Ельник

Рассказ:

Я живу в ельнике. Там тихо и темно даже днём. Злое солнце пробивается иногда сквозь плотную хвою, но я веду себя осторожно. Под корнями самого старого дерева у меня норка, там прячусь, когда бывает слишком светло. Много места не нужно, я ведь совсем маленькая. Ребята бывало, шутили:– Долго будешь расти до невесты – мы других возьмём!Я делала вид, что смешно, а потом плакала, убегала от людей, чтобы никто не трогал, и я могла побыть такой, какая есть, своей собственной. Нравилось мне это место в лесу: и от деревни недалеко, и тишина как в глухом углу. Сюда не забирался даже ветер, шумел сердито там, наверху, а здесь и хвоинка не шевелилась, и травинка, хотя трава в ельнике не росла. Тут только опавшие иголки ложились плотным покровом, на нём так приятно нежиться тёплыми ночами. Так я и не доросла до невесты, осталась маленькой. Однажды забрела в ельник поплакать о своём, да и заснула. Тогда это со мной случилось. Я не помнила – как. Словно лес осерчал за вечные слёзы и решил выжать их из меня одним разом, а не точить капля по капле. Я не сразу поняла, какой терзает голод и почему так больно от света. Как солнце встало, забилась в ямку у корней, день переждала, а ночью пошла осторожно к жилью. Меня искали при свете, я слышала крики, а ночью зажгли на береговой рели огонь. Наверное, думали, что заблудилась, и в темноте увижу костёр, но я и так знала куда идти и зачем – словно кто подсказал. Дети тоже не спали, пользуясь случаем, и я поймала мальчишку, который больше всех надо мной смеялся, укусила за шею и стала пить кровь из его жилы. Он дёргался и верещал, но я справлялась, а потом напал страх, что убью его, и меня обратно в деревню не примут. Я отпустила, да видно зря. Он *********** взрослым, и на другой день меня стали опять искать, уже с кольями, какие по поверью могут сразить упыря. Только напрасно. Лес большой, а я маленькая – спряталась. В ельник ведь не ходит никто, там ни ягод, ни грибов – сумрак. Одна лишь мама знала, где искать и на другую ночь пробралась и стала звать меня тихо-тихо. Видно догадывалась, что услышу. Она принесла молочка в кувшине, и я выпила, хотя было не так вкусно, как прежде. – Как же ты, дитятко? Нельзя теперь возвращаться, люди злые, убьют, про тебя страхи рассказывают. – Мама, я не хотела плохого, не знаю, как вышло. Она вздохнула в темноте. – Живи здесь, я приходить буду, кормить. Сокрыла бы тебя в избе, да уже искали, вломились без спросу. Ты на них зла не держи. Они просто испуганы. – Я не сержусь, упырь ведь, понимаю, что с людьми нельзя. Мама хотела заплакать, но сдержалась – сильная была. Я теперь видела её не только во внешнем обличье, но и как бы изнутри, всю её боль понимала. Страдала она за меня, и осознала я тогда, что не предам ни её, ни род свой. Буду в ельнике жить, но за людей, а не против них. Потом мама дала мне руку и велела:– Пей, только немного, мне работать, братьев и сестёр твоих кормить. Я испугалась, что не удержусь, превращусь в неразумного зверя, так разбуянилась во мне жажда, но припала к тонкой жилке. Пила совсем по чуть-чуть, крохотными глоточками и странным образом наелась. Мама поцеловала меня напоследок и ушла, только раньше мы сговорились, который день, куда она приходить будет, чтобы меня подкормить и людей на след не навести. Ночью-то опасно было, чужой взгляд и во тьме зорок, а днём все за тем или другим в лес бегали. Так и шло. Я заранее вырывала себе норку под корнями, и маме оставалось только сесть, словно передохнуть решила и руку мне в дыру просунуть. Не каждый день удавалось, но ночами я ловила всякую лесную мелочь, проворна стала, как кошка-рысь, тем и жила. Ещё пробиралась на нашу деляну или в огород, да много всякой работы делала, чтобы жизнь мамину облегчить. Мне теперь это трудов не стоило, а ей подспорье. Братья-сёстры совсем малые были, а отец большей частью на отхожем промысле жил, редко мы его видели. Когда пришла зима, я зарылась глубоко в глину, свернулась там и заснула. Мама знала, что со мной ничего не станется, хотя и тревожилась. Иногда она проходила не очень далеко от моего убежища и пела себе песню. Я слушала, и там, под землей и снегом, мне становилось теплее. Первая зима трудно далась. Когда вылезла наружу после того как снег сошёл, тощая была, словно всё мясо на мне высохло. К счастью удалось поймать зайца, тоже ещё худого по раннему времени, но хватило, чтобы голод утолить, и когда мама пришла, я уже не зверушкой была, а человеком. Зажили по-прежнему. Люди к тому времени решили, что сгинула я в дебрях или ушла из наших земель, только в страшных сказках и поминали. Я часто пробиралась в деревню речь людскую послушать. Не хотела одичать. Всем интересовалась, что вокруг происходит, хотя много и не понимала. Колхозы появились, все поля собрали в одно, коров вместе согнали. Я живу в ельнике. Там тихо и темно даже днём. Злое солнце пробивается иногда сквозь плотную хвою, но я веду себя осторожно. Под корнями самого старого дерева у меня норка, там прячусь, когда бывает слишком светло. Много места не нужно, я ведь совсем маленькая. Ребята бывало, шутили:– Долго будешь расти до невесты – мы других возьмём!Я делала вид, что смешно, а потом плакала, убегала от людей, чтобы никто не трогал, и я могла побыть такой, какая есть, своей собственной. Нравилось мне это место в лесу: и от деревни недалеко, и тишина как в глухом углу. Сюда не забирался даже ветер, шумел сердито там, наверху, а здесь и хвоинка не шевелилась, и травинка, хотя трава в ельнике не росла. Тут только опавшие иголки ложились плотным покровом, на нём так приятно нежиться тёплыми ночами. Так я и не доросла до невесты, осталась маленькой. Однажды забрела в ельник поплакать о своём, да и заснула. Тогда это со мной случилось. Я не помнила – как. Словно лес осерчал за вечные слёзы и решил выжать их из меня одним разом, а не точить капля по капле. Я не сразу поняла, какой терзает голод и почему так больно от света. Как солнце встало, забилась в ямку у корней, день переждала, а ночью пошла осторожно к жилью. Меня искали при свете, я слышала крики, а ночью зажгли на береговой рели огонь. Наверное, думали, что заблудилась, и в темноте увижу костёр, но я и так знала куда идти и зачем – словно кто подсказал. Дети тоже не спали, пользуясь случаем, и я поймала мальчишку, который больше всех надо мной смеялся, укусила за шею и стала пить кровь из его жилы. Он дёргался и верещал, но я справлялась, а потом напал страх, что убью его, и меня обратно в деревню не примут. Я отпустила, да видно зря. Он *********** взрослым, и на другой день меня стали опять искать, уже с кольями, какие по поверью могут сразить упыря. Только напрасно. Лес большой, а я маленькая – спряталась. В ельник ведь не ходит никто, там ни ягод, ни грибов – сумрак. Одна лишь мама знала, где искать и на другую ночь пробралась и стала звать меня тихо-тихо. Видно догадывалась, что услышу. Она принесла молочка в кувшине, и я выпила, хотя было не так вкусно, как прежде. – Как же ты, дитятко? Нельзя теперь возвращаться, люди злые, убьют, про тебя страхи рассказывают. – Мама, я не хотела плохого, не знаю, как вышло. Она вздохнула в темноте. – Живи здесь, я приходить буду, кормить. Сокрыла бы тебя в избе, да уже искали, вломились без спросу. Ты на них зла не держи. Они просто испуганы. – Я не сержусь, упырь ведь, понимаю, что с людьми нельзя. Мама хотела заплакать, но сдержалась – сильная была. Я теперь видела её не только во внешнем обличье, но и как бы изнутри, всю её боль понимала. Страдала она за меня, и осознала я тогда, что не предам ни её, ни род свой. Буду в ельнике жить, но за людей, а не против них. Потом мама дала мне руку и велела:– Пей, только немного, мне работать, братьев и сестёр твоих кормить. Я испугалась, что не удержусь, превращусь в неразумного зверя, так разбуянилась во мне жажда, но припала к тонкой жилке. Пила совсем по чуть-чуть, крохотными глоточками и странным образом наелась. Мама поцеловала меня напоследок и ушла, только раньше мы сговорились, который день, куда она приходить будет, чтобы меня подкормить и людей на след не навести. Ночью-то опасно было, чужой взгляд и во тьме зорок, а днём все за тем или другим в лес бегали. Так и шло. Я заранее вырывала себе норку под корнями, и маме оставалось только сесть, словно передохнуть решила и руку мне в дыру просунуть. Не каждый день удавалось, но ночами я ловила всякую лесную мелочь, проворна стала, как кошка-рысь, тем и жила. Ещё пробиралась на нашу деляну или в огород, да много всякой работы делала, чтобы жизнь мамину облегчить. Мне теперь это трудов не стоило, а ей подспорье. Братья-сёстры совсем малые были, а отец большей частью на отхожем промысле жил, редко мы его видели. Когда пришла зима, я зарылась глубоко в глину, свернулась там и заснула. Мама знала, что со мной ничего не станется, хотя и тревожилась. Иногда она проходила не очень далеко от моего убежища и пела себе песню. Я слушала, и там, под землей и снегом, мне становилось теплее. Первая зима трудно далась. Когда вылезла наружу после того как снег сошёл, тощая была, словно всё мясо на мне высохло. К счастью удалось поймать зайца, тоже ещё худого по раннему времени, но хватило, чтобы голод утолить, и когда мама пришла, я уже не зверушкой была, а человеком. Зажили по-прежнему. Люди к тому времени решили, что сгинула я в дебрях или ушла из наших земель, только в страшных сказках и поминали. Я часто пробиралась в деревню речь людскую послушать. Не хотела одичать. Всем интересовалась, что вокруг происходит, хотя много и не понимала. Колхозы появились, все поля собрали в одно, коров вместе согнали. Людям жить стало ещё труднее, про мелкую упырку прочно забыли, только мама и помнила. Потом война началась. У нас не стреляли, но она совсем близко подошла, я слышала канонаду. Отец и оба брата мои воевать ушли, ни один не вернулся, а сёстры замуж вышли, в город уехали. Остались мы с мамой вдвоём. Она постарела и не бегала так проворно, как прежде, я помогала, чем могла. Жила большей частью в избе, в норки свои заглядывала ненадолго, но берегла их, знала, что пригодятся. Хорошо нам было с мамой, сидели, бывало, ночами, разговаривали обо всем, что кругом творится. Сёстры приезжали редко, важными стали, гордыми. Когда они наведывались, я уходила, неприятно было, что они свысока на маму поглядывали из своей городской культуры, да попрекали деревенской простотой. Мама на них не сердилась, радовалась, что устроены хорошо и внуки в английскую школу ходят и по-ненашему говорят лучше, чем по-нашему. Потом в колхозе начали пенсии давать, совсем маленькие, да нам и того хватило. Маме сахарку да хлебца в сельпо купить, а так в огороде всё росло, я за одну ночь больше сделать успевала, чем взрослый человек за неделю, ещё охотилась, зайцев носила. Кровь из них выпивала, а мама жарила себе мясо или похлёбку варила. Я морщилась на запах, и мы обе смеялись. Быстро летело время. Мама старела дань ото дня, ночь за ночью. Теперь я не укладывалась спать в зиму. Если кто приходил, в подвал пряталась. Соседи заглядывали, помогали да всё дивились, как в доме чисто ладно, притом, что мама уже видела плохо. Я слышала, да радовалась и такой ласке от людей. Пенсии увеличили, да и сёстры денег присылать стали. Подобрели с годами. Однажды даже приехали обе предлагать маме перебраться к ним в город, а дом продать. Она не согласилась, не хотела меня оставлять до последнего, я ведь так и не выросла, осталась маленькой да щуплой на вид, наверное, мама видела во мне ребёнка, которого нельзя покинуть, хоть он и сильнее любого взрослого. Умерла мама ночью, уже перед рассветом. Не спали мы обе, ей не моглось с неделю, думали – обойдётся, да не вышло. Успела она только к себе меня подозвать, по голове погладила. – Доченька, за всё прости, чего я дать тебе не сумела. Заплакала я впервые за столько лет. – Ты сделала счастливой даже мою нежизнь!Когда затихла она совсем, я тело обмыла, убрала, положила на лавку и ушла, оставив дверь настежь. Воровать у нас нечего было, да и не моё всё стало. Вернулась в ельник. Сёстры дом продали, поселись там чужие люди. Я не держала на них зла, иногда приходила побродить кругом, тосковала о людях, о простой беседе, но показываться боялась. Заметь меня кто – пришлось бы бежать из родных мест. С годами стала меньше страшиться солнечных лучей и в пасмурные дни могла гулять почти свободно, да и в ясные в тени отсиживаться. Чтобы не отвыкнуть от человеческой речи, я затеяла подбираться к деревне и наблюдать за её жизнью. Рель там была на краю леса. Вырыла себе норку и оттуда смотрела, как жители дневными делами занимались, слушала разговоры. Из тех, кого знала ещё настоящим ребёнком, в живых никого не осталось, даже ровесники перебрались на погост, а эти новые люди, большей частью дачники, уже не казались опасными. Я жадно их изучала, рассматривала наряды и вещи, пыталась сообразить, что означают непонятные слова. Так существовала рядом как ночная тень, и всё мечтала, что однажды смогу хоть с кем-то перемолвиться словом и вот однажды у меня появилась подружка. Встретила я её не в деревне, а у себя в ельнике. Сюда теперь совсем заходить перестали. Когда новую дорогу прокладывали, завалили последнюю тропинку, ни у кого не хватало духу пробираться через камни, да наросшие вокруг них колючие кусты. Девочка пришла из деревни. Она прихрамывала. Я чувствовала запах свежей крови из ободранной коленки. Устроившись среди молодых ёлочек, я не боялась быть замеченной. Платьице серенькое, косички я платком прикрывала, лицо загородила веткой-лапой. Девочка села на высокий корень и заплакала сначала тихо, потом в голос. Так она мне себя напомнила давнишнюю, что дрогнуло что-то в душе. Я тихо перебралась ближе и окликнула её. – Не плачь! Кто тебя обидел?Она ойкнула, насторожилась, как белочка перед прыжком. – Кто здесь?– Не бойся, я просто маленькая девочка. Разглядев меня, она осмелела, на вид-то я младше казалась. – Заблудилась? Как тебя зовут?За столько лет, я имя своё забыла. Мама только доченькой называла, опасаясь поверья. – Катя, – сказала я несмело. Вот ведь! – А тебя?– Полина. Поля. Откуда ты здесь?– Мне нельзя говорить. Родители старой веры, не разрешают мне с другими детьми играть. – А где вы живёте?Я неопределённо махнула рукой. С годами научилась немного отводить людям глаза, и довольно скоро подруге перестало казаться странным, что она встретила меня в лесу. Мы просто разговаривали. Болтали, как и положено девочкам, и я ощущала ни с чем не сравнимую радость от близости с другим разумным существом. После смерти мамы я говорила лишь с её могилкой, за которой ухаживала ночами. Я даже не знала, сколько лет прошло с той поры, как-то не приходило в голову считать годы, ведь они ничем не отличались один от другого. На следующий день Поля принесла странную штуку, которую называла планшетом. На мутной поверхности возникали картинки и слова. Я видела телевизор, хотя у нас с мамой его и не было, но этот, такой маленький и лёгкий, работал без проводов, прямо в лесу. Поля учила меня разным вещам и радовалась, когда я быстро всё понимала. Так мы подружились. Я втайне завидовала этой девочке, её красивым платьям и замечательным вещам, но она относилась ко мне с такой простосердечной добротой, что сердитые порывы исчезали едва возникнув. Мне нравилась новая жизнь, но вот однажды она прибежала и радостно сообщила, что завтра у неё день рождения и начала перечислять подарки, которые надеялась получить. Душа занемела. Я поняла, что остановившееся для меня время, для этой девочки, да и для других людей пойдёт своим чередом. Подруга вырастет и перестанет приходить в лес, потому что ей уже неинтересны будут игры, а я опять останусь одна. Тогда зародился в моей голове коварный план. Я так и не узнала, кто и зачем сотворил из меня упыря, но если верить легендам, и сама могла такое сделать. Эту девочку тоже обижали сверстники, она нередко жаловалась, что её дразнили уродкой, хотя я и не понимала, что в этом слове плохого, значило оно, что человек у рода своего за пазухой живёт. Если я превращу её в своё подобие, мы станем дружить вечно, и не так грустно будет в тёмном ельнике вдвоём. Пусть порадуется празднику, а потом, когда она придёт опять, я сделаю это. Наверное, поначалу, она будет плакать, но со временем поймёт, глядя, как другие стареют и обращаются в прах, что ей подарена длинная жизнь, и надо радоваться тому, что попал в неё не один, а с товарищем. В ночной тишине я обдумывала как всё лучше устроить и даже выкопала под выросшим за время моего бытия в ельнике могучим деревом отдельную хорошую нору. Мечтать оказалось так здорово, что незаметно пролетела ночь. Предстоял ещё целый день ожидания. Поля сообщила, что приедут родители, и она прийти не сможет. На даче она обычно жила с тёткой, которая целыми днями загорала в саду или смотрела сериалы по телевизору и за девочкой особо не присматривала. Меня устраивало подождать. Когда папа и мама подруги уедет, эта женщина может и до утра не спохватится, что племянницы нет дома. Мне это было на руку, я знала, что пропавшего ребёнка будут искать, и следовало успеть объяснить Поле, что возвращение к людям для неё немыслимо. Чтобы занять себя, я пробралась в нору на рели и стала наблюдать, по обыкновению, за жизнью деревни. В ней построили много новых домов, хотя Поля говорила, что зимой почти все они пустуют. Это были дачи. Я прикидывала, что скоро придётся уходить глубже в лес, потому что и до моей прятки доберутся. Кто торопился на пляж к реке, кто возился у себя в огороде. Я наблюдала за действиями людей, привычными и незнакомыми, и старалась ни о чём не думать, чтобы не сглазить, как говорила мама. А потом увидела Полю. Она шла по тропинке к реке, и за руку её держала высокая женщина в цветастом сарафане. Они разговаривали, смеялись. Поля заглядывала ей в лицо и вся светилась счастьем. Так радостно она прыгала по дорожке, такой любовью сияло лицо женщины, что у меня замерло внутри сердце, которое то ли было там, то ли нет, я толком и не знала. Если бы меня много лет назад спросили, хочу я судьбу ночного упыря, разве ответила бы согласием? Как мечтала снова ожить, стать, как все люди! Да, сейчас я бы уже умерла, но кто-нибудь из ребят непременно дождался бы, когда вырасту до невесты, могла сложиться семья, родиться дети, от меня осталась бы могилка, которую они убирали бы цветами. Всё могло случиться, а исполнился лишь ельник. Так почему я задумала погубить другую девочку, как погубили меня? Неужели не осталось во мне человеческого, разве так воспитывала мама?Не хочу ведь чтобы эта женщина в цветастом платье пробиралась по ночам в лес подкормить обезумевшего от нового бытия ребёнка! Пусть они живут счастливо и забудут навсегда чудовище из тёмноты. На другой день, поболтав напоследок с Полей, я сделала, как умела, и, когда она вышла на опушку, то забыла наше знакомство. Я видела, как недоумённо огляделась, а потом побежала в деревню, к людям. Моя подружка. Её мама уехала вчера на грохочущем поезде, но когда вернётся, найдёт дочку живой и здоровой и не придётся ей потом горе горевать и просить прощения за то, что сделали другие. Полю в тот год рано увезли в город, а на следующий она в деревню не приезжала. Я слышала разговоры дачников о том, что её папа стал зарабатывать много денег, и они теперь ездят на далёкие заграничные курорты. Поля, наверное, вытянулась, повзрослела, и мальчики ждут не дождутся, когда она станет невестой, а я живу в ельнике. Одна.