Источник энергии

Рассказ:

Девушки африканского племени веками страдают от жестоких традиций. Одна из них решается на побег: после рассказов подруги она понимает, что женское обрезание страшнее смерти в пустыне. Юная масаи не знает, что высоко над Землей те, кто когда-то были людьми, ждали ее боли и ее страха. А ее решение - одна из причин новых смертей, которые захлестнут далекие неведомые ей города. Нонгута бежала несколько часов. Исколотые в кровь ноги почти не слушались. Сердце старалось выпрыгнуть через рот. Страх мешал дышать и подсовывал страшные образы, которые вблизи оказывались кустами сухой травы. Наконец девушка остановилась и прислушалась – погони не было. Она медленно, стараясь не привлечь внимания идущих вдали слонов, пошла к деревьям. Села возле жесткого черного ствола и затаилась. Хотелось пить. Она трогала руками теплую землю, перебирая пальцами песок и тонкие засохшие стебли. Нонгута нашла, что искала – в руке оказался плотный, налитой плод ююбы. Девушка съела его, выбросив продолговатую косточку. Облизнула сухие губы. После сладкого пить хотелось еще больше. Саванну освещала луна, поэтому Ногута шла, пригнувшись: быстро преодолевала открытое пространство и пряталась в тени кустов и деревьев. Острые шипы акации царапали ноги и живот, но девушка почти не замечала – женщины масая с детства привыкают терпеть боль. А впрочем, и мужчины тоже. Нонгута шла долго. Когда луна почти ушла за горизонт, она наткнулась на прайд. Львы делили добычу и не обратили внимания на испуганную девушку, которая обошла их по широкой дуге. Она не знала куда идти, но решила держать строго на север, чтобы не сделать круга и не вернуться в свою деревню. Теперь туда нельзя. Нонгута вздрогнула и плотнее закуталась в легкое одеяло, когда вспомнила ржавый тупой нож в руке старухи и острые иглы агавы, которыми они собирались колоть ее плоть. Она решила умереть в саванне, но не дать им отрезать все, что было у нее между ног. Юная масаи слышала, как два месяца назад кричали в задымленной хижине ее подруги. Помнила, как они лежали на полу в комнате для скота, а засохший навоз под ними становился красным. Элизен утром умерла. Ее отцу пришлось вернуть пятнадцать коров жениху – свадьба не состоялась. Нонгута никогда не видела своего жениха – старого масаи из соседней деревни. Отец сказал, что он на сорок лет старше и у него много скота. Семья могла получить семь коров и еще муку и сахар. Отец был доволен: старшая дочь достигла возраста крови и ее можно отдать замуж. На подходе еще пять дочерей – он станет богатым. На рассвете девушка окончательно выбилась из сил. Она свернулась калачиком среди высоких кустов сухой травы, накрывшись с головой одеялом. Хотелось пить. Язык превратился в кусок засохшей на солнце коровьей шкуры. Царапины, которые теперь покрывали почти все тело, саднили – в них попал песок. Перед тем, как погрузиться в тревожный чуткий сон, Нонгута вспомнила мать. Не красивая и не молодая масаи – она была первой женой отца – любила всех его детей: и своих, и от других жен. Теперь отец побьет мать, ведь ее дочь лишила семью хорошего выкупа. Девушка вздрогнула и сквозь туманящую дремоту снова услышала слова старшей подруги, которая вышла замуж в прошлом году. – И правильно, что боишься. Только не говори никому, а то меня поколотят. Старуха отрезала мне слишком много. И зашила слишком сильно. Он не смог туда пролезть. Пытался снова и снова, и снова. Я больше всего боялась заплакать и опозорить родителей. А потом, когда в соседних хижинах все уснули, он устал. Я обрадовалась, думала, будем спать. А он взял нож, которым мясо режет, и разрезал мне там… Нонгута, это даже хуже, чем обрезание. Толкнул меня на пол, чтоб одеяло не запачкать и долго пыхтел сверху. Я плакала, но было темно уже. Надеюсь, он не видел. А Тхера сказала, что рожать еще хуже. У нее порвалось все, что было зашито и старуха шила снова. Я так боюсь, Нонгута!Эти слова Нонгута вспоминала каждый день. Когда отец сказал, что выбрал ей мужа и пора делать обрезание, она все решила. Ее побрили наголо. Срезали лезвием брови, намочили лысину молоком, оставили одну. Она знала – с первыми лучами солнца придет старуха, мать и тетки – они положат ее на пол в хлеву, навалятся на ноги и руки и будут держать, пока старуха не отрежет столько, сколько захочет, а потом не зашьет остатки кожи коровьими жилами. Нонгута представляла, как она будет лежать под грудой одеял в луже собственной крови, и, отупев от боли, с ужасом ждать, когда ей захочется писать. Конечно, о ней позаботятся – принесут крови и молока, дадут поесть мяса. Она принялась за работу, как только мать ушла спать. Отец был пьян и храпел возле порога. Заранее припрятанной палкой напуганная до дрожи в ногах девушка проковыряла заднюю стену хижины (сухой коровий навоз поддался легко), сломала сухие прутья, служившие основой стены, и убежала. Наверно, ее хватились – когда деревня скрылась из виду, она услышала какой-то вой. Девушки африканского племени веками страдают от жестоких традиций. Одна из них решается на побег: после рассказов подруги она понимает, что женское обрезание страшнее смерти в пустыне. Юная масаи не знает, что высоко над Землей те, кто когда-то были людьми, ждали ее боли и ее страха. А ее решение - одна из причин новых смертей, которые захлестнут далекие неведомые ей города. Нонгута бежала несколько часов. Исколотые в кровь ноги почти не слушались. Сердце старалось выпрыгнуть через рот. Страх мешал дышать и подсовывал страшные образы, которые вблизи оказывались кустами сухой травы. Наконец девушка остановилась и прислушалась – погони не было. Она медленно, стараясь не привлечь внимания идущих вдали слонов, пошла к деревьям. Села возле жесткого черного ствола и затаилась. Хотелось пить. Она трогала руками теплую землю, перебирая пальцами песок и тонкие засохшие стебли. Нонгута нашла, что искала – в руке оказался плотный, налитой плод ююбы. Девушка съела его, выбросив продолговатую косточку. Облизнула сухие губы. После сладкого пить хотелось еще больше. Саванну освещала луна, поэтому Ногута шла, пригнувшись: быстро преодолевала открытое пространство и пряталась в тени кустов и деревьев. Острые шипы акации царапали ноги и живот, но девушка почти не замечала – женщины масая с детства привыкают терпеть боль. А впрочем, и мужчины тоже. Нонгута шла долго. Когда луна почти ушла за горизонт, она наткнулась на прайд. Львы делили добычу и не обратили внимания на испуганную девушку, которая обошла их по широкой дуге. Она не знала куда идти, но решила держать строго на север, чтобы не сделать круга и не вернуться в свою деревню. Теперь туда нельзя. Нонгута вздрогнула и плотнее закуталась в легкое одеяло, когда вспомнила ржавый тупой нож в руке старухи и острые иглы агавы, которыми они собирались колоть ее плоть. Она решила умереть в саванне, но не дать им отрезать все, что было у нее между ног. Юная масаи слышала, как два месяца назад кричали в задымленной хижине ее подруги. Помнила, как они лежали на полу в комнате для скота, а засохший навоз под ними становился красным. Элизен утром умерла. Ее отцу пришлось вернуть пятнадцать коров жениху – свадьба не состоялась. Нонгута никогда не видела своего жениха – старого масаи из соседней деревни. Отец сказал, что он на сорок лет старше и у него много скота. Семья могла получить семь коров и еще муку и сахар. Отец был доволен: старшая дочь достигла возраста крови и ее можно отдать замуж. На подходе еще пять дочерей – он станет богатым. На рассвете девушка окончательно выбилась из сил. Она свернулась калачиком среди высоких кустов сухой травы, накрывшись с головой одеялом. Хотелось пить. Язык превратился в кусок засохшей на солнце коровьей шкуры. Царапины, которые теперь покрывали почти все тело, саднили – в них попал песок. Перед тем, как погрузиться в тревожный чуткий сон, Нонгута вспомнила мать. Не красивая и не молодая масаи – она была первой женой отца – любила всех его детей: и своих, и от других жен. Теперь отец побьет мать, ведь ее дочь лишила семью хорошего выкупа. Девушка вздрогнула и сквозь туманящую дремоту снова услышала слова старшей подруги, которая вышла замуж в прошлом году. – И правильно, что боишься. Только не говори никому, а то меня поколотят. Старуха отрезала мне слишком много. И зашила слишком сильно. Он не смог туда пролезть. Пытался снова и снова, и снова. Я больше всего боялась заплакать и опозорить родителей. А потом, когда в соседних хижинах все уснули, он устал. Я обрадовалась, думала, будем спать. А он взял нож, которым мясо режет, и разрезал мне там… Нонгута, это даже хуже, чем обрезание. Толкнул меня на пол, чтоб одеяло не запачкать и долго пыхтел сверху. Я плакала, но было темно уже. Надеюсь, он не видел. А Тхера сказала, что рожать еще хуже. У нее порвалось все, что было зашито и старуха шила снова. Я так боюсь, Нонгута!Эти слова Нонгута вспоминала каждый день. Когда отец сказал, что выбрал ей мужа и пора делать обрезание, она все решила. Ее побрили наголо. Срезали лезвием брови, намочили лысину молоком, оставили одну. Она знала – с первыми лучами солнца придет старуха, мать и тетки – они положат ее на пол в хлеву, навалятся на ноги и руки и будут держать, пока старуха не отрежет столько, сколько захочет, а потом не зашьет остатки кожи коровьими жилами. Нонгута представляла, как она будет лежать под грудой одеял в луже собственной крови, и, отупев от боли, с ужасом ждать, когда ей захочется писать. Конечно, о ней позаботятся – принесут крови и молока, дадут поесть мяса. Она принялась за работу, как только мать ушла спать. Отец был пьян и храпел возле порога. Заранее припрятанной палкой напуганная до дрожи в ногах девушка проковыряла заднюю стену хижины (сухой коровий навоз поддался легко), сломала сухие прутья, служившие основой стены, и убежала. Наверно, ее хватились – когда деревня скрылась из виду, она услышала какой-то вой. Ей показалось, что вдали бегут люди. Нонгута вздрогнула и проснулась. Светило солнце. Как она могла столько проспать? Слюны не было. Идти стало еще тяжелее. Масаи могли несколько дней не есть, но без воды или молока долго выдерживать не могли. К вечеру Нонгута могла только ползти, но продолжала двигаться – если ее найдут, смерть за причиненный семье позор будет долгой и мучительной. Она не смогла съесть найденный плод ююбы – сладкая мякоть застревала в горле горячим комом. С наступлением сумерек девушка упала на бок. Ободранное тело горело огнем. Она с трудом различала, открыты или закрыты ее глаза – желто-белое марево застилало сознание глухим липким туманом. Никто из ее деревни не убегал из дома. Но она слышала, что в других деревнях девушки иногда совершали побеги. А старый отец Мараан, которая одна из всех знакомых масаи уехала учиться в город, проклял ее за то, что она участвовала в митинге против женского обрезания. Заволакивающий Нонгуту желтый туман стал черным – она потеряла сознание. – Девочка, девочка! Открой глаза! Вот, молодец! Молодец! – незнакомая женщина теребила ее за подбородок и хлопала по щекам. Нонгута моргнула и хотела сесть, но не смогла. – Ты откуда? Как тебя зовут? Куда ты шла? – женщина видела, что у юной масаи нет с собой никаких припасов. Нонгута пыталась вспомнить, видела ли она эту женщину раньше. Попыталась ответить, но испугалась раздавшегося мычания. Женщина отстегнула он пояса фляжку и дала Нонгуте воды. После пары глотков забрала сосуд:– Нельзя больше. Потом. Она села на песок рядом с Нонгутой и обняла ее. Помолчала. Пару раз глубоко вздохнула, будто знала что-то, недоступное другим:– Меня зовут Мейооли. Я живу тут рядом. Пойдем. Она помогла Нонгуте встать и провела вдоль леса из акаций к небольшому деревянному дому. Навстречу выбежали несколько девушек. Вместе они помогли Нонгуте зайти, уложили на кровать. Дали воды. Позже ей помогли помыться и смазали раны какой-то мазью. Через три дня Нонгута стояла во дворе и смотрела на небо. Она не хотела молиться, но ее переполняло глубокое, пронизывающее до костей, чувство благодарности. Теперь она была среди своих – в доме для сбежавших женщин Тирасу. Ее новые подруги-беглянки стирали и мыли, работали в поле и пасли скот. У них было достаточно еды. Они делали красивые украшения из бисера и продавали их туристам. А еще брали деньги за фото. И никого отсюда еще не смогли вернуть домой. Далеко в небе, застыв в темноте, висел огромный космический корабль. Похожие на лапы паука щупальца были направлены на землю. Внутри каждого вращалась огромная турбина, которая умножала собранную энергию и направляла ее в огромные аккумуляторы. У монитора сидел старик. Его лицо покрывали глубокие морщины, седых волос почти не осталось. В комнату вошел мужчина:– Как чувствуешь себя, Зак?– Быть старым плохо – все болит. Да еще бессонница замучила. – Так омолодись! Да знаю, знаю, – торопливо добавил он, заметив строгий взгляд из-под густых, нависающих над голубыми глазами, бровей. – Нет энергии. Ну, это до двадцати лет – нет. А если всего лет на десять-пятнадцать – хватит. Тебе ведь думать тяжело. А думать нам нужно. – Нужно. Но если не додумаем, то и мои десять лет могут стоить жизни всем нам. Или ты к ним назад захотел? Приземлиться мы всегда сможем. Вошедший – Семен – посмотрел на голубую планету в иллюминаторе и вздрогнул:– Нет, лучше раствориться. – Вот то-то. Смен сел напротив монитора и вместе они задумчиво смотрели на график. Кривая упорно ползла вниз. Надежды почти не было. Голова Зака стала клониться вниз. Семен хотел толкнуть его, разбудить, но потом решил, что сон старику не помешает. Во сне тоже иногда приходят гениальные идеи. Он прикрыл ноги Зака теплым пледом и тихо вышел. Но старый, несколько столетий назад покинувший Землю человек, не видел во сне путей решения проблемы. Он видел прошлое. Вот он стоит на корабле и смотрит вдаль другой, пока еще не знакомой планеты: желтый песок блестит на солнце, но его песчинки размером с горошину холодны на ощупь. Люди могут здесь дышать, а значит – смогут бороться за жизнь. Они назвали планету Джива, по имени славянской богини вечной жизни. Земляне не знали о ней: вечно находящаяся в тени Венеры, Джива была недоступна земным телескопам. Даже Хаббл был бессилен. Зак усмехнулся во сне: да что вообще знали земляне? Они до сих пор думали, что внутри планеты расплавленное железо! Энергия. Основа жизни. Только она. Единственную проблемы новой планеты – все, кто жил на ней, старели слишком быстро – решили. Вот он лежит в странном гудящем аппарате и чувствует, как его старые кости набирают силу, кожа подтягивается, а разум становится ясным. Каждые тридцать лет он проходит процедуру длиной в четыре часа и выходит из капсулы уверенной походкой полного сил человека. Его жена, как и все женщины, проходит процедуру чаще – раз в пять лет она избавляется от морщин и обретает упругий живот. Как будто это имеет значение: как ты выглядишь. Но разве женщину, которая увидела возможность стать красивее, остановишь?Кризис начинался незаметно. Сначала омолаживающие процедуры стали длиннее, а потом и вовсе перестали работать. Началась первая эпидемия – у них не было медицины. Были дома, рестораны, красивая одежда и много детей. Но не было даже зеленки – зачем разрабатывать лекарства, если можно просто лечь в аппарат и встать здоровым?Зак снова стоит на борту корабля и смотрит, как удаляется его планета. Они опять летят в космос. Не жить – искать варианты. Топливо для корабля – остатки энергии их планеты – хранится в надежных аккумуляторах, остатки их новой расы – всего человек триста – распределены по комнатам. Первые две планеты сгорели быстро – едва аккумуляторы наполнялись, на планете начинались катаклизмы и она умирала. Когда топлива осталось слишком мало, люди поняли, что единственный шанс уцелеть – Земля. Убивать планету никто не хотел. Не потому, что родина. На поиски нового донора нужно время. Ученые работали над другими путями добычи энергии.

Зак поежился во сне, и память перенесла его в комнату, где обсуждался способ получения энергии. – Они ни за что не поверят, – морщился Джон. – Поверят, если мы внушим им, что так было всегда. – Но мы не имеем права трогать священные книги!– И не надо. Традиции могут быть сильнее веры. – Для перехода во времени топлива хватит?– На один раз. – Ну почему мы не может просто развязать войну? Это проще и результат быстрее. – Сколько раз говорить, – вспылил Зак. – Нет там никакого результата: мы получим энергию, только если они будут сами, добровольно, без всякой пользы истязать тех, кого любят. Ни война, ни болезненное лечение, ни стихийные бедствия нас не спасут. Добровольно. Бесполезно. Детей. – Но ведь мы должны это как-то им объяснить? Чтобы они сами поверили…Джон не сдавался – дикость предложения повергла его в шок. Он представил, что такое сделали с ним или с сыном и в голове немного помутилось. – Да любой, самый абсурдный. Типа, пророк Мухаммед так говорил. Или для личной гигиены. – Да не можем мы трогать ни Каран, ни Библию, ни Трипитаку! И кто поверит, что Бог создал человека не совершенным???– Вот и не трогайте священных писаний. Придумайте какое-то послание, а еще лучше – просто традицию. Они перережут друг друга, если решат, что так положено. Молчавший до сих пор Альфред подал слово:– Времени у вас будет мало. Найдете пару правителей и священников, а потом внушите новые правила нескольким семейным мужчинам. И все. Они сами разнесут новые традиции по миру и внушат их своим женам. Зак открыл глаза. Всегда, когда он начинал думать о том, что они сделали с землянами, его тошнило. Но такова цена жизни. Перед глазами стояло лицо его младшей дочери: жена омолодилась, когда аккумуляторы еще не были пусты, и родила ему Еву. Сейчас ей двадцать, и она тоже хочет стать матерью. Но так рисковать? Без энергии на восстановление? Нет. Зак представил, что его сыновьям делают обрезание. И вздрогнул – старый сморщенный член будто хотел спрятаться в животе, вывернувшись наизнанку. Но ведь потом, думал он, уставившись в иллюминатор на голубой, затянутый дымкой облаков, шар, они придумали кое-что похуже. Да, похуже. Энергии от мужского обрезания было недостаточно. Ее хватало только на выживание. Проводить исследования они не могли. Тогда Грегор придумал женское обрезание. Зак догадывался, что американец не любит женщин, но чтобы настолько! А предлог остался тем же: традиция, гигиена. Ну и, конечно, сохранение девственности. Это было страшно. Валяющиеся на полу и в кабинетах девочки, которых резали и шили живьем. Энергия были ключом. Лопасти турбин вращались день и ночь с бешеной скоростью: девочек кромсали в разных возрастах и в разных условиях: в больницах и дома, в грязных хижинах дикарей и в подсобных помещениях храмов после молитвы. На совесть бывших землян лег тяжелый камень вины: кровопотеря, инфекции, осложнения, смерть от родов. Не только матерей. И младенцев тоже. Первое время все были подавлены. Никто не омолаживался, на корабле наступила депрессия. Пришлось омолаживать людей принудительно – энергии было столько, что аккумуляторы грозили не выдержать. Они почти завершили исследования: далеко в космосе было планета, обещающая энергии больше, чем Джива. – Да, прогресс не стоит на месте, – прошептал Зак. Кривая на мониторе шла в низ – поступления топлива снижались. Не потому, что люди перестали терзать своих детей – нет, виноват прогресс – все чаще обрезание делают в больницах, с использованием обезболивания. Нет сильных страданий, нет выброса энергии. А скоро они поумнеют: девчонки из Африки уже едут учиться в европейские города и понимают, что дома им отрезали кое-что важное. Они узнают, что девственность можно сохранить и так, а младенец не умрет, если во время родов прикоснется головой к клитору. Девчонки возвращаются домой и рассказывают подругам, устраивают протесты, оборудуют дома для сбежавших. Скоро энергия кончится. Они бились над решением проблемы слишком давно. Осталось еще немного и можно будет улететь, оставить мать-Землю в покое. Но пока…Зак встал, прошел по комнате, нервно щелкнул костяшками пальцев. Нет. Это конечно выход. И боли будет больше, чем в прошлый раз. А бессмысленность вообще зашкаливает. Нужно выжать энергию из людей, сделать запас, закончить исследования и улететь. Навсегда. «Но это же дети», – шептала ему совесть. Зак плотно сжал губы и постучал кулаком о кулак. Голубая планета вдали была затянута облаками. Нет. Так нельзя. За стеной что-то загудело. Раздался приглушенный шум. Зак открыл шлюз и увидел: возбужденно галдящие, с горящими глазами малыши, ребята постарше и подростки собрались в коридоре. Из решеток вентиляции дул ветер. 13-летний Ален держал в руках что-то яркое, большое. Во все стороны торчали веревки. Вдруг он побежал по огромному длинному коридору, резко выбросив руку вверх. Красно-зеленый воздушный змей взметнулся под потолок и заплясал у одного из вентиляционных отверстий. Малыши ахнули, завизжали. Дочка Дэна, 12-летняя Амели, захлопала в ладоши. Сколько уже они не бегали по настоящей земле? Комнаты-каюты, расположенные одна над другой и в три этажа, стали раскрываться. Отцы и матери смотрели строго, намереваясь прекратить шум, но потом начинали улыбаться и тоже любовались змеем. Зак закрыл дверь. Сел. Обхватил голову морщинистыми руками. Потом резко встал и произнес совсем другим, полным силы голосом:– Я не знаю тех детей. – Впрочем, самых сильных это и не коснется. Мы усилим естественный отбор, так сказать. Он нажал на кнопку. Через пару минут в зал стали вбегать люди: кто-то еще не проснулся (как они могли отдыхать в таком шуме?), другие будто ждали вызова – опрятно одеты и бодры. – Кажется, я придумал. – сказал Зак. «Хорошо, что я дал старику поспать», – про себя загордился Семен. Он обвел взглядом собравшихся: некогда лучшие умы Земли придумали, как путешествовать во времени. Ученые из разных стран бок о бок проводили эксперименты в лабораториях и на борту космических кораблей, пока не стали почти братьями. Но власть сменилась. Исследования стали опасны – любую войну теперь можно было предотвратить, спасти миллионы жизней, ступить на другой путь развития. Это не выгодно. Народ не должен был об этом знать. Первым понял Семен. Он разбудил Иосифа среди ночи и рассказал ему. Русские и евреи генетически чувствовали, когда их собираются убить. Ученые забрали своих жен и детей, кое-кто прихватил сестер и братьев, и угнали космический корабль. Зак вздохнул и начал говорить. Его слушали, не перебивая, а после в зале еще долго было тихо. Наконец Фернандо сказал:– Я обещаю закончить подготовку быстро. Недостаток нескольких тысяч особей на популяции сильно не скажется. Света смотрела в окно на расцветающий во дворе абрикос и думала о родителях: отец обозвал ее тупицей, а мать не защитила. Ну и что с того – прогуляла три урока за два дня? Ей может в школе не нравится? И вообще, на рынке продавцы тоже ничего так живут. И учиться им сильно не пришлось. На экране компа мигало непрочитанное сообщение. Света кликнула на конверт. С этим парнем она общалась уже две недели. Он понимал ее и поддерживал во всем. Не то, что родаки. Света читала сообщение снова и снова: «Ты можешь им отомстить прямой сейчас. Этот козырь у тебя не отнимет никто. Мы уже говорили об этом». Раньше ей было страшно. Но сейчас она была слишком зла. Света глубоко вздохнула: «Тебе будет не больно, а потом вообще все равно. Вот ИМ придется жить С ЭТИМ и СТРАДАТЬ. Много лет». – Да, – ухмыльнулась девочка и, выйдя из квартиры, стала не спеша подниматься на крышу девятиэтажного дома.