его в мужском роде, зная, что он ни то, ни другое. Оттого его естественное и уважительное «брат» греет душу больше, чем «герой», «наш бравый воин», «дружище» из других уст. - Ты не можешь оставаться хоть на ещё один вечер. В этой безумной атмосфере все торопятся. Оглянись. Балы при свечах. Обязательное затемнение. Окна зашторенные чёрной тканью. На душах – чёрная вуаль. Юмор – тоже чёрный. Все торопятся жить, чувствовать, заключать браки. Неделя-другая – и его официально будут принимать в доме Фелиппе как жениха. Петровице прав. - Или иди до конца. - Нет. - Будем просить о твоём переводе?В мирное время они могли бы уехать в свадебное путешествие. Месяц-другой вдали от дома и знакомых. Она успела бы оправиться от шока, совладать с собой, научилась притворяться. Потом, конечно, её родители подняли бы вопрос о внуках. Пришлось бы снова уехать. Горгонцы плодятся медленно и будто неохотно. Словно не желают передавать своё спорное двусмысленное существование по наследству. Раз в пять лет их организм готов к воспроизведению потомства – при встрече с сородичем. Кто в итоге будет вынашивать плод – неизвестно до последнего, дело случая. Не дать младенца в руки бабушек и дедушек, не позволить им его распеленать – такой была бы следующая задача. И ещё - сообщить жене, что своих детей у неё никогда не будет. Горгонцы бесплодны в союзах с остальными островитянами. Но сейчас свадебных путешествий нет. Всё происходит быстро и без старомодных церемоний. Наутро она расскажет родителям правду или же всё выдаст её лицо. Да и не в этом суть. Какой юной неиспорченной девушке предлагают такое? Даже если бы она и согласилась?- Ты мог бы рискнуть, - осторожно предлагает Петровице. - Мог бы, - отвечает он, ставя голосом точку, незыблемость которой не обсуждается. Они оба знают, что будет в случае, если тайна окажется раскрыта. Подлог. За это будут судить обоих. И именно Петровице пойдёт под трибунал. Подделка документов. Ложная присяга. Заведомое введение в заблуждение. Петровице не станет упоминать о последствиях, он готов сделать и следующий шаг. Иштван не готов. Слишком многим он обязан другу. Блестящей карьерой, жизнью, о которой мечтал. Иногда такие случаи всплывают. Раз в десять-двадцать лет. Горгонцы с поддельными документами – но чаще всего безбрачные – выдворяются из центральных уделов. Если брак всё-таки был, такой союз признаётся недействительным. Острова и тут мягки к своим необычным соседям. Высылка – но никаких карательных мер. Лишь последующий строгий контроль при въезде на другие территории. Иштвана и такой исход не устроит. Начать новую жизнь можно только однажды. Второй раз ему не стать другим человеком. - Но не через отказ. Врать он не хочет. Не выйдет солгать, что девушка к нему неравнодушна, а он общением с ней тяготиться. Оба задумываются. Без этого единственно приемлемого объяснения командир не даст согласия на перевод. Брак кого-либо из полка с дочерью губернатора - большая честь. - Разыграем дуэль, - озвучивает Петровице. Иштван кивает. Это единственный выход. Согласно традиции – порицаемой и свято чтимой – если двое кавалеристов добиваются одной девушки, то устраивают бескровную дуэль чести. Проигравший уступает дорогу победителю. За дуэли карают, но не строго. Скорее всего, обоих переведут в другие области, положив конец их нечаянному отпуску. Огласке случившееся не предают. Выйдет убедительно. Два друга, одна девушка, уважительный поединок без капли крови. Убитый вид Иштвана при отъезде. Высланный соперник Петровице. - Раз ты так решил, завтра же я пошлю Белице цветы, - говорит друг. Мужское сердце. Женская душа. Ничье тело. Сейчас, пока ему шестнадцать, маленький рост, изящное телосложение, гладкое лицо не привлекают внимания. Он один из юных героев, таких в военную пору много. И он может продолжать стяжать ратную славу. Он только не может вернуться к губернаторской дочери. Петровице не выслали. Ограничились выговором. Он вынужден продолжить игру - встречаться с Белице и ухаживать за ней. Иштван слышит разговоры товарищей, из служебных поездок возвращающихся в город, где расквартирована часть, к которой он приписан на время высылки. Бланжевые бергении посылаются к Белице каждое утро. Её имя вышито на парадной перевязи. Из аккуратных писем Петровице он тоже может составить представление о непростом положении, в котором оказался его друг. Фелиппе поднимает бровь, наблюдая такой поворот событий, но мудро не вмешивается. Однополчане ждут, когда же настойчивый Петровице посватается. Роман его в центре внимания, ещё бы – полку будет, чем похвастать. Время идёт. «Неужто мне и жениться на ней ради конспирации?» - читается между строк. Иштван не знает только, что грызёт товарища больше – обязанность ухаживать за девушкой, к которой равнодушен, или благородное нежелание из-за верности другу дать волю чувствам. Вдруг и Петровице обезоружен её кротостью?«Если она нравится тебе – женись» - посылает он мысленный сигнал. Этим тайным посланием начинены строки его ответных писем. «Лучше, если ты её получишь. Кому, как не тебе, я мог бы её желать», - повторяет он про себя. Объявлен поход. Части воссоединились, взыскания сняты. Петровице снова рядом с Иштваном. Одна палатка на двоих. - Она тебя помнит, - роняет он осторожно. Господи, Петровице, молчи же. За полотнищем палатки трещит разгорающийся к ночи ярче костёр. В словах Петровице Иштван отлично читает целый рассказ. Она тебя помнит. Она не поддаётся на мои ухаживания. Ты можешь вернуться и попробовать. Я могу стать посредником. Не ты первый, не ты последний. Были те, у кого получалось. Если она так относится к тебе, разве не выдержит правды? Подумай. Может быть, это знак. Всё, что от тебя нужно, - молчаливое согласие. Я найду способ. Выносить пытку возможностью всё труднее. Ведь ничего не потеряно ещё. Да, действительно, ему достаточно кивнуть или ограничиться осторожной недомолвкой, чтобы дать Петровице понять: можешь действовать. Соблазн пойти лёгким путём кружит вокруг него коварной лисицей. Согласиться. Поставить тем самым под удар сразу двух людей. Обречь их нести груз, за который только он должен отвечать. - Сделай так, чтобы забыла, - отрывисто бросает он и делает вид, что проверяет крепление шпоры. Он не может выбежать из палатки и дать волю слезам. Тем самым он бы сдался и признал женскую часть себя. Он не доставит своей природе такого удовольствия. Иштван спешивается с взмыленной лошади и делает несколько шагов по взрыхлённому разорвавшимися снарядами полю. Его шатает – трудно перестроиться после стремительной скачки, во время которой ветер свистит в ушах. Им удалось. Они одолели врага. Он пьян торжеством победителя, рука рефлекторно сжимает рукоять. Плечо онемело от взмахов саблей, прорубавшейся через лес стали. Тела устилают равнину. Ещё через несколько шагов он осознаёт, что мундир намок. По груди растекается переменчивое тепло. Ткань тяжелеет. Когда же он словил пулю или осколок? Он опускает глаза. Отверстий на тёмном сукне не видно. Боли пока нет. Эйфория ещё побудет какое-то время его анестетиком. Достаточно ли, чтобы добраться до лагеря?Он оглядывается на хрипящую лошадь. Полоса испаханной битвой земли широка. Лечь раненным посреди неё – добровольно присоединиться к мёртвым. Палатка командования ближе, но на той стороне Петровице, который в случае чего осматривает его вместо полкового врача. Он расстёгивает несколько пуговиц и запускает руку за пазуху, готовый взглянуть на цвет собственной крови. Нащупывает нижнее белье, под ним тугие полосы повязки. Они пропитались его влагой насквозь. Но она не алая. На ладони остаётся белый след. Густое, в голубизну молоко. За победу им достаются награды и месяц отдыха на Ключах, издавна считающихся лучшем курортом островов. - Вы точно решили? Отчего не хотите задержаться всего на один день? Завтра приём в магистратуре в честь героев. - Орден – уже честь для меня. Я отправлюсь сегодня вечером. Иштван стремится уехать от вражеских рубежей не потому, что устал воевать или сломлен. Где-то там, на поле брани, в стане противников был его земляк. Иначе тело не откликнулось бы. Единственный способ остановить изменение – убраться подальше от сородичей. Бегство законсервирует его в нынешнем состоянии. Губернаторская семья отдыхает на Ключах не в полном составе. Но Белице там. Петровице встретил её, едва оказался на променаде. Они приветствовали его радушно. Обоих ждут в пансион к восьми. Недавно отменили продовольственные карточки, будет мороженое. До пансиона десять минут пути. От источников – пятнадцать. На кружной путь, позволяющий вернуться домой, не рискуя быть замеченным, уходит двадцать пять. - Она ни разу не отзывалась неуважительно об острове, – замечает Петровице, имея в виду его родину. При Иштване он никогда не произносит этого названия полностью. – Ты судишь о ней слишком сурово. Она иногда расспрашивала меня о других землях, о нём в частности. О тамошних обычаях. С большим интересом слушала мой рассказ. У неё нет предубеждённости. Разумеется, Белице не будет пренебрежительно отзываться о какой-либо части страны, тем более об автономии. Её воспитание безупречно. Островитяне пропагандируют культурный обмен и максимально уважение ко всем гражданам. - Подумай об этом, - осторожно заключает Петровице. Иштван не рассказал ему о происшедшем на поле. На следующий день повязку снова пришлось выжимать, но к концу недели, после отъезда, всё прекратилось. Он старается держаться подальше от гуляющих. Жителей с других островов на Ключах почти не попадается, но лучше быть настороже. По ночам он боится перевернуться на бок, лишний раз шевельнуться. Остановить изменения – вот единственное, о чём он может сейчас думать. Если он отправится к Фелиппе, вдруг Белице заметит предательские признаки? Иштвану кажется, что стоит ему оказаться рядом с ней, как истина высветится пурпурными, словно кисти мундира, буквами. Её щёки вспыхнут в тон от унижения, которому он её тем самым подвергнет. - Поезжай один. - Если только ты хочешь, я нынче попробую. …Ты слышишь? Да что с тобой? Ты будто где-то далеко. Объяснения не идут с языка. О таком не скажешь. Что если даже Петровице усомнится в правильности своего отношения к нему? Нет, лучше затаится, как степная ящерица, и пока промолчать. - Ну всё, хватит, тотчас же собирайся. - Нет! – отрезает Иштван гневно. Петровице обескуражено пожимает плечами и выходит. Для того чтобы черты лица были острее, не столь нежны, достаточно пару дней воздерживаться от еды. Раньше - на часто урезаемом пайке, да ещё целый день в седле - таких ухищрений не требовалось.. Стук в двери застаёт его врасплох. Стучат робко, но не сдаются. - Господин офицер у себя?- Кажется, вышел, но налегке, так что вы обождите. За тонкой перегородкой голос Белице. Он не слышал его два года. Слышно, как отодвигают стул. Садятся. Можно выйти. Сейчас? Он замирает у двери, старается не двигаться, чтобы не выдать себя шорохом. Проходит десять минут. В коридоре тишина, и он представляет, как сложены на коленях маленькие руки. Говорят, кто-то обручил её. Или вот-вот преподнесёт свадебную камею. Должно быть, она заглянула пригласить Петровице на празднование, не зная, что тот гостит у родных. В противном случае не пришла бы. Год назад, тогда на Ключах, Иштван отослал пригласительную ленту назад, завязав её узлом в знак извинения, что не может почтить их визитом. После такого негласного отказа от дальнейших приглашений вторично беспокоить не принято. Выйдя к ней, он создаст неловкую ситуацию. И быть может, Петровице преувеличил её равнодушие к своей персоне. Проходит ещё четверть часа. Он успевает унять сердцебиение, пережить прилив покоя, научиться улавливать самые слабые звуки, угадывать сквозь стены, справиться с порывом. Теперь он может рассуждать здраво и поглощать по крошке радости этого украденного свидания. Если бесшумно сместиться вправо, он окажется почти у неё за спиной. Приложив ладонь к ползущей по обоям цветочной строчке, можно представить себе, что он опускает руку на спинку стула. Тишайший скрип – это каблук легонько надавил на рассохшуюся половицу. Шелест – изменение позы. Другие звуки, взвивающиеся на этаж снизу или проплывающие по улице, не мешают. Совершенное умиротворение и ясность заполняют дом. Незаметно уплывают в вечность полчаса. Иштван накрывает ладонью дверную ручку. Всего лишь приветствие, даже пусть потом она вспорхнет испуганно или оскорблёно. Или с холодностью на лице. Он услышит, когда она соберётся уйти. Отворить дверь он успеет за секунду. Смехотворный, одиозный пережиток – пока на руках у тебя нет подтверждения из Реестра граждан, ты не можешь отправлять религиозные службы. Подразумевается, что каждый желает придерживаться обрядов, в которых рождён. В противном случае по достижению совершеннолетия следует огласить своё решение. Для полноценного участие в службах требуется предоставить либо прошение о переходе, либо выписку из Реестра о том, что рождён в данной вере. Как гласит закон, такой порядок снимает опасность социального давления или переманивания паствы. На протяжении последних одиннадцати лет это правило отравляло Иштвану существование. Единственный случай, когда свидетельства о рождении недостаточно. В официальном Реестре данных о нём, конечно же, нет. Даже при покупке земли или заключении брака больше не запрашивают выписку из Реестра. А вот закон о религии всё ещё хранит пункт-атавизм. Он убрал документ в карман. Петровице снова удалось сделать невозможное – это подарок Иштвану ко дню наречения. Теперь Иштвану ничто не мешать посещать центральную службу удела. До сих пор ему удавалось скрывать отсутствие выписки за мнимым безразличием к религиям. В армии, да ещё во время войны такое мало кого удивит. И в юном возрасте пренебрежение духовными вопросами закономерность, а не исключение. Сейчас же другое дело. Война утихла, её можно догнать только в заграничных походах. Иштван уже не юнец. Подарок и впрямь бесценен. Теперь он может вступить под свод Белого здания. Стоит поверить словам Петровице: отныне он полноправный гражданин. Его больше ничего не связывает с его происхождением. По моде острова Пасхальный её волосы убраны двумя витыми кольцами на висках, как у каждой замужней женщины, но он всё равно узнаёт её сразу. Первое побуждение – ускользнуть, пока она не повернула голову. Хотя вряд ли она вспомнит его. Но она оборачивается. - Здравствуйте, - говорит она мягко и приседает в грациозном реверансе. Ему всегда нравился здешний реверанс, но она вдобавок наполняет его кротостью, которой в неё ничуть не поубавилось за минувшие десять лет. Иштван хотел бы скрыть замешательство, но оно слишком велико. - Мы встречались когда-то на балу в доме вашей матушки, - поясняет он, дабы избавить её от мучительных гаданий, откуда ей знакомо его лицо. - Иштван, первый кавалер Седьмого полка. Награждённый за бой при перевале грифонов. Она всё так же, как и в губернаторском доме, смотрит чуть в сторону, взгляд щекочет ему щеку. - Вы помните всё верно. - Нам по пути?- Думаю, да. Приличия требуют проводить её. Он слышал о её браке – случившемся много, много позже, чем он ожидал – с одним из жителей острова Хранящих. Люди говорили: и правильно, что не торопилась, не поддавалась лихорадке военных скороспелых решений. Фелиппе стала счастливой бабушкой двух близнецов. Они идут рядышком. От фонарной площади до Белого здания семьдесят пять шагов. - Вот мы и пришли. Они останавливаются. По обычаю, шанса соблюсти который ему ещё ни разу не выпадало, со спутницами расстаются перед лестницей; женщины входят в Белое здание через правый вход. Белице, однако, не входит. Она в первый раз смотрит ему прямо в глаза. - Я поняла, – еле слышно произносит она. - …Когда?Следовало спросить: «Как?» Но, может, первый вопрос и впрямь важнее. - Когда мы начали танцевать. Барабанные перепонки проколоты её ответом. Он молчит некоторое время. - Почему же вы не дали знать Петровице?- Я не знала. Иногда мне казалось, что можно. Но потом останавливала себя. Слушать дальше он не может. Её тихая речь заглушается вопросом, который пульсирует в каждом нерве всё громче. Единственным вопросом, который Иштван способен задать и в который он упирается, как в тупик, подвернувшийся после долгого путаного бега по улицам от погони. «Почему же вы не дали знать Петровице?»- Мой учитель танцев, первый, был с острова горгон. Тогда ещё проходила Ассамблея культурных связей. Он учил меня танцевать легаресску и тонкон. Она продолжает говорить, слова похожи на садовые цветы – ровные, дышащие аккуратностью. - Я боялась, что выдам вас. Вдруг я заблуждаюсь, и он не знает о вас ничего сверх того, что и остальные товарищи? Потом ваш друг внезапно принялся ухаживать за мной. Это сбивало меня с толку. Если бы я спросила, то дала бы ему оружие против вас в руки. Мне подумалось: лучше обожду. Увижу вас снова – и тогда уже переговорю с вами. Но вы не приезжали. Мимо проходит стайка нарядных горожан. «Почему вы не дали знать Петровице?»- Кроме того – будь он с вами заодно, разве вы оба не поняли бы моих намёков? Я так часто расспрашивала его… Когда мы встретились нечаянно на Ключах, вы избегали нас. Но это и объяснимо, тогда, после того ужасного сражения… Да и последующие два года…В голосе к благовоспитанности добавляется твёрдая нотка: - Я следила за новостями с фронтов. Вашими подвигами я восхищаюсь. Он прикусывает язык до крови, чтобы не вырвалось: «Почему вы не дали знать Петровице?» Она решит, что он не слушает её. А ещё хуже – поймёт, что слушает. - Всё ли хорошо у вас теперь? – вспоминает он традиционную формулу. Она смотрит на него, взвешивая слова, словно держит шар тончайшего стекла и ищет взглядом выстланное пухом гнездо, куда могла бы уложить свою хрупкую ношу. Даже слепой увидит трогательную заботливость, с какой она пытается упрятать в мягкие ножны обоюдоострое лезвие ответа. - Мы лишь по окончанию пути сможем судить, что хорошо нам, что плохо… Разве не так?- Процветания в ваш дом. Иштван склоняется в поклоне и отходит на шаг назад. Она отвечает реверансом и входит в здание. Он разворачивается и идет прочь. Ненужная выписка шуршит в кармане.