Письма крови

Рассказ:

Глава перваяИногда мне снится, что я живу в другом мире, радостном и наполненном солнечным светом, сочиняю стихи и занимаюсь наукой. Представляете, душа моя – солнце, которое не сожжет меня дотла, а, наоборот, приятно греет кожу?! Наверное, в таком мире и ваш театр был бы не столь несбыточной мечтой и явно имел бы большой успех, зная ваш талант и вкус. Однако потом я просыпаюсь и снова оказываюсь в нашем темном и печальном мире. Мире вечной ночи и минорных нот. Мире вечной кровавой охоты, в которой зачастую непонятно, кто охотник, кто дичь, а кому просто не повезло родиться здесь. Видимо, эти странные сны связаны с тем, что я очень устал от такой жизни и очень хочу забыть и ее и даже собственное имя, но – увы, – я не могу позволить себе такой роскоши. Я – Гёте, бессмертный вампир…Я – Гёте, проклятый кровопийца…Я – Гёте, потрошитель демонов…Да, мое счастье, вам не показалось – именно демонов. На мой взгляд, странно, что такие как мы считают маловероятным существование каких-либо потусторонних форм жизни и относят их, в лучшем случае, к культурному наследию, но факт остается фактом – в некоторых закоулках нашего мира полно странных мест, служащих домом для существ отвратительных и враждебных самой его природе. Где-то это прибежища одиноких сущностей, неведомо как прорвавшихся сквозь пелену пространства и эфира; где-то это норы для стай хищников, настолько опасных, что даже хорошо вооруженному и подготовленному человеку не стоило бы оказаться там в одиночку; где-то это настоящие храмы, посвященные повелителям преисподней, а иногда – целые крепости или небольшие поселения. Я видел много странных и страшных вещей. Еще больше – отвратительных и совершенно неподдающихся объяснению. Но что-то подсказывает мне, что я лишь слегка приоткрыл завесу этой тайны, не более чем подглядываю в замочную скважину на двери, за которой скрыт мир еще ужаснее, чем тот, в котором я и мне подобные вынуждены существовать. Ведь, признайтесь, моя милая, несмотря на все опасности и ограничения нашего существования, само по себе оно вполне нас устраивает. Не побоюсь утверждать, что мы получаем определенное, слегка противоестественное удовольствие от нашей ночной жизни, от нашего вечного одиночества и приступов черной тоски, вызванных скорее пресыщенностью и вседозволенностью, нежели возвышенными идеями, от нашей кровавой охоты на простых смертных, к числу которых мы некогда принадлежали. А теперь вспомните тот азарт, ту легкую дрожь, пробегающую по телу, когда следите за человеком, который через несколько минут станет вашей пищей. Когда незаметно провожаешь его по освещенным фонарями центральным улицам к темноте окраин, хватаешь и жадно вгрызаешься в шею в ближайшем безлюдном проулке. Или когда играете в обольстительницу, заводите жертву в ваш будуар, где любовная прелюдия превратится в агонию. Вспомнили? Отлично, моя дорогая, я никогда не сомневался в богатстве вашей фантазии! Сейчас же сделайте еще одно маленькое усилие и представьте в подобных ситуациях себя… в роли жертвы. Но только сделать с вами могут гораздо более страшные вещи, чем мы можем себе позволить сделать со смертными, имея даже самую извращенную и больную фантазию. Даже наши давным-давно обреченные на адские муки души может ждать участь гораздо страшнее этой. Страшнее настолько, что мы будем мечтать о Геенне. К счастью, любая нечисть сторонится больших скоплений людей, освященной земли и бегущей воды. Не знаю почему, никому из нашего племени подобные проблемы не знакомы. С другой стороны, подобные феномены позволяют окончательно разрешить спор между атеистами и верующими в пользу последних. Бог определенно есть. Уж не знаю, как он выглядит и насколько ему интересны наши молитвы, судьбы и души, но сомневаться в его существовании я более не смею, хотя ранее склонялся к обратному. Доверяйте своему чутью, моё сердце, не задерживайтесь в трущобах, обходите заброшенные строения с дурным запахом и воздухом, вызывающим озноб, не стыдитесь лишний раз зайти в церковь и вы будете в безопасности. Если заметили странные тени или услышали неразборчивое бормотание за спиной – уходите скорее (вы же помните – к людным местам, освященной земле или бегущей воде) и вы будете в безопасности. Отвергните мысль отдохнуть от шума и суеты больших городов в Богом забытой деревушке и вы будете в безопасности. Возможно, вы за всю жизнь ни разу не столкнетесь с тем, о чем я пишу сейчас, и буду писать в дальнейшем. И я буду крайне счастлив, если так и произойдет. Пусть лучше вы будете считать меня фантазером и безумцем, нежели познаете хотя бы толику того кошмара, с которым довелось столкнуться мне. Что ж, невольно я затянул со вступлением, но теперь перехожу непосредственно, к делу. Это уже не первое такое письмо, которое я пишу вам, однако, ни одно из предыдущих так и не было отправлено – все они отправились в огонь. Не знаю, по какой причине это происходило. Глава перваяИногда мне снится, что я живу в другом мире, радостном и наполненном солнечным светом, сочиняю стихи и занимаюсь наукой. Представляете, душа моя – солнце, которое не сожжет меня дотла, а, наоборот, приятно греет кожу?! Наверное, в таком мире и ваш театр был бы не столь несбыточной мечтой и явно имел бы большой успех, зная ваш талант и вкус. Однако потом я просыпаюсь и снова оказываюсь в нашем темном и печальном мире. Мире вечной ночи и минорных нот. Мире вечной кровавой охоты, в которой зачастую непонятно, кто охотник, кто дичь, а кому просто не повезло родиться здесь. Видимо, эти странные сны связаны с тем, что я очень устал от такой жизни и очень хочу забыть и ее и даже собственное имя, но – увы, – я не могу позволить себе такой роскоши. Я – Гёте, бессмертный вампир…Я – Гёте, проклятый кровопийца…Я – Гёте, потрошитель демонов…Да, мое счастье, вам не показалось – именно демонов. На мой взгляд, странно, что такие как мы считают маловероятным существование каких-либо потусторонних форм жизни и относят их, в лучшем случае, к культурному наследию, но факт остается фактом – в некоторых закоулках нашего мира полно странных мест, служащих домом для существ отвратительных и враждебных самой его природе. Где-то это прибежища одиноких сущностей, неведомо как прорвавшихся сквозь пелену пространства и эфира; где-то это норы для стай хищников, настолько опасных, что даже хорошо вооруженному и подготовленному человеку не стоило бы оказаться там в одиночку; где-то это настоящие храмы, посвященные повелителям преисподней, а иногда – целые крепости или небольшие поселения. Я видел много странных и страшных вещей. Еще больше – отвратительных и совершенно неподдающихся объяснению. Но что-то подсказывает мне, что я лишь слегка приоткрыл завесу этой тайны, не более чем подглядываю в замочную скважину на двери, за которой скрыт мир еще ужаснее, чем тот, в котором я и мне подобные вынуждены существовать. Ведь, признайтесь, моя милая, несмотря на все опасности и ограничения нашего существования, само по себе оно вполне нас устраивает. Не побоюсь утверждать, что мы получаем определенное, слегка противоестественное удовольствие от нашей ночной жизни, от нашего вечного одиночества и приступов черной тоски, вызванных скорее пресыщенностью и вседозволенностью, нежели возвышенными идеями, от нашей кровавой охоты на простых смертных, к числу которых мы некогда принадлежали. А теперь вспомните тот азарт, ту легкую дрожь, пробегающую по телу, когда следите за человеком, который через несколько минут станет вашей пищей. Когда незаметно провожаешь его по освещенным фонарями центральным улицам к темноте окраин, хватаешь и жадно вгрызаешься в шею в ближайшем безлюдном проулке. Или когда играете в обольстительницу, заводите жертву в ваш будуар, где любовная прелюдия превратится в агонию. Вспомнили? Отлично, моя дорогая, я никогда не сомневался в богатстве вашей фантазии! Сейчас же сделайте еще одно маленькое усилие и представьте в подобных ситуациях себя… в роли жертвы. Но только сделать с вами могут гораздо более страшные вещи, чем мы можем себе позволить сделать со смертными, имея даже самую извращенную и больную фантазию. Даже наши давным-давно обреченные на адские муки души может ждать участь гораздо страшнее этой. Страшнее настолько, что мы будем мечтать о Геенне. К счастью, любая нечисть сторонится больших скоплений людей, освященной земли и бегущей воды. Не знаю почему, никому из нашего племени подобные проблемы не знакомы. С другой стороны, подобные феномены позволяют окончательно разрешить спор между атеистами и верующими в пользу последних. Бог определенно есть. Уж не знаю, как он выглядит и насколько ему интересны наши молитвы, судьбы и души, но сомневаться в его существовании я более не смею, хотя ранее склонялся к обратному. Доверяйте своему чутью, моё сердце, не задерживайтесь в трущобах, обходите заброшенные строения с дурным запахом и воздухом, вызывающим озноб, не стыдитесь лишний раз зайти в церковь и вы будете в безопасности. Если заметили странные тени или услышали неразборчивое бормотание за спиной – уходите скорее (вы же помните – к людным местам, освященной земле или бегущей воде) и вы будете в безопасности. Отвергните мысль отдохнуть от шума и суеты больших городов в Богом забытой деревушке и вы будете в безопасности. Возможно, вы за всю жизнь ни разу не столкнетесь с тем, о чем я пишу сейчас, и буду писать в дальнейшем. И я буду крайне счастлив, если так и произойдет. Пусть лучше вы будете считать меня фантазером и безумцем, нежели познаете хотя бы толику того кошмара, с которым довелось столкнуться мне. Что ж, невольно я затянул со вступлением, но теперь перехожу непосредственно, к делу. Это уже не первое такое письмо, которое я пишу вам, однако, ни одно из предыдущих так и не было отправлено – все они отправились в огонь. Не знаю, по какой причине это происходило. Возможно, мне не хватает смелости раскрыть вам душу и страшно, что вы не поверите ни единому слову. Возможно, я слишком трепетно отношусь к вам, и само мое естество противится вовлечению вас в события скрытой части моей жизни. Возможно, некая воля Проведения направляет мою руку, сжимающую исписанную пачку бумаги, к ближайшему камину или, на худой конец, свече. Я не могу это объяснить, надеюсь только, что это послание будет вам вручено и вами прочитано несмотря ни на какие обстоятельства. Увы, чтение будет не самым быстрым и, возможно, не самым увлекательным, потому что мне не удастся избежать описания ключевых моментов и персонажей моей биографии, начиная еще со «смертных» времен, но, полагаю, что вы простите мне это неудобство. Итак, начнем. Всё началось около ста пятидесяти лет назад. Тогда я был юн, полон надежд сделать карьеру юриста, встретить свою единственную и всё прочее, о чем мечтали студенты того времени и, скорее всего, и наших дней тоже. Отец устроил меня на самую незначительную должность в адвокатскую контору одного из самых Богом забытых городков на севере нынешней Германии, название которого вам ничего не скажет, а я, по ряду причин, приложил все усилия, чтобы забыть его как страшный сон. Зарплата была не ахти какая, зато сразу работа по профессии и худо-бедно маячившие перспективы роста в обозримом будущем. Также, контора оплачивала мое проживание в комнате-клоповнике под самой крышей местной гостиницы и некоторые канцелярские расходы. В целом, для местных цен получалось терпимо, хотя и приходилось порой затягивать пояс потуже, особенно, после очередной пирушки, без которых вряд ли обходится жизнь самостоятельного юноши. Так прошли месяца четыре моей жизни. За это время не произошло ровным счетом ничего интересного и достойного внимания. Обычная жизнь смертного, которая кажется гонкой за всевозможными благами и успехом, а, по сути, бессмысленное растрачивание самого ценного ресурса, которым он обладает, – времени. Хотя, у некоторых и получается мудро им распоряжаться, меня к таковым вряд ли можно было отнести. Мои унылые будни чередовались с безудержным (насколько позволяло скромное жалованье) весельем по вечерам и выходным или не менее унылым плеванием в потолок в периоды безденежья. Меня почти ничего не интересовало, я перестал читать книги, что ранее мне очень нравилось, да и просто прогуляться в одиночестве по свежему воздуху, отдавшись размышлениям о высоких материях, для меня стало чуть ли не роскошью. Я осознавал, что медленно, но верно, гнию заживо в этой дыре, но не имел ни возможности, ни, будем честны, особого желания что-либо изменить. Но, видимо, какая-то часть меня, все же, сопротивлялась окутавшей бытовой безысходности и искренне цеплялась за самые незначительные, на первый взгляд, поводы привнести что-то новое в мою жизнь. Парадоксально, но действительно невзрачные мелочи оказались более чем способны с этой задачей справиться. Пройти с работы и на работу, слегка изменив маршрут, немного разнообразить рацион, лишний раз перебрать бумаги на рабочем столе – такая ерунда вернула меня к жизни на некоторое время, еще на два месяца или чуть больше. Потом всё начало скатываться обратно в болото, но именно в это время произошло первое судьбоносное событие в моей истории. Как и все судьбоносные встречи, встреча с Шарлоттой произошла совершенно случайно, неожиданно и при совершенно неподходящих для этого обстоятельствах. И, конечно же, это случилось совсем не так, как грезили юные романтики того времени. Не было снежного декабрьского вечера, двух одиноких прохожих на пустынной улице, нечаянно оброненных платков и всего такого прочего. Мы совершенно банально столкнулись в небольшой антикварной лавке, бывшей попутно и единственным книжным магазином в городке. И никаких искр настоящей любви с первого взгляда между нами не проскакивало, скорее наоборот – случилась за малым не ссора из-за разницы в литературных предпочтениях. Будучи в веселом настроении и дерзким по натуре человеком, я не удержался от язвительного комментария в адрес сборника сентиментальной лирики, который она только что купила. Признаюсь вам, моя драгоценная, мне до сих пор бывает стыдно за то, что не сообразил тогда, что в подобном медвежьем углу не такой уж и богатый выбор литературы и зачастую приходится довольствоваться самыми бессмысленными и бездарными творениями. После этого я не видел Шарлотту пару недель и уже подзабыл о ней. Тем более что вскоре после нашей встречи, в моей жизни случилось событие, ставшее без сомнения поворотным. В один из душных июльских вечеров в соседней комнате появился новый жилец, снявший ее на очень длительный срок. Это был молодой человек, внешне примерно моего возраста, с живым пронзительным взглядом и не менее живой речью, намекавшей, как минимум, о хорошем образовании и широком кругозоре. Он представился Вильгельмом и назвался архитектором, прибывшим для работы с местной церковью. Также он рассказал, что с детства страдает мигренями и проблемами со зрением, отчего предпочитает работать по ночам, когда не так жарко, шумно и нет солнца. Как вы догадываетесь, тогда я совершенно не предал этому значения, хотя и отметил некоторую странность подобного образа жизни. А спустя некоторое время у меня появилось так много работы с документами, что приходилось задерживаться допоздна, и домой я возвращался как раз в то время, когда Вильгельм уже просыпался, и наш общение завязалось как-то само собой. Вильгельм оказался интереснейшим собеседником, что несказанно обрадовало меня, чей мозг уже начинал чахнуть от отсутствия достойного разговора. Литература, философия, история, естественные науки и многое другое – мы могли часами проводить за беседой и зачастую я узнавал какие-то новые для себя вещи, хотя уже тогда мог без лишней скромности назвать себя весьма образованным и развитым человеком. А, вот, вопросы экономики и права были темным лесом уже для Вильгельма. Казалось, его совсем не интересовала мирская жизнь. В своей увлеченности искусством и наукой, вечными ценностями по его словам, и полной отрешенности от обыденной жизни, он напоминал мне некоего странного отшельника, который хоть и ходит меж простых смертных, но живет в каком-то своем, особом мире со своими законами. И нет ничего удивительного, что вскоре мне страстно захотелось лучше узнать, что же это за мир. Тогда мне казалось, что именно такой образ мышления и жизни станет для меня спасением от тлетворной рутины провинциального быта. Оглядываясь назад, могу сказать лишь одно – действительно бойтесь своих желаний, потому что они могут сбыться. А примерно через месяц после встречи в антикварной лавке я вновь встретился с Шарлоттой. На этот раз на пикнике, куда меня вытащили друзья из моей конторы под предлогом того, что я совершенно забыл о них. Отчасти это было правдой, но я не могу сказать, что сильно жалел об этом, получив гораздо более достойную замену в лице Вильгельма. Итак, вторая встреча с Шарлоттой прошла гораздо более миролюбиво – мы вспомнили друг друга, я принес извинения за свое острословие, мы вместе посмеялись на тем случаем и тяготами провинциальных книголюбов, а после нашли еще много тем для беседы. День пролетел совершенно незаметно, мои друзья отчитали меня, что я даже будучи рядом почти не уделял им внимания, а я слушал их через слово и слегка улыбался как, собственно, и положено любому юноше впервые влюбившемуся всерьез. Неудивительно, что я не мог заснуть допоздна и, как только мне показалось, что Вильгельм не занят работой, я тут же постучал в его комнату и полночи изливал душу, рассказывая о великолепной Шарлотте, ее красоте, уме, своих чувствах и прочее и прочее. Мой друг очень порадовался за меня и сказал, что непременно следует добиваться своего, несмотря на то, что жених я был не самый завидный. В конце концов, действительно «есть целый мир вне Рима» и мы с моей избранницей могли бы сбежать из города, благо, она призналась, что ее тоже тяготит местная атмосфера. Вильгельм оказался увлечен романтическими идеями не меньше, чем я, и мы восторженно строили самые неимоверные планы моей будущей семейной жизни. У меня был хороший и верный друг. Я был влюблен в прекраснейшую девушку на свете. Я был счастлив. О, как же я был глуп и наивен тогда. Ведь именно эта ночная беседа, которая вдохновила меня на подвиги ради своей прекрасной дамы, стала первой ступенью лестницы, ведущей в самые глубины Тартара. Лестницы, по которой я спускаюсь по сей день, и не видно ей конца. Но, положа руку на сердце, я скажу, что не изменил бы ни слова, сказанного тогда, ни единого намерения, будь у меня такая возможность. Да, счастье мое, только пройдя омовение в кровавой купели, что ждало меня в недалеком будущем, я смог по-настоящему освободиться и открыть для себя тот мир, о котором так долго мечтал. Как бы цинично и жестоко это ни звучало, все жертвы были принесены не напрасно. Тем более что они были бы принесены в любом случае. А сейчас у меня хотя бы есть возможность воздать за них по заслугам. Даже, если придется безвозвратно снизойти в бездну. Но в тот момент я даже не мог подозревать ни о чем подобном и заснул со счастливой улыбкой на лице. Работа в конторе больше не казалась мне такой нудной и давалась с еще большей легкостью, чем обычно, жалование больше не проматывалось неизвестно на что, а бережно откладывалось, и, при каждой возможности, я искал встречи со своей прекрасной Шарлоттой, моим белокурым ангелом с изящной, почти воздушной фигурой и звонким смехом. И, к моему счастью, она не отвергала моего внимания, а принимала его охотно и с большой радостью. Когда же я признался ей в своих чувствах, она тотчас ответила, что испытывает подобное влечение, и наш первый поцелуй был полон того самого огня, о котором так любят писать поэты всех мастей. Даже спустя столько лет, я помню его, как если бы все случилось минуту назад. Простите меня, моя королева, если вызвал этими откровениями у вас чувство ревности, но прошлое не изменишь и, зачастую, оно накладывает неизгладимые отпечатки на всем будущем. Что ж, если первые полгода моей жизни на новом месте были по увлекательности и жизнерадостности похожи на празднество флагеллантов, то следующие четыре месяца походили на старую добрую сказку, которая медленно, но верно, приближалась к фразе «и жили они долго и счастливо». Не за горами было Рождество, и мы с Шарлоттой планировали, что в один из праздничных дней я буду представлен ее родителям и официально попрошу ее руки, как того требовали правила приличия. Несмотря на закат осени, мы цвели и сияли, совершенно не замечая холодного увядающего мира вокруг нас. Как выяснилось – зря. Не только цветы и деревья страдают от прикосновения зимы. Но даже самые светлые мечты, оберегаемые жаром наших сердец, разбиваются вдребезги, срезанные ее ледяным серпом. Письмо от Шарлотты с просьбой срочно встретиться я, будто специально, получил в один из самых мерзких декабрьских дней. Уже давно было холодно, но еще не достаточно холодно для того, чтобы снег держался, и на город обрушивались потоки грязи, спасения от которой не было нигде, потому что ветер часто любил менять направление. Конечно, это не стало для меня преградой перед встречей с любимой, но навевало крайне дурные предчувствия – ради какого-то пустяка она точно не стала бы настаивать на встрече в такую погоду. И, стоило мне увидеть свою принцессу, как я понял, что предчувствия не обманули. Впрочем, это только радость бывает обманчива, несчастья же почти никогда не нарушают данного слова и приходят ровно в назначенный срок. Стоит тебе хоть на каплю переполнить отведенную тебе чашу счастья, как она опрокинется и перед тобой предстанет смрадное корыто лишений, не имеющее дна. Не дав вымолвить мне ни слова, Шарлотта бросилась мне на грудь и разрыдалась, совершенно не обращая внимания, что мы находились далеко не в самом уединенном месте, и такое поведение могло не лучшим образом сказаться на ее репутации. Я пытался успокоить ее всеми силами, но тщетно. Осталось лишь обнять ее как можно крепче и ждать, пока она успокоится. В конце концов, мы уже почти помолвлены и можем себе позволить некоторые вольности. Наконец, моя возлюбленная пришла в себя и, все еще изредка всхлипывая, подняла на меня свой взор. Спустя несколько минут моя жизнь была разбита вдребезги. Не будет у меня ни прекрасной Шарлотты, ни красивой свадьбы, ни «долго и счастливо». Мироздание отказало нам даже в праве умереть в один день. Этот унылый, тоскливый мир безмятежных бюргеров и бездарных стихов снова победил меня. Стоило мне ненадолго потерять бдительность, как он подкрался и нанес смертельный удар. Семья моей возлюбленной, некогда довольно зажиточная, оказалась на грани нищеты и голодной смерти – отец был сильно болен, младшие сестры были еще совсем детьми и могли, разве что, делать мелкую работу по хозяйству, долги выросли до непомерных размеров и даже продажа всего имущества, включая одежду, не погасила бы их. Понятно, что в такой ситуации, глава семьи принял единственно верное для него решение – выдать старшую дочь, мою прекрасную, драгоценную Шарлотту, замуж за одного из местных богатеев. Их было не так и много, всех их я знал в лицо и ни одного не желал бы видеть даже просто стоящим рядом с моей принцессой. И, конечно же, она, как преданная и любящая дочь, подчинилась воле отца. Хотя, мало кто бы не подчинился, делая привычный для смертных выбор между личным счастьем и выживанием семьи. Меня будто вывернуло наизнанку, пока я слушал Шарлотту. Я даже не помню, сказал ли я ей что либо в ответ или просто побрел в свой клоповник по кривым улочкам, залитым грязью, которая была у нас вместо снега. Я уже в аду? Нет, все еще по уши в дерьме…Да, дорогая моя, хоть я сказал в самом начал письма, что видел и пережил поистине ужасные вещи, свое состояние в тот момент я никогда не забуду и не пожелаю такого даже самому злейшему из своих врагов. Если бы с меня сняли кожу и обсыпали солью, я бы не так страдал, как тогда. Я не преувеличиваю, душа моя, вовсе нет. Полагаю, вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы поверить на слово. Я был полностью обессилен, подавлен и практически убит. Остатков моего мужества хватило лишь на то, чтобы решиться добить себя алкоголем. Да, я беспробудно запил, точно так, как поступают самые последние и недостойны из смертных. Мое восстание против безысходности бытия провалилось и было жестоко подавлено. Прометей с его огненным сердцем оказался не нужен людям, привыкшим жить в холоде и печали. Орфей не спустился в ад и не победил смерть – он просто спился в затхлой каморке. Я не помню, сколько дней я существовал в столь жалком и презренном виде. Вам, наверное, сложно представить меня в облике безвольного пьяницы с трясущимися руками, неспособного связать двух слов и практически забывшего собственное имя. Но я был и таким. Скажу больше, в том, что я не остался таким до конца дней, нет ни малейшей моей заслуги – разум мой помутился настолько, что подобное скотское существование его вполне устраивало. В общем-то, оно устраивало всех вокруг, им просто не было до меня дела. Никому на всей земле. Никому, кроме моего доброго друга Вильгельма. Однажды ночью он просто ворвался в мою комнату, схватил меня в охапку и потащил мыться. Поначалу я сопротивлялся, кажется, мне было очень страшно в тот миг и казалось, что черти явились утащить меня в ад. Но потом разум все же проснулся и постепенно начала возвращаться ясность сознания. Спустя еще пару часов я сидел в комнате Вильгельма мокрый, с трудом понимающий, где нахожусь и что происходит, какой сейчас день, кто сидит перед ним и так далее. Я был подобен противоестественному уродливому ребенку, заново осваивающему окружающий мир. Это состояние длилось еще около часа. В конце концов, я уже полностью пришел в себя, но по-прежнему пребывал в чернейшей печали. Вильгельм выслушал мои стенания, затем положил руку на плечо и сказал: «Друг мой, мне безумно жаль тебя. Мне безумно жаль, что люди, подобные тебе, способные принести столько красоты в этот мир, способные сделать его совершенным, вынуждены страдать из-за жалких, надуманных проблем, которые бы никогда не возникли, если бы люди не были столь мелочны и злобны. Ты же не хуже меня знаешь, что большинство из них просто алчный и завистливый скот, годный только в пищу как свиньи или коровы». Я перебил Вильгельма, заговорив впервые за долгое время: «Но чем больше грязи и страданий вокруг, тем ярче и ценнее алмазы истинной добродетели и таланта». Вильгельм по-отечески приобнял меня и практически шептал мне в ухо: «Конечно. Но только до той поры, пока эти алмазы не утонут в грязи. Если хочешь жить в мире, где можно посвятить себя поискам высших ценностей, тебе нужно полностью отречься от этого мира. Все, что дает ему жизнь, должно стать для тебя злейшей опасностью. Все, что питает его, не сможешь ты более взять в рот. Все, кто правит им, впредь должны стать для тебя не более, чем скотом. И поступать с ними ты должен подобно тому, как поступают со скотом – питаться ими, их теплой кровью, их никчемными жизнями. Ради своей вечной жизни, которую ты сможешь наполнить тем, чего сам пожелаешь. Ради страшной свободы, которую они, твой скот, назовут проклятьем, ибо никогда не будут способны принять ее. Ради истинного совершенства, красота которого лежит за пределами добра, морали и всей их фальшивой добродетели. Друг мой, Гёте, готов ли ты к этой свободе, свободе вечного изгоя и парии?!». «Да, готов, этот мир мне ненавистен и более ничем не держит…». И тотчас мой добрый друг Вильгельм с рыком впился мне в шею…Глава втораяНе знаю, как у вас, моя дорогая, но никто, из небольшого числа встреченных мною представителей нашего рода, никогда не говорил о тех ощущениях, которые довелось пережить ему в момент преступления врат вечности. Возможно, есть некое негласное правило, которое мне неведомо, либо по каким-то причинам каждый старается выбросить из памяти все воспоминания, связанные со смертной жизнью, но факт остается фактом. Ни вы, ни даже Вильгельм, друга ближе которого у меня никогда не было и вряд ли будет, никогда не упоминали, как проходило ваше перерождение. Что уж там, я и сам никогда никому не рассказывал этого, хотя, руководствовался скорее соображениями этикета и тем, что подобная тема вряд ли будет интересна для обсуждения. Теперь же я нарушу это странное табу. Хотелось бы мне сочинить какое-нибудь длинное и возвышенное описание того, что происходило со мной сразу после того, как Вильгельм вонзил клыки в мое горло и жадно начал пить мою кровь. Но, как я ни старался, так и не сумел найти красивых слов. Все, что я помню это океан крови, внезапно утянувший меня в свою пучину. Тогда мне казалось, что кровь была везде и все мироздание соткано из нее. Горячая кровь. Бьющая ключом до самого потолка и багряным дождем нисходящая на мое лицо, заливая глаза и рот, который искривился в попытке издать хотя бы хрип. В тот момент я узнал, что моя жизнь имеет солоноватый и слегка металлический привкус, и удивился, почему раньше не обращал на это внимания. Еще была боль. Адская боль разорванного горла, сковавшая все мое тело. Все, на что хватало сил, это тщетные попытки поднести руки к ране и попробовать зажать ее. Да, моя милая, животный инстинкт к сохранению своего смертного тела еще никуда не делся. И, в довершение всего, я был шокирован тем фактом, что мой лучший и единственный, на тот момент, друг, который буквально пару часов назад смывал грязь с моего лица, сейчас рвет мне горло с упоением бешеной собаки. Потом на пару секунд наступило просветление рассудка и, за это короткое время, я успел множество раз проклясть себя за то, что так легко попался в ловушку безумного убийцы. Хотя, это был достойный и логичный финал моей жалкой жизни.

Радуга боли над кровавым океаном. Отчаяние и агония. Бессмысленные, тщетные попытки цепляться за уже потерянную жизнь. И шепот Вильгельма: «Потерпи, дорогой Гёте. Осталось недолго». Конечно же, мои страдания продолжались совсем не долго, но не сложно догадаться, что для меня прошла целая вечность. Искренне надеюсь, что вы не испытывали подобных мук, хотя, надо признать, это не самая высокая цена за то, что получаешь взамен. В какой-то момент я был уже не в силах переносить мучения и потерял сознание. Вероятно, это и был тот самый миг, когда ты уже не жив, но душа еще не полностью покинула твое бренное тело. Боль и отчаяние покинули меня. Более того, появилось чувство полнейшего спокойствия и отрешенности. Всё кончено, дороги назад уже не будет. На дне океана крови я нашел нежные объятия тьмы небытия. А потом я вернулся на грешную землю. Я был очень слаб, но сразу понял, что больше не являюсь человеком. Мои чувства стали другими – я долго потом пытался понять стали ли они острее или, наоборот, притупились, но так и не нашел ответа. Я просто стал видеть, слышать, осязать и ощущать запахи совершенно по-другому, чем раньше. Чуть позже я узнаю, что и на вкус многие вещи стали не такими как в бытность мою смертным. Шатаясь, я подошел к небольшому зеркалу в дальнем от меня углу комнаты. Вы, наверное, тоже слышали эти побасенки, что, такие как мы, не отражаются в зеркалах? Слышал их и я, отчего и решил проверить свою догадку. Моему удивлению не было предела, когда я увидел в зеркале свое лицо. Свое, но… когда я понял, что вижу перед собой, я отшатнулся. Я выглядел старше лет на пятнадцать! Я повернулся к Вильгельму, который все понял по моему выражению лица, и смущенно улыбнулся. «Прости мне эту маленькую шутку, – сказал он. – Более зрелым ты мне нравишься больше. Но, не бойся – внешне ты более не состаришься ни на день, если только сам не пожелаешь». Первое, что я узнал о своей новой жизни, что во время агонии превращения, человек стареет буквально на глазах, чем и воспользовался Вильгельм, немного продлив мои страдания и слегка изменив мою внешность под свой вкус. Следующим удивившим меня фактом стало то, что страшная рваная рана на шее затянулась всего за пару минут. Еще через минуту от нее не осталось ни следа, и я мог нормально говорить. «Вот такая она, твоя вечная жизнь и свобода?» – еше немного хрипло спросил я, не скрывая сарказма. А что я действительно пытался скрыть, было мучительное чувство голода. Но Вильгельм и без слов понял, чего мне хочется. «Да, именно такая. Начало обычно не очень приятное, но потом налаживается. Подожди немного, мой добрый друг» – по-прежнему ухмыляясь, промолвил он. Затем мой создатель подошел к двери, вышел в коридор и крикнул: «Агнет, милая, у моего друга пошло носом кровь и надо немного прибраться в комнате». Затем, он жестом велел мне отойти к кровати. Когда порог комнаты переступила служанка, Вильгельм схватил ее за плечи и толкнул ко мне. «Приятного аппетита, мой добрый Гёте!»Дверь нашей комнаты захлопнулась, Вильгельм остался возле нее. Весь мир сжался до широко распахнутых глаз Агнет, полных ужаса. Ах, Агнет. Милая добрая девочка с симпатичным личиком и пухленькой фигуркой типичной селянки. Сколько раз она приносила мне ужин в комнату, когда я забывал о нем, погрузившись в работу. Сколько раз убирала она мой творческий беспорядок. Сколько раз болтала о всякой веселой ерунде, когда я пребывал в дурном расположении духа. И теперь она стояла передо мной, дрожа от страха, а я должен был растерзать это беззащитное существо, как изголодавшийся за зиму волк растерзает несчастного ягненка. Время будто застыло, секунды сменяли друг друга не быстрее часов. Наконец, Агнет отошла от шока, который вызвало появление окровавленного чудовища, и пронзительно закричала. В тот же миг очнулся и я. Запрокинул ей голову и повалил на кровать. Ее крик оборвался в тот миг, когда я вгрызся в ее нежную шею. Кровь наполнила мой рот. Я не знал жалости. Я делал это с радостью. Вы помните свою первую трапезу, душа моя? Я считаю, это невозможно забыть! Этот дурманящий, терпкий, слегка металлический вкус нельзя было сравнить ни с чем, что я ел или пил, будучи человеком. Тогда кровь казалась совсем другой – липкой, соленой и отталкивающей. Но сейчас – нет, я пил ее жадно и не мог остановиться! Я совершенно выпал из реальности на те несколько минут, что потребовались, чтобы высосать жизнь из несчастной девушки до последней капли. Когда я оторвался от ее бездыханного тела и выпрямился, в голове загудело как после хорошей порции доброго вина. Но я был совершенно трезв и, более того, почувствовал необычайный прилив сил. Это было божественно! Я неспешно вытер лицо рукавом, стараясь подольше насладиться запахом моего нового лакомства. Однако моей идиллии не суждено было закончиться спокойно. «Да что же вы тут творите, чертовы ублюдки?!» – услышал я возглас, переходящий в гортанный рык. Дверь комнаты была распахнута настежь и на пороге стоял ошеломленный детина, работавший в гостинице мастером на все руки и, по совместителю, усмирителем особо буйных клиентов. Видимо, он услышал крик Агнет и решил, что она в опасности. Что ж, он был совершенно прав, но спасать было уже некого. Вышибала двинулся ко мне, и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять его намерения. Он был выше меня, довольно высокого и крепко сбитого парня, на голову и шире в плечах едва не в полтора раза. Я приготовился защищаться, хотя понимал, что даже вдвоем с Вильгельмом мы имеем мало шансов. Но, вместо короткой и страшной расправы надо мной, произошло то, чего я никак не мог предположить. Верзила сделал пару шагов, как некая сила заставила его остановиться. Вильгельм, стоявший сзади, держал его за воротник рубахи. Второй рукой Вильгельм схватил вышибалу за волосыи одним движением оторвал ему голову…Тело здоровяка рухнуло сначала на колени, а потом бесформенной горой на пол, заливая все вокруг кровью. Почему-то эту кровь пить совсем не хотелось. То ли я насытился, то ли слишком опешил от подобного поворота событий. «Ты тоже так можешь, – пожал плечами Вильгельм. – Позже я расскажу тебе всё о твоем новом „я». А сейчас поторопись, нам надо немедленно покинуть это место и город тоже. Возьми самые необходимые и ценные вещи и в путь!». Действительно, после той бойни, которую мы невольно устроили, оставаться в городе было бессмысленно. Наши силы были явно не безграничны, а я, вдобавок, вообще очень слабо представлял, кем, или чем, теперь являюсь, что могу и чего нужно опасаться. Не было иного выбора, как вверить свою дальнейшую судьбу Вильгельму и надеяться, что он будет ко мне благосклонен так же, как и ранее. Или правильнее было бы сказать – так же, как мне ранее казалось. С такими мыслями я поспешил в свою комнату. Собрался я буквально минут за пять. Переодел рубашку на чистую, взял кое-что из одежды, деньги, документы, несколько самых любимых книг. На самом деле, я спокойно мог унести все свое имущество, настолько оно было скудным, но решил не отягощать себя даже этим. Я уже готов был уйти, как вспомнил, что забыл самое главное. Подойдя к своей кровати, я ужаснулся, во что превратилось мое ложе за время моего пьянства и упадка, и начал лихорадочно шарить по нему руками. Усилия оказались не напрасны – спустя небольшое время, я нашел то, что искал. Вы верно уже догадались, моя прелесть, ради чего я мог рисковать, теряя драгоценные минуты? Все верно, это был медальон с портретом мой ненаглядной Шарлотты внутри. Художник был явно не самый талантливый и качество работы оставляло желать много лучшего, но ничего другого у меня просто не было. Я решил, что, как бы ни сложилась моя дальнейшая жизнь, память о своей белокурой принцессе я обязан сохранить. «Господи, спаси!» – услышал я истеричный визг в коридоре. В один прыжок я оказался у двери и, выйдя из комнаты, увидел хозяина гостиницы, противного сутулого мужчину лет сорока пяти, пятившегося из комнаты Вильгельма. Этого хорька я всегда ненавидел! Впрочем, он всегда отвечал мне взаимностью, ведь мы были, практически воплощением противоположных начал и ценностей. Для меня он олицетворял всю мерзость того мира, который я изгнал из себя этой ночью. Отличный шанс проверить, действительно ли я настолько же силен, как сказал Вильгельм. И еще – отличный шанс поставить жирную точку в истории моей смертной жизни, размашистую роспись под прощальным письмом ненавистному мне миру, который более не имеет надо мной власти. Догнать это нелепое существо не составило никакого труда. Оно пыталось вырываться и начало орать во все горло в тщетной попытке спасти свою жизнь. Воистину, страх смерти заставляет творить чудеса. «Помогите! – кричал хозяин гостиницы. – Убивают! Люди, помогите!»«Да заткнись ты!» – рявкнул я, схватил его за челюсть и дернул на себя. Челюсть поддалась сразу и вышла, будто ничем не крепилась к черепу. Когда он упал на пол, я раздавил его голову ботинком. На наше счастье зимние ночи длинны. Город покинуть мы уже не успевали, но у нас оставалось еще немного времени, чтобы найти себе укрытие и переждать последствия нашего мрачного пиршества. Руководствуясь принципом, что темнее всего под фонарем, Вильгельм привел меня не куда-нибудь, а в единственную в городе церковь. Оказалось, что он не соврал, когда говорил, что исследует ее архитектуру – в древней постройке нашлось столько укромных уголков, что хватило бы еще на дюжину «постояльцев». Надежно скрыв и укрепив, на всякий случай, наше пристанище, мы соорудили себе импровизированные ложа из подручных материалов и ветоши, и отошли ко сну. Для человека, буквально только что голыми руками убившего троих ни в чем не повинных людей, двое из которых были мне в каком-то смысле даже симпатичны, я спал просто чудесно. Хотя, я уже не был человеком.

Когда солнце скрылось за горизонтом, Вильгельм разбудил меня. Я в очередной раз удивился своему обновленному организму, на этот раз, той бодрости, с которой встретил новый день, точнее, надо было уже привыкать говорить «новая ночь». От привычной сонливости и лености, с которыми я привык встречать рассветы уже много лет, не осталось и следа. Не меньше порадовала меня и способность видеть в темноте. Не так ясно как я видел днем или при хорошем освещении, но достаточно, чтобы понять, что находится вокруг. Вильгельм же прохаживался по погребку, ставшему нашим временным домом, будто мы находились в лучшем номере столичной гостиницы. «Друг мой, Гёте, – привычно начал он, – предлагаю тебе составить мне компанию в прощальной прогулке по этому милому городку. Меня толком никто никогда не видел, тебя никто не узнает – бояться нам нечего. Заодно, нам стоит подкрепиться перед отъездом. С нашим образом жизни довольно сложно путешествовать. Ну, и я обещал тебе рассказать, кем ты теперь являешься – думаю, лучше это сделать на свежем воздухе, чем в затхлой келье». Я одобрительно кивнул и, осторожно покинув наше убежище, мы отправились прощаться с городом, который, волею судеб, изменил мою жизнь до неузнаваемости, многое дал, но и взял немало. Бояться нам, действительно, было нечего, но и особого выбора у меня тоже не было. Пока я не знаю, как выживать в новом облике, я полностью зависим от Вильгельма, хочется мне того или нет. На мое счастье, мой друг тоже это понимал и хотел поскорее разорвать эти узы, чтобы могли быть равны в возможностях. Я видел собратьев, которые крайне деспотично относились к своему «потомству» и использовали их только как слуг, видел и тех, кто перенес патриархальные обычаи смертных и, давая относительную свободу обращенным, стремился влиять на все их поступки и решения. Вильгельма же язык не поворачивался назвать отцом, создателем либо еще как-то в таком роде, да он и сам ни к чему такому не стремился. Он разглядел во мне какую-то искру, которой посчитал нужным дать шанс на бессмертие, остальное было уже полностью в моих руках. На этот раз мы были гораздо осмотрительнее в выборе пищи и мест для трапезы. Спешить необходимости не было, и мы позволили себе немного поиграть в кошки-мышки вначале с одной юной барышней с городских окраин, а потом с другой, уже постарше, но не менее приятной на вкус. Тела мы спрятали достаточно хорошо, чтобы их не нашли сразу, но успели найти и похоронить как подобает. В конце концов, мы не испытывали ненависти к тем смертным, которыми питались, и прекрасно понимали, что итак принесли достаточно бед их семьям, если таковые были. Я не испытывал ни малейшего чувства вины за свои деяния, но, определенно, обрел некоторое уважение к жизням простых смертных, стал лучше понимать их, видеть странную, непонятную мне красоту их суеты и нехитрых житейских радостей. Видимо, что-то подобное начинает испытывать опытный охотник, изучающий повадки и нравы зверей, которые станут его добычей и трофеями. Лишь одна мысль тяготила мое сердце. Конечно, свет мой, я думал о Шарлотте. Сколь бы великой силой я ни обладал ныне, она была совершенно бесполезна в том, что касалось моей разбитой любви и надежд на счастливую жизнь с прекраснейшей из дев. Увы, какой бы вариант решения проблемы я ни придумал, он неизбежно приводил в тупик. В любом случае свадьба Шарлотты должна была состояться, чтобы обеспечить ее семье достойное существование, а ее отцу уход и лечение. Я мог убить ненавистного жениха, похитить своё сокровище, даже сделать ее такой же бессмертной как сам, но ее родных ждет страшная судьба в таком случае, чего она мне никогда не простит. Тем более я совершенно не предполагал, насколько приятно ей будет существование в виде ночного кровопийцы, какими ее пугали с детства. Чернейшая тоска сжала мое горло от этих умозаключений. Что ж, по крайней мере, мое сердце не стало совсем бесчувственным и холодным. Когда-нибудь, я либо изживу эту печаль, либо найду способ решить все в свою пользу. А на тот момент были действительно более важные дела, чем предаваться сердечным терзаниям. Вильгельм, пребывавший в каком-то практически детском веселье, раздобыл пару бутылок вина и затащил меня на крышу старого склада, о существовании которого, похоже, все забыли не один год назад. «Оглянись по сторонам, Гёте, – воскликнул мой друг, – завтра на закате мы покинем это место и, вероятно, никогда больше не вернемся. Запомни хорошенько то, что тебе было здесь дорого!». «Что ж, выпьем тогда за успешный отъезд» – ответил я и сделал первый глоток вина в своей вечной жизни. И вкус и эффект разительно отличались от привычного. Теперь весь букет чувствовался сразу, равно как и состояние опьянения, которое сразу же накатывало ледяной волной, но через пару секунд его как не бывало. «Что ж, настала пора дать тебе несколько отеческих наставлений перед дорогой. Не отставай!» – с этими словами Вильгельм прыгнул с крыши.

Решив не забивать мозг лишними сомнениями, я спрыгнул с крыши склада вслед за своим другом. Высота была приличная и я, как минимум, должен был переломать себе ноги, однако приземлился как-будто прыгал со стола на пол. «Ах, Гёте, как же мне нравится твой азарт, – усмехнулся Вильгельм. – Эта отчаянная смелость, с который ты бросаешься навстречу новым испытаниям, просто восхитительна. И, если раньше у тебя не всегда хватало сил вынести все, что приготовила для тебя госпожа Судьба, то сейчас ты способен пережить любые ее вызовы. Позволь же, наконец, сорвать все покровы с нашего естества, чтобы ты жил как полновластный господин своей жизни и своего мира, а не мой питомец». Здесь Вильгельм театрально взмахнул руками и сделал драматическую паузу. В целом, моя драгоценная, вы и так прекрасно знаете все то, о чем он мне поведал спустя минуту, однако я позволю себе привести его монолог полностью. Мы неспешно зашагали в сторону церкви, тайные казематы которой стали нашим убежищем на ближайшие пару дней, и Вильгельм начал свой рассказ: «По сути, Гёте, ты сейчас не сильно отличаешься от простых людей, к которым мы оба принадлежали, ты – буквально еще вчера, а я – так много лет назад, что уже и не упомню. Мы сильнее, наши чувства более развиты, мы не можем умереть от старости или болезней. Да что там – мы, вообще, не можем ничем заболеть. Однако в остальном, мы практически те же люди – нам необходима пища, хоть и своеобразная, мы можем чувствовать боль и даже можем умереть, если очень не повезет. Начну с плохого – умереть мы можем в одном из двух случаев. Во-первых, это солнце. Да, пожалуй, единственная из сказок о вампирах, которой можно верить, это сказка о смертоносности солнечного света. Все не так легко, как рассказывают глупые крестьяне, но опасаться надо. Открытый солнечный свет для нас подобен пламени ада, мы сгораем почти моментально. Если же ты укрылся в каком-нибудь подвале без окон, то вполне можешь бодрствовать днем, хотя и будешь испытывать некоторую вялость. Видимо, наша вечная бодрость и сила как-то связана с луной, ее фазами и прочей астрономической ерундой. Я никогда не интересовался. Следующее, что тебе надо беречь как зеницу ока – это твой мозг. Да, мой добрый друг, твой мозг ценен не только как хранилище знаний и место рождения новых идей, но и как источник жизни. Для меня причины этого так же неясны, как и наша зависимость от времени суток, но это и не важно. Если получишь пулю в лоб, ты покойник и дядюшка Сатана с радостью поприветствует твою проклятую душу в своих владениях. Кстати, если тебе просто отрубят голову, то ты останешься жив. Сможешь, правда, только моргать глазами, но не умрешь. Некоторые из нас, кто обладает большой властью и богатой фантазией, имеют целые коллекции голов своих врагов. Я видел одну такую – довольно мерзкое зрелище. У полоумного герцога был зал, размером с бальный, отведенный сугубо под банки с головами, плавающими в кровавом растворе, достаточно питательном, чтобы они не голодали и достаточно прозрачном, чтобы можно было видеть этих несчастных и они видели, что происходит вокруг. Еще говорят, что если такую голову хорошо пришить к телу, то она может прижиться. Признаюсь, даже думать не хочу, на чем основано это утверждение. А еще ты можешь умереть с голоду. Да, если очень долго пробыть без крови, то сначала ослабеешь до полного изнеможения, а потом впадешь в странный сон, очень напоминающий смерть. Нет единого мнения, умираешь ли ты или из этого состояния можно вывести – нет ни одного из нашего племени, кто пережил бы этот сопор. Однако патриархи, прожившие много сотен лет, зачастую устают от бессмертия и добровольно покидают мир таким способом. Видимо, они думают, что отдохнув за гранью реальности, они смогут каким-то волшебным образом связаться с потомками, бережно хранящими их мумии, и вернуться к жизни. По мне, это просто трусливый способ самоубийства, нежели путь достижения просветления или обретения душевной гармонии. Хотя, повторюсь, никто не изучал сопор, поэтому я могу и ошибаться». «Погоди, – перебил я Вильгельма, – а почему так много непонятного в нашей жизни?». «Я думаю, что просто никому не интересно заниматься какими-то серьезными исследованиями, – пожал плечами мой проводник по миру проклятых. – Гораздо проще соблюдать нехитрые правила и жить в свое удовольствие. Нас же совсем немного. На всю Германию, хорошо, если наберется пара дюжин таких. К тому же, мы не горим большим желанием общаться с себе подобными. Тоже одна из загадок нашего сознания – все вампиры, как же я не люблю это слово, индивидуалисты в той или иной степени. Есть даже существа, крайне ревностно оберегающие свое одиночество, и готовы убить любого сородича, по неосторожности попавшего в их владения. Те же, кто говорит о кланах и семьях, по сути, не более чем слуги одного господина, довольствующиеся подачками с его стола и неспособные в полной мере вкусить радости бессмертия, а иногда и просто безвольные марионетки. Еще одной нашей бедой является полная бесплодность. Нам вовсе не чужды удовольствия плоти, но семя наших мужчин и лона наших женщин никогда не дадут потомства. Для некоторых это становится в тягость, и они заводят себе «детей», выбирая наиболее приглянувшихся из смертных. Участь таких чад довольно тосклива. Иные же забавляются более извращенным образом, держа обращенных в качестве домашних питомцев и обращаясь с ними соответствующим образом. Но продолжим, осталось немного. Последнее и, пожалуй, самое важное, что я расскажу тебе, это значение крови. Кровь – всё! Она наша мать, наша пища и наш единственный источник силы. Когда ты сыт, когда вены наполнены человеческой кровью, то твои раны затягиваются за мгновения, ты можешь разорвать в клочья самого сильного из смертных, можешь всего лишь парой слов заставить любого смертного исполнять твою волю и так далее. Если ты ведешь не сильно активный образ жизни, то крови обычного взрослого человека, тебе хватит на пару недель. Но, чем больше нагрузка на твой организм, тем быстрее ты проголодаешься. И тогда тебе необходимо выходить на охоту. Я заметил, что ты не испытываешь предубеждения против нее и призываю сохранить это отношение как можно дольше. Каждый из нас, рано или поздно, устает от подобной жизни, некоторые совершают самоубийства, некоторые впадают в безумие. Видимо, это способ, которым природа убирает слабые звенья, чтобы на их место пришли более жизнеспособные существа. Эта апатия может длиться и десять лет и более, но она всегда проходит. Со временем, все повторяется и снова проходит. У кого-то каждый раз длится дольше предыдущего, у кого-то – наоборот». Вильгельм снова сделал паузу и, на этот раз, она была вовсе не театральной. Я положил руку на его плечо: «Ты не для того предложил мне дар вечной жизни, и я не для того его принял, чтобы отказаться от него из прихоти. Клянусь, что не позволю миру смертных взять надо мной вверх». Мой друг и создатель улыбнулся. Мы оба понимали, что это всего лишь слова и, только столкнувшись с тяжестью пресыщения бессмертием, я узнаю по силам мне перенести ее или нет, но эти слова должны были быть сказаны. «Я верю тебе, мой добрый Гёте, – промолвил Вильгельм. – Я знаю, что ты с этим справишься. Теперь пойдем, укроемся от губительных лучей рассвета! А на закате пустимся в путь!». К этому моменту мы уже почти достигли нашего убежища. Когда же я устроился на своем ложе из ветоши, Вильгельм озадачил меня внезапным откровением: «Знаешь, Гёте, иногда мне кажется, что в мире есть еще кто-то, кроме нас. Кто-то… что-то… гораздо сильнее, опаснее…». Мой добрый любимый друг, если бы ты знал, насколько был прав тогда. Глава третьяСо следующим закатом мы отправились в путь. Перво-наперво, было решено добраться до Гамбурга, а там уже окончательно определиться, в каком уголке старушки Европы нам было бы милее провести следующие несколько лет или веков. Поскольку наш отъезд являлся скорее побегом, эта часть пути стала самой сложной и полной настоящих лишений и тягот, которых высшее бессмертное существо, казалось бы, не должно знать вовсе. Чтобы не привлекать лишнего внимания, мы избегали единственной широкой дороги в этих местах, и плутали по еле заметным зимней ночью лесным тропам. Дополнительной проблемой было то, что нам нужно было сооружать места для ночлега буквально из подручного материала и в гарантированном удалении от людских глаз. Конечно, зимой не так много людей бродило по лесу, но нам хватило бы и одного излишне любопытного крестьянина, чтобы сгореть в мучениях у него на глазах, когда он наткнется на наше «гнездо» и вытащит нас к солнцу, приняв за окоченелые трупы состоятельных господ, у которых может заваляться что-нибудь ценное. Одежда наша, совершенно не предназначенная для подобных походов, истрепалась и походила на истлевшие лохмотья какого-нибудь нищего. Нам бы больше пригодилось простое и надежное солдатское платье, но взять его было совершенно негде. Радовало только то, что холод мы практически не чувствовали, по крайней мере, я. Однако спустя неделю блужданий, начал напоминать о себе наш старый добрый друг голод. Как на зло, одиноких ферм не попадалось, а совершать набег даже на самую маленькую деревню было крайне рискованно. Пропажа одного-двух человек сразу же обнаружится и разъяренная толпа крестьян не успокоится, пока не прочешет всю округу, соответственно, очень велик шанс попасться им в руки днем, будучи полностью беспомощными. А устраивать бойню и вырезать всех жителей, было бы просто глупо, бессмысленно и не менее рискованно, потому что мы хоть и обладали силой, во много раз превышающей человеческую, все же не были совершенно неуязвимы, особенно в век довольно развитого, пусть и еще очень далекого от совершенства, огнестрельного оружия. Спустя еще пару дней голодного существования, мы уже были готовы на самые отчаянные поступки, лишь бы была даже самая малая возможность насытиться. На третий день удача улыбнулась нам – на забытой самими Богом лесной дороге мы натолкнулись на двух знатных барышень, мать с дочерью, ехавших в сопровождении троих слуг по каким-то своим делам. Их экипаж занесло в кювет, и, пока слуги приводили все в порядок, дамы были вынуждены стоять на холоде, кутаясь в дорожные плащи и нервно переминаясь с ноги на ногу. В этот момент из темноты появились мы – в изодранных одеждах, изрядно уже чумазые и с горящими глазами, взгляд которых не предвещал ничего хорошего. «Далеко ли до Гамбурга, сударыни?» – учтиво поклонившись, спросил Вильгельм, не скрывая кривой плотоядной ухмылки. «Пару дней в ту сторону, если господа изволят пешком» – старясь сохранять невозмутимость, ответила старшая из дам, указав направление. Слуги оставили свою работу и неспешно стали приближаться к нам, чтобы, в случае нападения, защитить своих хозяек. «Благодарю, мадам!» – промолвил я, и в тот же миг мы с Вильгельмом набросились на слуг. Ночную тишь разорвали истошные крики наших жертв, наш рык и визг женщин, понимавших, что следующими будут уже они. Третий слуга успел достать пистолет и выстрелил в меня почти в упор. Пуля вошла в грудь с правой стороны, раздробила кости, прошла через легкое и застряла где-то возле позвоночника. Боль была адская, я взревел, наверное, как раненый медведь, но даже не пошатнулся. Ошарашенный слуга отбросил бесполезное оружие и бросился бежать, что было мочи. Далеко убежать ему не удалось – Вильгельм настиг его, повалил лицом вниз и принялся за свое мрачное дело. Я же осмотрелся по сторонам, выискивая наших любезных проводниц. Барышня в возрасте опустилась на колени и сбивчиво молилась, а молодой особы не было видно. Зато, была видна цепочка следов, уходившая в лес. Оттуда же, раздавались слабые стоны, что немного удивило меня – Вильгельм доедал последнего слугу, а кроме нас никого в округе не было. Проследовав по следами отойдя буквально пару шагов от дороги, я нашел источник этих стонов. Молодая барышня, в отчаянной попытке спастись, споткнулась и налетела на торчащую ветку, которая любезно пронзила ее живот насквозь. Я обнял несчастную за плечи. «Бедное дитя. Какая нелепая смерть» – тяжело вздохнув, я перегрыз девушке горло. Вернувшись, я увидел, что оставшаяся дама по-прежнему стоит на коленях, а перед ней совсем вплотную стоит Вильгельм и нежно гладит ее по волосам, блаженно жмурясь и улыбаясь окровавленными губами. Подойдя еще ближе, я понял, что происходит. Спустя несколько минут, мой друг отстранился от дамы. «Прости, Гёте, но это все было так… восхитительно. Я просто не мог сдержаться, – жестом он пригласил меня подойти. – Возможно, милейшая и тебе не откажет в этой скромной любезности?!». Что ж, признаюсь, я более чем понимал своего товарища. Кровь, смерть, страх, женская беспомощность и покорность – это была гремучая смесь, которая будит первобытные инстинкты, даже в таких существах как мы. Я не без удовольствия последовал примеру Вильгельма. После всего, мы помогли нашей благодетельнице подняться на ноги. «Сударыня, вы просто наше спасение. Мы пропали бы, если бы не вы» – сказал Вильгельм. «Н-не стоит б-благодарности» – еле шевеля губами, ответила дама. «Еще как стоит!» – Вильгельм поцеловал ее в щеку, я – в другую. Спустя еще секунду мы с двух сторон впились ей в шею. Покопавшись в вещах наших жертв, мы обнаружили сменную одежду слуг и нашей радости не было предела, когда оказалось, что размеры почти совпадают. Конечно, вблизи было заметно, что один камзол чуть больше, другой чуть короче, но мы не на званный ужин собрались, чтобы одеваться с иголочки. Взяв еще кое-что из полезной в дороге мелочевки, мы поспешили покинуть место нашего славного пиршества. Возможно, вы удивитесь, моя милая, но мы не взяли ни одной монеты и даже не подумали искать украшения дам. Я знаю не один пример, когда представитель нашей породы занимался грабежом и, зачастую, делал целое состояние на этом, но мы с Вильгельмом были слишком увлечены друг другом и той абсолютной, смертельно опасной свободой, которая внезапно свалилась на нас довольно тяжким бременем. Конечно, для моего друга наш поход в Гуамбург был, хоть и опасным, но приключением, почти игрой, для меня же подобное было в новинку и вызывало гораздо больше опасений и волнения. Наконец мы прибыли в Гамбург. Это поистине удивительный город, душа моя. Практически не изменив своих границ со времен Средневековья, Гамбург уже два века являлся очень важным, едва ли не для всей Европы, морским портом. Еще через сто лет его назовут «Морскими воротами Германии», а он останется таким же практически средневековым городом-крепостью, живущим по своим законам. Позже, гуляя по его улицам и бесконечным мостам, я понял, что именно эта страсть к независимости, к отстаиванию права жить так, как хочется тебе самому, и, при этом, не кутаться в обноски парии, а быть на вершине, крайне привлекает меня в этом городе, в каком-то смысле, роднит с ним. При иных обстоятельствах, я бы ни за что не покинул Гамбург до конца жизни, но тогда мы позволили себе лишь короткую передышку – слишком велико было мое желание отдаться свободному полету и оставить все немецкое где-то там, за горизонтом. В глубине души я понимал, что вряд ли на свете, по крайней мере, в старой доброй Европе, есть место, где я смог бы в полной мере вкусить прелесть своей новой жизни, но я просто обязан был попробовать отыскать такой уголок. Как я уже сказал, в Гамбурге мы пробыли совсем недолго, но и не сказать, чтобы совсем мимоходом. Первое, что сделал Вильгельм, когда мы попали внутрь городских стен, – раздобыл газету с объявлениями и начал вдумчиво ее листать. Среди сотен разных призывов, было одно невзрачное, написанное в высокопарно-меланхолическом стиле, больше всего походившее на рекламу плохого борделя. Что-то вроде «Скитающимся в ночи всегда рады в моем доме». Вот уж действительно – темнее всего под фонарем. Очевидно, Вильгельм знал, что делает и, спустя некоторое время, мы уже стучали в дверь приюта ночных скитальцев. Нам открыл худощавый мужчина, внешне средних лет, с медно-рыжими чуть вьющимися волосами и ухоженной, но какой-то помятой, бородой-эспаньолкой, одетый в роскошный халат, навевавший мысли о загадочной Персии. Его безупречная, болезненная утонченность сразу выдавала в нем нашего сородича – смертным не дано познать тяжесть тысячелетней тоски, не дано отшлифовать ее до совершенства, их век слишком короток для этого. Но, будь я и с завязанными глазами в тот момент, я без труда понял бы, кто стоит передо мной. Это пленительное чувство, будто стоишь у края свежей могилы, до сих пор приходит ко мне, когда кто-либо из наших проклятых сородичей впервые появляется рядом. Хозяина нашего нового пристанища звали Дитер и он жил в Гамбурге уже около трехсот лет. Дом его находился несколько в стороне от прочих жилых построек и не особо бросался в глаза. Пожалуй, нужно было очень сильно захотеть найти его, несмотря на нахождение практически в центре города. Немногочисленные соседи распускали разные слухи, но, в основном, считали, что хозяин дома живет не в Гамбурге и просто очень редко наведывается сюда, если вообще наведывается. Интерьер же дома поражал – мебели было не очень много, элементов декора еще меньше, но каждая, даже самая незначительная, вещица была настоящим шедевром. Не сильно ошибусь, если скажу, что продав гарнитур из гостиной, состоявший из трех кресел и небольшого дивана, можно было бы купить пару таких городков, как тот, из которого я сбежал почти две недели назад, вместе с жителями. Но главной ценностью особняка были слуги!О, видели бы вы этих людей, моя дорогая! Начну с того, что это были действительно люди. Самые обычные смертные. Это была целая династия, верой и правдой служившая Дитеру аккурат с 1510 года. С одной стороны, в этом, конечно, нет ничего удивительного, тем более что платили слугам более чем прилично. Но с другой – будучи вовлеченными в кровавый промысел своего господина, они, равно как никто из их предков, даже не думали прекратить его злодеяния, благо, возможностей для этого было множество. Такая безграничная преданность и, не менее, безграничное взаимное доверие, просто не могли не вызвать глубочайшего восхищения. Отдельно отмечу, что все слуги в доме Дитера были прекрасно образованы и выполняли все поручения хозяина с идеальной точностью, при этом, ни у одного из них я не заметил каких-либо признаков страха или гипнотического воздействия. К следующему вечеру нам принесли новую одежду, по два костюма каждому – для прогулок по городу и для путешествий, однако мы решили посвятить эту ночь отдыху и размышлениям. Дитер был очень рад нашему решению и с удовольствием составил нам компанию в светской беседе, не забыв расспросить и про наши злоключения. Он оказался не менее интересным собеседником, чем Вильгельм и также разделял нашу увлеченность искусством, при этом являясь практически экспертом в разного рода торговых делах. Когда же мы пресытились общением, хозяин дома предложил нам не отказать ему в любезности и отведать изысканного угощения, которое он держит для особых случаев. Естественно, мы согласились и через несколько минут в центре комнаты стоял редкой красоты кальян из синего стекла и золота с тремя мундштуками. До этого мне не приходилось видеть кальян – их только-только начали завозить в Европу, но, будучи знаком с трубкой, я решил, что проблем у меня не возникнет. Я взял полагающийся мне мундштук и затянулся. В тот же миг, меня будто унесло к небесам на невообразимой скорости, потом, так же молниеносно, низвергло вниз и разбило о землю вдребезги. Я, как старое зеркало, разлетелся тысячей осколков по всему свету, но не было никакого света. Была только знакомая мне пустая тьма безмятежности и каждый осколок парил в ней бесконечно долго. На самом же деле, вечность уместилась в те несколько секунд, что дым был в моих легких. Дитер заметил мое удивление от испытанных ощущений и усмехнулся: «Это называется гашиш, мой друг. Удовольствие, доступное не только бессмертным! Но для нас оно имеет особый вкус!». «О, да! Это было божественно!» – я откинулся на спинку кресла, все еще находясь под впечатлением. Еще через какое-то время в комнату вошли две девочки и мальчик. Всем лет по четырнадцать-пятнадцать на вид, внешне же они напоминали персов. Мальчик подошел к Дитеру, девочки – ко мне и Вильгельму. Дитер кивнул, и наши гости сели на пол и смиренно протянули нам свои запястья. «Прошу, не стесняйтесь моего угощения, – молвил наш ценитель восточных чудес. – Они по-особенному вкусны, не так, как наши. Прошу только об одном: постарайтесь не выпить их полностью». Снова затянувшись, я наклонился к услужливо подставленному запястью и мир снова разлетелся на тысячи осколков. В Гамбурге мы пробыли около двух недель. За это время мы отдохнули и тщательно подготовились к дальнейшему путешествию, успев заодно посмотреть достопримечательности города, какие только были доступны в вечернее и ночное время. Оказалось, что гости у Дитера бывают весьма редко, поэтому в его доме мы ни в чем не знали отказа и получили полную его помощь и поддержку в реализации наших планов. Был подготовлен специальный экипаж с двумя надежными людьми, который доставит нас сначала в Прагу, затем в Вену и, наконец, в Венецию. Со скрупулезностью опытного купца, Дитер составил наиболее удобный для наших условий маршрут, просчитав каждую мелочь, каждую минуту нашего путешествия. В некоторые моменты он погружался в работу настолько, что казалось, будто в его мире не существует ничего, кроме этих вычислений. Видимо, действительно, каждый из нашего рода одержим какой-либо страстной привычкой, способной практически полностью оторвать его от реальности. Продолжение нашего путешествия по Европе было гораздо более длинным, но несравненно более комфортным, чем путь до Гамбурга. Наши извозчики строго следовали инструкциям, составленным Дитером, в результате чего наш путь, хоть и был крайне петляющим, являлся одним из самых безопасных, какие только можно придумать. Дни мы проводили в пути, а к закату приезжали к какому-нибудь придорожному постоялому двору, деревеньке либо небольшому городу. Соответственно, проблем с пропитанием и ночлегом не было ни у нас, ни у слуг. Слуги стали еще одним подарком судьба – два крепких малых, довольно мрачных и неразговорчивых, но четко выполняющие свою работу и не задающие лишних вопросов. Конечно, мы сильно рисковали, полностью доверяя свою жизнь смертным, но с этим риском был связан любой способ передвижения по континенту, да и у Дитера не было особых причин нас обманывать и предавать, опять же, он вполне мог это сделать, пока мы гостили у него дома. Дитер также сообщил нам адреса нескольких наших сородичей в Праге и Вене. У кого-то из них мы могли найти пристанище, чтобы отдохнуть от дороги и иметь возможность познакомиться с местными достопримечательностями. Вильгельм уже успел не раз посетить все крупные города Европы и не особо горел желанием блуждать по ночным улицам, для меня же все это было впервые и иногда походило на какой-то сказочный сон, в котором сбывается все, о чем только пожелаешь. Пражские красоты крайне способствовали заживлению сердечных ран, и я практически полностью открылся для новой жизни, которая представлялась мне еще более прекрасной, чем ранее, несмотря на те трудности, что мне пришлось преодолеть и, во много, именно благодаря им. Будучи простым смертным, я никогда не решился бы даже на одну десятую всего того, что уже совершил. И я понимал, что это далеко не предел моих возможностей. В моей юной душе снова разгорался огонь желания противостоять вызовам судьбы. И судьба не заставила себя долго ждать. Вызов был брошен буквально на третью ночь нашего пребывания в Праге. Да, ваш добрый глупый Гете снова ошибся!Сказочные сны имеют свойство превращаться в кошмары. Было слегка за полночь. Блуждая по городу, я забрел в один из окраинных районов, где жили не самые богатые люди, но и не совсем оборванцы. При этом, улицы были более пустынными и темными, чем прочие в городе. Заметив эту перемену, я притормозил и более внимательно осмотрелся. Луна не была затянута тучами, фонарей было столько же, сколько и в других кварталах для среднего класса, но, все равно, создавалось ощущение, что вокруг клубится какая-то дымка. И какой-то тонкий, потусторонний запах сырости, от которого по коже забегали мурашки. Согласитесь, душа моя, сложно заставить бессмертное существо, чья сила во много раз больше человеческой, нервничать и испытывать, если не страх, то очень сильный дискомфорт. Через пару минут я, конечно же, взял себя в руки, но решил побыстрее покинуть этот район и вернуться к своим друзьям. Пройдя пару кварталов, я заметил девушку, из тех, что предлагают интересный досуг полуночникам и решил, что неплохо было бы успокоить нервы. Вокруг не было ни души, и я набросился на нее прямо посреди улицы. Она даже не пыталась сопротивляться и казалась безжизненной куклой.

«Не обижай мою девочку!» – услышал я омерзительный голос сзади. Я прервал трапезу на середине и разжал руки от неожиданности. Девушка рухнула на землю и застонала, зажимая рукой рану на шее. Я обернулся… И тут мне стало действительно страшно. В десятке шагов от меня стояла босая женщина невысокого роста, с непокрытой головой и замотанная в какое-то бесформенное тряпье. Несмотря на типично старческую полноту и дряхлость, держалась она достаточно ровно, напоминая позой скорее кабацкого задиру, чем старуху. Руки ее заканчивались непомерно длинными узловатыми пальцами с кривыми когтями, а стопы были развернуты в обратную сторону. Я до сих пор не хочу знать, каким противоестественным способом такие твари передвигаются, вопреки всем законам природы. Глаз у существа не было, то есть, совсем не было – глазницы были затянуты желтоватой кожей. Изо лба торчал какой-то отросток с шишковидным окончанием, видимо, им тварь и смотрела на окружающий мир. Губ тоже не было, рот был наполнен острыми клыками, из-за которых периодически показывался длинный раздвоенный язык. Я инстинктивно попятился. Не зная, на что способно это существо, я решил не рисковать, исходя из того, что оно явно меня не боялось и, вероятно, готовилось напасть. Тварь ковыляющей походкой пошла в сторону моей окровавленной жертвы. «Никчемный ублюдок, – зашипело существо, – Разве тебе не сказали, что нельзя здесь кормиться?! Бедная, бедная моя девочка!». Подойдя вплотную к девушке, старуха опустилась на колени и жадно втянула воздух. «Как же сладко ты пахнешь, дорогая… – в следующий миг малейшие нотки жалости исчезли из ее голоса. – Тупая шлюха! Сама виновата!». С этими словами существо вцепилось несчастной в горло и начало буквально рвать ее на части. Нет, милая моя, не страстно, как делал это Вильгельм, когда отворял передо мной двери бессмертия. Эта тварь вырывала куски мяса и пожирала, теперь уже, свою жертву заживо, жадно чавкая, заливая все вокруг кровью. Я стоял и смотрел на это будто завороженный. Существо повернуло свою мерзкую голову в мою сторону. Оно улыбнулось, и я понял, что буду следующим. И я побежал. Это был едва ли не единственный раз, когда я убегал от демонов, но мне нисколько не стыдно в этом признаться. Тогда это было, действительно, единственно правильное решение, поскольку я совершенно не представлял, с чем имею дело. Да, счастье мое, возможно, вы не поверите, но мне было страшно. Точнее, я переживал целую гамму эмоций, но все они сводились к одному – к колючему, холодному страху, намертво присосавшемуся к моему загривку. Видимо, что-то похожее чувствовал Икар, вознесшийся к солнцу, когда оно сожгло воск его крыльев. Минуту назад ты венец творения, практически равный богам, а сейчас бежишь по темным кривым переулкам сломя голову, как недавно бежали люди, чью кровь ты собирался выпить. Ты жалок, Гете, все твое бессмертие и бравада жалки и бессмысленны! Довольно тебе упиваться собственным могуществом, которого у тебя никогда не было. Которое ты сам себе придумал!Твоя смерть уже рядом. Совсем-совсем близко. Или нечто более страшное, чем смерть…Позади я услышал топот существа и его хищное шипение. Похоже, оно окончило свою трапезу и сейчас находилось на самом пике охотничьего азарта. Но, с какой же скоростью оно передвигается?! У меня не было времени на раздумья, но я попробовал успокоить себя мыслью, что тварь просто знает более короткий путь. В любом случае, сбавлять темп было нельзя – это моментально дало бы демону преимущество. Беги, Гете, беги, напыщенный дурак! Спасай свою шкуру! Тем временем, оказалось, что я почти добежал до берега Влтавы. Оставалось пересечь реку, пробежать еще пяток улиц и я буду в безопасности, рядом со своими друзьями. Наверное. Или же приведу страшную смерть вслед за собой. В крайнем случае, я был готов кинуться в реку, надеясь, что существо не очень хорошо плавает. Но до моста я не добежал буквально пару дюжин шагов. Истошно зашипев, демон прыгнул мне на спину, и мы кубарем покатились по мостовой. Я изо всех сил пытался сбросить мерзкую тварь с себя, но все попытки были тщетны – в своих панических конвульсиях, я лишь еще глубже загонял ее когти в свою плоть. «Не дергайся, красавчик, – шелестело у меня над ухом, – ты только хуже себе сделаешь. Расслабься, скоро все кончится». Клыки демона с лязгом сомкнулись на волосок от моей шеи. Сейчас эта тварь перекусит шейные позвонки и я на себе проверю насколько врал Вильгельм, рассказывая про живые головы вампиров. Может, она тоже является собирателем таких отвратительных трофеев?! Несмотря на то, что я совершенно пал духом, желания это выяснять у меня не было. Собрав оставшиеся силы, я медленно, но упорно, пополз к мосту. План был прост – встать на ноги, держась за перила, и прыгнуть в реку, понадеявшись на удачу. Сейчас я нахожу эту идею самой бессмысленной из всех, какие только можно было придумать, но тогда она действительно спасла мне жизнь. Хотя, и совсем иным образом, чем я думал. Фактически, проползти мне нужно было совсем немного, но тварь, с упорством равным моему, старалась не допустить этого. «Не смей! – завизжала она, вместо привычного шипения, когда я все-таки достиг цели. – Не смей туда лезть! Прочь!». Да! Демон испугался! В то же время, он стал с еще большей яростью пытаться откусить мне голову. Те несколько секунд, что я карабкался по перилам в попытках встать ровно, показались мне вечностью. Наконец, приняв вертикальное положение, я развернулся спиной к перилам и из всех сил врезался в них, впечатывая тварь в толстый черный металл. Демон взвыл от боли и ослабил хватку. Еще пара таких ударов и он полностью разжал свои лапы. Я был свободен от своего омерзительного наездника. И теперь я был очень зол. Раз это отродье чувствует боль, значит, его можно убить. Значит, оно не настолько совершеннее меня, чтобы его бояться и убегать, поджав хвост. Пошатываясь, я отошел от перил и обернулся, рассматривая своего противника. Тварь медленно отползала от меня вглубь набережной. Вероятно, я сильно повредил ей спину, потому что полностью подняться на ноги она так и не смогла. Мы оба были измотаны и изранены, ночь подходила к концу (что-то мне подсказывало, что я имею дело с таким же ночным жителем, каковым являюсь сам), ни один из нас не хотел отступать, значит, все решится в ближайшие минуты. Два хищника кружили друг вокруг друга, прицеливаясь и тщательно высматривая уязвимые места своего врага. Теперь уже демон был удивлен и напуган, а я, наоборот, – спокойно и холодно оценивал обстановку. Это давало мне небольшое преимущество, которое могло сыграть решающую роль в моей победе, но могло и погубить, если я неправильно рассчитаю силы. Тварь прыгнула. Вопреки ее ожиданиям, я рванулся ей навстречу и перехватил еще на подлете. Кривые когти вонзились мне в бока, а клыки – в ключицу. Повалив демона на землю и придавив собой, я схватил торчащий «глаз». Резко дернув, я вырвал жилистый отросток изо лба существа. Тварь задергалась в конвульсиях, издавая жуткие вопли. Из раны фонтаном била темно-красная густая жидкость, то ли кровь, то ли какой-то гной. Я совершенно не хотел знать, что в венах этого существа. Тем не менее, оно было еще живо. Слепо и изувечено, но живо. Что ж, подумалось мне, это хорошая возможность проверить, почему ты так боялась моста. Стараясь не измазать себя в «крови» демона еще сильнее, я подтащил его к перилам моста. Видимо, он чуял воду каким-то подсознательным чутьем, потому что стал вырываться изо всех оставшихся сил, но все было тщетно. Я перекинул тварь через перила и сбросил в воду. Она издала истошный вопль, от которого, как мне показалось, задрожали окна ближних домов, и стала буквально разваливаться на куски, источая ужасающий запах тухлых яиц и гниющей плоти. Вскоре от демона ничего не осталось. Дождавшись, пока мои раны хоть немного затянутся, я побрел к дому, в котором мы с Вильгельмом остановились. Рассвет был уже совсем скоро. Глава четвёртаяНаверное, не покажется странным, что мне было довольно сложно объяснить Вильгельму и Карлу, так звали хозяина нашего пражского приюта, что со мной произошло этой ночью. Мало того, что со стороны это выглядело как тяжкий бред, так еще и я сам с трудом верил в реальность этих событий. Только моя изможденность, изорванная одежда и не до конца зажившие раны подтверждали, что все произошло на самом деле. Мои друзья были в недоумении – никто из них никогда не сталкивался ни с чем подобным и не слышал никаких достоверных слухах о таких существах или ком-то похожем. Конечно, народные легенды по всему миру пестрят самыми немыслимыми и противоестественными тварями, а средневековые чернокнижники заполнили не одну сотню страниц различных гримуаров подробными описаниями адских отродий, но в наш век торжества рационального мышления, логики и экспериментальной науки, ни один образованный человек в здравом уме не стал бы даже допускать вероятность существования всего этого в реальном мире. Тогда мне совсем не хотелось прослыть среди нашего племени суеверным безумцем, и я принял самое простое и очевидное решение, какое принимает, пожалуй, любое разумное существо при столкновении с чем-то, выходящим за пределы его мировосприятия. Я просто забыл об этом случае. Конечно, «забыл» это очень громкое заявление, но я максимально утрамбовал все события в пределы той картины реальности, каковая называется нормальной, и обрезал все неуместившиеся детали. Кое-как я убедил себя, что на меня напал такой же вампир, как и я сам, просто обладавший либо врожденным, либо приобретенным уродством, что стало причиной его отшельнической жизни и ненависти к соплеменникам. А реакция на контакт с водой могла быть вызвана какой-то неведомой болезнью, которая вполне могла изуродовать несчастное существо в какой-то момент жизни. Все получилось красиво, логично и вполне воспринимаемо кем угодно. Я был доволен собой, раны затянулись после двух дней и ночей практически беспробудного сна, а на третью ночь Карл привел мне двух дородных шлюх, чтобы я мог расслабиться. И подкрепиться заодно. Что ж, не буду скромничать – в ту ночь я не отказывал себе ни в чем. Все плотские утехи, какие приходили мне в голову, были воплощены в жизнь, а пресытившись ими, я, не церемонясь, загрыз одну из девушек прямо на глазах ее спутницы. Я неторопливо пил кровь блудницы, наслаждаясь каждой каплей. Наслаждаясь ее агонией и конвульсиями. Наслаждаясь страхом второй девушки, забившейся в угол и бывшей не в состоянии даже кричать. Когда моя жертва была выпита до последней капли, я решил, что больше не хочется, и позвал Карла и Вильгельма, поблагодарив их за заботу и попросив проводить нашу гостью. Они с радостью согласились, помогли перепуганной девушке встать и вывели из комнаты. Вывели ее, как она была, – нагую, не дав даже подобрать одежду. Потому что участь ее была понятна и печальна. Спустя примерно полчаса она вскрикнула в последний раз. Еще через пару дней мы покинули и Прагу. Было даже немного грустно покидать этот город, уж больно по нраву пришлись мне его красоты и ощущение некоторой фривольности, витавшее в воздухе. Возможно, это было просто мое восприятие пражской атмосферы – все-таки, германское происхождение и довольно консервативное воспитание давали о себе знать, но так ли это важно, в конечном счете, душа моя? Следующим местом длительной стоянки была, как я уже писал, Вена. Добрались мы до нее без происшествий, да и во время пребывания ничего такого, о чем стоило бы упоминать, не произошло. Можно сказать, что Вена была самым скучным городом на нашем пути – я не сделал каких-то новых открытий относительно нашего рода, не встретил никаких адских тварей, даже не раскрыл ненароком свою нечеловеческую сущность, когда мы с Вильгельмом посетили местную оперу. С другой стороны, я был очень рад этой обыденности. По крайней мере, у меня было несколько ночей полноценного отдыха от крайне длительной поездки, которая совершенно не спешила приближаться к завершению. Однако все проходит и это прошло. Примерно через неделю жизни в Вене, мы выехали к месту, где решили осесть на длительное время, – в волшебную Венецию, где ночью так же светло и кипит жизнь, как днем, не бывает зимы и сугробов по пояс, каждый дом является произведением искусства с многовековой историей, а из каждого окна на тебя смотрит страстная красавица. Именно такие картины рисовал мой восторженный юношеский разум, хотя, рациональная часть меня подсказывала, что все может быть далеко не так радужно. Естественно, тогда я не прислушался к ее голосу, хотя, не сделал бы этого и теперь. Я, конечно, же понимал, что этот город крайне опасен для нашего образа жизни, но мне казалось, что именно там я смогу полностью раскрыться, познать себя, осознать свое место в мире, а постоянная опасность быть раскрытым только отточит до совершенства мои умения. Внезапно, я был абсолютно прав. Колесо моей судьбы уже было не остановить. Оно несло меня навстречу новым, смертельно опасным испытаниям. Не подготовься я заранее, не имел бы ни единого шанса. Венеция встретила нас довольно теплой мартовской погодой, туманными вечерами и разгаром пасхального поста. Также, встретил нас и наш соотечественник Манфред. Мы провели в его доме пару ночей, после чего он помог оформить долгосрочную аренду на небольшой симпатичный особняк на границе районов Кастелло и Каннареджо. Расположение было практически идеальным – севернее, в Каннареджо, находилось Гетто, живущее по своим законам, а Кастелло был далеко не самым людным районом по ночам. Можно было бы сказать, что с этого момента началась моя новая счастливая жизнь. Жизнь, о которой я так долго мечтал – наполненная свободой и бесконечным простором для развития и реализации себя в любой сфере, какая только будет душе угодна. Теперь ничто не мешало мне совершенствовать мой мир, исследовать его, украшать и самому совершенствоваться через это. Я был преисполнен энтузиазма и жажды свершений. Первым делом, я занялся обеспечением нам с Вильгельмом безбедной жизни на многие годы. Внезапно, мое тягостное бюргерское прошлое оказалось вполне к месту – Вильгельм обладал некоторым капиталом, достаточным, чтобы пустить его в оборот, но, как я писал в самом начале, совершенно не умел и не понимал, как следует обращаться с деньгами. Соответственно, я взял на себя главную роль в решении всех деловых вопросов. Используя связи Манфреда, я нашел толкового управляющего, который бы представлял мои интересы днем, выяснил, какие предприятия нынче наиболее прибыльные, и, разделив капитал Вильгельма на четыре части, три из них вложил в разные начинания, а одну оставил на случай непредвиденных сложностей. Несмотря на свою блистательную роскошь, Венеция тех лет пребывала на пике агонии своей государственности и щедро отблагодарила меня за те скромные, по меркам республики, вложения в ее экономику, которые я совершил. Поскольку мне необходимо было думать на многие годы вперед, я сделал ставку на товары и услуги для представителей высших сословий и богатых представителей буржуазии. Фактически, это были любые вещи, отвечавшие двум требованиям – дороговизна и труднодоступность. Ткани, украшения, книги, оружие, материалы для исследований, лекарства – все, что было востребовано у людей, которым не нужно задумываться, как спастись от голодной смерти на следующий день. Обычно, подобные товары не завозились просто так, потому что покупателя можно было искать годами, а тратить время на предварительные поиски клиента было еще более невыгодно. Конечно же, я был не один, кто додумался до такого способа заработать на жизнь, но это тоже не являлось нерешаемой проблемой. Во-первых, многие из дельцов моей отрасли были обычными мошенниками и часто кончали жизнь на виселице или гнили в тюрьмах всех мастей. Соответственно, продавец, который гарантированно не исчезнет в неизвестном направлении, ценился высоко. Во-вторых, в силу специфики деятельности, заниматься ей мог далеко не каждый, и реальных специалистов можно было пересчитать по пальцам. Соответственно, делить было особо нечего, всем всего хватало. Исключением являлись только постоянные клиенты того или иного торговца. Вскоре, таковые появились и у меня. И, в-третьих, наиболее назойливых и непонятливых конкурентов всегда можно было устранить, просто свернув шею в темном переулке. С какого-то момента я тоже попал в число таких мишеней, но после нескольких неудачных покушений, закончившихся крайне жестокой расправой над самими убийцами, меня оставили в покое. Оказалось, что ведение таких дел занимает гораздо больше времени, чем мне казалось по началу – совершенно незаметно для меня пролетели полтора года. За это время я добился гораздо большего, чем смог бы добиться в своем германском захолустье к старости. Я почти в совершенстве знал венецианский диалект (который имеет достаточно сильные отличия от тосканского наречия и его впору назвать венецианским языком), моя работа, хоть и была не совсем делом мечты, но все же позволяла уделять достаточно времени себе и приносила хороший доход, двери многих влиятельных домов были для меня открыты практически в любое время, я был желанным и почетным гостем на любом торжестве и приеме (которых, правда, старался избегать, чтобы из-за какой-нибудь глупой случайности не навлечь на нас с Вильгельмом беду). Мне не было отказа ни в одном из плотских удовольствий, доступных в этом земном раю. Это была не просто сбывшаяся мечта – о таком я даже не смел мечтать!Конечно, мне приходилось соблюдать все те же предосторожности, какие я соблюдал и буду всю свою жизнь в бессмертном обличии. Порой, мне даже приходилось заниматься поисками пропитания за пределами города. Но это было неизбежное зло, которого не стало бы меньше, веди я жизнь нищенствующего затворника. А если цена не меняется, то нет смысла довольствоваться малым. К тому же, Венеция служила домом многим из нашего рода, и я быстро познакомился почти со всеми из них. И поскольку мы были ограничены в возможностях посещения торжеств смертных, то иногда устраивали свои. О! Это были восхитительные оргии, полные самых изысканных наслаждений, завершавшиеся неизменным кровавым финалом. Несравненная моя, знаменитые мемуары Казановы показались бы вам невинной сказкой по сравнению с нашими праздниками. Возможно, когда-нибудь, мне удастся показать вам один из них…Увы, подобные развлечения являлись очень дорогим и опасным удовольствием, поскольку легко могли стать причиной нашего разоблачения. Может, в существование вампиров поверить были готовы далеко не все, но жестокое убийство полутора-двух дюжин венецианских граждан, пусть бы и половина из них шлюхи, являлось серьезным преступлением, следы которого нужно было скрывать с максимальным тщанием. Поэтому, подобные торжества проводились всего два-три раза в год, а в более тяжелые времена – и того реже. В остальное время я развлекался примерно так же, как и любой молодой человек при деньгах – карты, женщины, вино и так далее. Да, фактически, мой досуг был во многом таким же, как и в упомянутом уже захолустье. Изменилось самое главное – отношение к нему. Если тогда это был единственный способ вырваться из удушливой гнетущей рутины, то сейчас это было полноценное наслаждение и отдых. Во время одной из ночей, которую планировал провести за игрой в фараон, я познакомился с Жози. Это была миниатюрная белокурая бестия, приехавшая из Франции, чтобы играть в частной труппе одного из уважаемых сеньоров. Да, несмотря на то, что Республика буквально доживала последние годы, многие продолжали жить на широкую ногу. Но вернемся к Жози. Она была в меру умна (хотя, скорее, она была из тех, о ком говорят: «Прелесть, какая глупенькая!»), в меру талантлива, в меру красива. В ней было недостаточно огня, чтобы я влюбился и предложил провести вместе вечность, но достаточно похоти, чтобы я регулярно проводил с ней ночи. Она не боялась забеременеть от меня, а меня не волновало, какими недугами обменивались ее любовники через ее тело – болезни смертных для меня были полностью безопасны и даже незаметны. Она любила, чтобы я брал ее сзади и осыпал самыми грязными оскорблениями в это же время. Это были странные, но, в то же время, очень легкие и приятные нам обоим отношения. Никто никого не держал и мог прервать все в любой момент. Не было ни ревности, ни рутинной суеты, которые являются неизменными спутниками обычных отношений между мужчиной и женщиной. Вся наша реальность существовала только «здесь и сейчас» во время нашей встречи и потом переставала существовать до встречи следующей. Я чувствовал себя абсолютным властелином ее хрупкой жизни – мог в любой момент без жалости выпить из нее всю кровь, но я бы никому не позволил навредить ей. Да, черт возьми, я чувствовал ответственность за эту маленькую бесконечно очаровательную шлюшку! В тот момент, мне не хватало именно той легкости мысли, которой она охотно со мной делилась. Ах, если бы малышка Жози хотя бы в половину была близка к моему идеалу как Шарлотта! А так, наши отношения, в любом случае, должны были бы рано или поздно закончиться. И Провидению было угодно, чтобы они стали очередной ступенькой той лестницы, по которой я буду спускаться в бесконечную тьму своего Тартара. Мне кажется, было тогда что-то противоестественное в моем хладнокровии. Что-то противоестественное даже для бессмертного, питающегося человеческой кровью. С другой стороны, возможно, я поступил наиболее гуманным из всех возможных способов. Как бы то ни было, все уже произошло и я не вижу смысла изводить себя внутренним спором – когда придет время, Господь спросит с меня за это и воздаст соразмерно. Но вернемся же в ту темную венецианскую ночь на полтора века назад. Мы с Жози шли в обнимку по безлюдным улицам в сторону ее апартаментов. Она была немного пьяна, а я весел из-за того, что только что выиграл немалую сумму у нескольких барнаботов. Так назывались местная обедневшая знать, представители которой только и занимались, что азартными играми, ибо ни к чему другому были просто не способны. И вот, в одном из самых темных и пустых проулков, нам преградили путь четверо молодчиков с обнаженными шпагами. Как водится, лица их были скрыты платками и полями шляп. «Доброй ночи, сеньор, – произнес один из них, сделав шаг вперед. – Наш господин считает, что вы не совсем честно выиграли у него сегодня, и хотел бы, чтобы вы вернули деньги. Ну, и с небольшой компенсацией за обман в придачу, конечно же». «Любезные, да вы, верно, шутите, – без доли веселья сказал я в ответ, отстранившись от Жози, и закрывая ее собой. – Вчетвером, со шпагами… Взгляните – у меня же даже оружия нет!». Оружия я действительно с собой не носил за ненадобностью – ни один смертный никогда не смог бы причинить мне вреда в рукопашной схватке. Увы, эта самоуверенность сыграла со мной очень злую шутку. «Да нам все равно. Нам господин сказал, мы и делаем. Хорош болтать!» – все четверо двинулись в мою сторону. Краем глаза я заметил, что моя спутница отошла на относительно безопасное расстояние. Видимо, она не впервые попадала в подобные переделки и прекрасно понимала, что будет дальше. «Если синьорина пострадает, вы все умрете медленной мучительной смертью» – с этими словами я провел рукой невидимую линию у себя за спиной, как бы ограничивая наше ристалище. «Не бойся. У нас и на твою подстилку планы имеются!» – услышал я в ответ и успокоился. Думать надо было только о себе. В этот же миг, шедший первым налетчик, сделал резкий и глубокий выпад. Он был очень хорош. Чертовски быстр и точен – его атака должна была лишить меня жизни раньше, чем я бы ее заметил. Но я, все же, был быстрее. Я сделал шаг навстречу и чуть вправо, чтобы не напороться на острие шпаги, перехватил левой рукой его руку в кисти, резко дернул вперед, а правой рукой изо всех сил ударил противника наотмашь в голову. Я разнес ему череп одним ударом. Кровь и мозг щедро полетели в его друзей. Они на мгновение оцепенели, но сразу опомнились и кинулись в атаку. Жаль, что никто не сложит песню безумству их храбрости. Первому, кто добежал до меня, я разорвал живот. Его кишки размотались по брусчатке, а еще живое тело отправилось под ноги второму, сбив его наземь. Это дало мне пару секунд заняться третьим. Он был достоин своих товарищей. Смелый и быстрый. Достаточно быстрый, чтобы обойти меня сбоку и загнать шпагу между ребер, когда я наконец развернулся в его сторону. С человеком это помогло бы, да. Но я лишь вырвал оружие из его руки, сломал в том месте, где уже начиналось мое тело, и вонзил обломок бедолаге под нижнюю челюсть, через нёбо, добравшись до мозга. После всего, я вернулся ко второму нападавшему, который безнадежно запутался во внутренностях своего, все еще живого коллеги. Он стоял на четвереньках, безуспешно пытаясь, хотя бы просто встать на ноги, чтобы достойно встретить смерть. Но даже это у него не получалось, судя по проклятиям, которые все больше начинали походить на плач. Я подошел, схватил его за ворот камзола и поставил на колени. Он сбивчиво начал молиться. Я наклонился и шепотом спросил, кто их хозяин и где живет столь великодушный человек. Узнав, что мне было нужно, я приобнял несчастного и по-доброму похлопал его по груди. После чего уперся коленом в его спину и одним движением вырвал ребра. Это было бессмысленно и слишком кроваво. Но я успокоился. И только потом понял, что моя малышка Жози все видела. Надо отдать ей должное – Жози, хоть и была смертельно напугана произошедшим, не позволила себе истошных воплей, которые разбудили бы половину города. Уж не знаю, по какой причине, но стояла она очень тихо, нервно теребя в своих тонких пальчиках веер. Не будучи большим знатоком женского разума, я, все же, понимал, что бесконечно это молчание не продлится. Сгреб бедную девушку в охапку и потащил к себе домой. Оставлять ее одну было бы верхом глупости – она видела слишком много, видела недозволенное. Конечно, она ничего не поняла из произошедшего, но даже случайное упоминание о том, как я расправился с подстерегавшими нас убийцами, могло причинить мне слишком много проблем, самой незначительной из которых станет поспешное бегство из Венеции. Тем не менее, я совершенно не паниковал. Наоборот, я действовал с полным пониманием происходящего. На мое счастье, дом был пуст. Вильгельм сидел в одной из дальних комнат, погруженный в изучение очередных чертежей, а никто из слуг в доме не ночевал. Это было правило, которое мы установили сразу и ни разу не пожалели об этом. Я зашел с черного хода и сразу провел Жози в малую гостиную. Это была относительно небольшая комната, которую я так и не удосужился вдумчиво обставить и использовал для совсем срочных приватных встреч и размышлений, требующих отсутствия каких-либо отвлекающих факторов. Там были только письменный стол, несколько стульев, небольшой сундук, стоявший на всякий случай, и бюро, в котором я хранил набор спиртного и сопутствующей утвари. Тоже на всякий случай и как небольшую надбавку слугам за хорошую работу – бюро не запиралось, за расходом напитков я следил в полглаза, главное, чтобы они всегда были. Я посадил Жози на стул в углу комнаты, открыл бюро, не глядя достал бутылку, наполнил стакан и протянул ей. Судя по донесшемуся до меня запаху, это был или виски или коньяк. В любом случае, что-то довольно крепкое. Я чмокнул Жози в щечку, сказал, что сейчас вернусь, и прошел на кухню. После недолгих поисков, я нашел то, что мне подходило самым лучшим образом. Один из ножей. Хорошо наточенный, чтобы легко разрезать плоть, и достаточно компактный, чтобы не бросаться в глаза сразу. Я вернулся в малую гостиную и обнаружил Жози рыдающей навзрыд. Нервное потрясение в сочетании с крепким алкоголем сделали свое дело. Я оставил нож на письменном столе, подошел, обнял ее, прижал к себе. «Мне так страшно, – шептала она сквозь слезы. – Там происходили какие-то невероятные вещи…». «Успокойся, моя милая, – я гладил ее волосы и целовал лоб. – Все уже позади. Все закончилось». Все действительно закончилось. И для растерзанных мною наемников. И для нас. И для несчастной Жози. Она начала целовать меня. Даже более страстно, чем обычно. Я посадил ее на стол, мы начали освобождать друг друга от лишней одежды. Ее сердце билось неистово. Она была горячей и влажной. Она уже ждала меня, и я не стал затягивать. Сейчас я вспоминаю эту ночь и понимаю, что это было одно из самых страстных соитий в моей жизни. Мы оба были напряжены почти до предела и скомканы в сложный клубок противоречивых эмоций. Все продолжалось очень недолго, но ошеломило нас настолько, что еще минут пять, после завершения, мы провели в объятиях друг друга, будучи совершенно не в силах пошевелиться. Я слышал, как с ее ног свалились туфли и звучно ударились об пол, одна за другой. Я чувствовал свое холодное, мертвое семя где-то внизу. Ее пересохшие от волнения губы на своей шее. Ее острые коготки, рефлекторно царапавшие мою спину. Наконец, я немного отстранился от своей любовницы. Еще пару мгновений мы пристально смотрели друг другу в глаза. Потом я поцеловал ее. Нежно-нежно. Одной рукой гладя лицо и ища нож другой. Я схватил ее за волосы и резко оттянул голову, открывая шею. Она ахнула от неожиданности. Ее глаза округлились. Я перерезал ей горло. Молча. Без прощальных слов и прочей ненужной ерунды. Обращаться с ножом я совершенно не умел, поэтому бедняжка умерла не сразу. Она соскочила со стола, пытаясь зажать страшную рану руками, и, пошатываясь, пошла в сторону двери. Я не препятствовал ей, зная, что все кончится раньше, чем она сможет уйти. И действительно, дойдя до середины комнаты, Жози рухнула на пол и забилась в агонии. Ее смерть была страшна и прекрасна одновременно. С одной стороны, я прекрасно знал, какие муки она сейчас испытывает, безуспешно цепляясь за жизнь, а на деле лишь разбрызгивая все больше крови по стенам. С другой стороны – видели бы вы, моя ненаглядная, как бились об пол ее изящные стопы в тонких шелковых чулках, как все ее тело натягивалось подобно тугой струне, как слезы ручьем лились из стекленеющих глаз. Я стоял, будто завороженный, жадно созерцая ее конвульсии. Даже на пороге смерти моя милая Жози сумела подарить мне миг наслаждения. Ни одна смерть, ни до, ни после, не вызывала во мне каких-либо чувств. Видимо, я действительно любил эту маленькую шлюшку. Любил странно, но искренне. До последнего ее вздоха. Глава пятаяСледующий месяц я потратил на поискидостойного учителя фехтования, который бы еще и согласился давать мне уроки в ночное время. Таковых нашлось несколько и, после нехитрого отбора, я остановился на одном – статном поляке, потомку знатной фамилии, вынужденному покинуть родину из-за политических убеждений и не скрывавшему своего презрения к окружающему быдлу, которым он считал практически любого, если тот был не дворянских кровей или не хотел пополнить его крайне тощий кошель. Этот человек был настоящим мастером своего дела, поэтому мог себе позволить говорить правду в глаза, не стесняясь в выражениях, что делал с удовольствием и от чего очень страдал его доход. Но его представления о чести не позволяли приспосабливаться под реалии окружающего мира, наоборот, это мир должен был подстраиваться под волю господина Мариуша. Самое интересное, что мир периодически давал слабину и посылал этому несгибаемом гордецу щедрейшие подарки. Одним из таких подарков, очевидно, стал и я. Уже на первом занятии я понял, что был слишком самоуверен и все мое превосходство над силой и ловкостью смертных – ничто без развитого тактического мышления. В тех нескольких схватках, где мне пришлось участвовать, победа доставалась только лишь за счет моей относительной неуязвимости и неготовности противника к подобному повороту дел. Пражское чудовище я одолел практически по чистой случайности и с такими последствиями, что, при иных обстоятельствах, победу можно было причислить к пирровым. Взяв же в руки шпагу и попробовав вести бой по человеческим правилам, я почувствовал себя неуклюжим тюленем, пытающимся научиться ходить на своем хвосте, вместо того, чтобы ловко перемещаться в родной стихии. Мой учитель вовсе не стеснялся насмехаться над моей новичковой никчемностью и всячески попрекать. Метод был крайне спорный, но для меня подходил полностью. Одержимый страстью к совершенству во всем, я начал изнурять и себя и его тренировками и засыпать огромным количеством вопросов. Результат не заставил себя ждать. Вскоре, в моем доме образовалась небольшая коллекция клинкового оружия всех мастей – шпаги, палаши, сабли, кинжалы, все в нескольких вариантах, затесалось даже несколько индийских мечей, которые приглянулись мне за счет своей противоестественной формы. Я изучал все стили фехтования, какие только мог предложить пан Мариуш. Когда его собственных знаний уже не хватало, он отыскал где-то несколько фехтбуков и мы стали совместно штудировать их. Я был очень доволен собой. Все-таки, холодное оружие еще было рано списывать со счетов, и оно действительно являлось очень хорошим инструментом для защиты собственной жизни даже для меня. Раньше я подсознательно опасался возможности схватки с другим бессмертным, теперь же, понимал, что попади мне в руки хотя бы столовый нож, преимущество будет на моей стороне. Плюс ко всему, занятия фехтованием успокаивали меня, позволяли достичь определенной степени ясности мышления, столь необходимой для ведения прочих дел. Так прошел еще год. Мне все-таки удалось заслужить уважение своего учителя, и мы стали добрыми друзьями. Этой дружбой я очень дорожил, чувствуя в Мариуше родственную душу, в чем-то даже более сильную и достойную, чем моя собственная. По сути, он перенес гораздо больше страданий, чем я, но у него не было возможности сбежать в мир бессмертия и кровавых наслаждений. Как-то я попытался представить Мариуша в роли своего соплеменника. Образ пресыщенного мирскими радостями прожигателя вечности, какими являемся почти все мы, был удушливо тесен этому несгибаемому исполину воли. Скорее мне представлялось, что он сразу же отправится поднимать восстание в своей Польше или отправится воевать за какого-нибудь из европейских императоров, чтобы получить собственный остров в дальних морях. И, если я скрываю свое истинное обличье, более из соображений здравого смысла, нежели страха перед гневом смертных, Мариуш не стал бы делать даже этого. Он показывал бы свое превосходство просто в силу наличия оного. Он не только гордился бы своим бессмертием, но и всячески бы выставлял его напоказ. Именно это и останавливало меня от того, чтобы приобщить пана Мариуша к нашему роду. Здравый смысл и стремление сохранить и преумножить ту красоту, которая еще осталась в мире, а не разжечь пламя войны, которая пожрала бы все без остатка. Я вовсе не был борцом за мир во всем мире и понимал, что в некоторых ситуациях только грубая сила способна спасти, независимо, идет речь об одном человеке или о целых странах. Но насилие ради насилия претило мне. Я считал, что у каждой войны должна быть какая-то высшая цель, некий священный ореол должен окружать саму идею массового убийства людей. С другой стороны, я прекрасно представлял, какая участь ждет многих из моих собратьев, если люди узнают о нашем существовании. Да, мой друг Вильгельм мог бы с легкостью разорвать в клочья не один десяток смертных, но он, все равно, был художником с тонкой чувственной душой, а не суровым воином. Даже переживи он «охоту на ведьм», все богатство и красота, таящиеся в сознании, были бы безвозвратно утеряны. И только тогда я в полной мере осознал всю обреченность и безысходность, которые стали неотъемлемой частью моей нынешней судьбы. Только тогда я понял, насколько всеобъемлюще и бесконечно одиночество – мое и подобных мне. Будучи неспособными продолжать род естественным образом, мы, повинуясь каким-то необъяснимым инстинктам, сторонимся своих соплеменников, будто всеми силами стремимся сохранить ту пустоту, что медленно пожирает нас изнутри. Годами. Веками. Тысячелетиями. Рано или поздно она окажется сильнее. Возможно, это реакция какой-то потаенной части нашего естества, понимающей всю противоестественность самого факта нашего существования. Или просто человеческий разум не подготовлен к вечной жизни – все же, перерождаясь, мы сохраняем его, каким он был. Или наши души, застряв по ту сторону жизни и смерти, взывают к нам через эту тоску, моля об упокоении. У меня не было ответа и вряд ли он когда-то появится. Итак, мой ангел, я более не чувствовал себя ярким светилом, богом-солнцем, шествовавшим сквозь вечность в триумфальном сиянии. Увы, я понял, что являюсь в этой вселенной не более, чем гаснущей звездой, саркофагом для собственных чувств и стремлений. Да, я все еще источаю свет, и буду светить еще тысячи лет, а потом мой свет будет виден на другом конце космоса еще миллионы лет. Но внутри все давно покрылось льдом. Не зря же мое сердце потеряло возможность биться самостоятельно в момент окончания прошлой жизни. Да, я могу заставить его работать, но это будет лишь видимость, маскировка для отвлечения внимания. По сути, я ничем не отличался от прочих сородичей – столь же бережно и ревностно защищал свое одиночество, свой саркофаг. Даже в те редкие моменты наших праздников плоти и крови, никто из нас не стремился сблизиться с другими. Мы просто находились в одном месте, не более того. Никакого душевного единения, свойственного людским торжествам, не было и в помине. Было для меня и загадкой, почему в свое время Вильгельм сделал меня… таким. Был ли это момент душевной слабости, вызванный жалостью? Или он действительно разглядел во мне нечто столь близкое и нужное, без чего не смог бы дальше жить? Или я был для него минутным развлечением, кем-то типа домашнего питомца, которых зачастую заводят, чтобы развеять приступы меланхолии, а потом оставляют на произвол судьбы? Он никогда не говорил, а я так и не решился спросить. Тем более что в последние несколько месяцев мы довольно сильно отдалились друг от друга. Все время бодрствования, он проводил в своей комнате, обложившись книгами. Первое время я регулярно заглядывал к нему, интересуясь самочувствием и настроением, но всегда получал один и тот же ответ: «Все хорошо, Гете. Скоро это пройдет». Потом я привык. Спустя еще какое-то время единственными признаками жизни, которые подавал Вильгельм, были новые книги, которые периодически он заказывал. Как он питался, для меня было совершенно непонятно и неизвестно, но я не вмешивался. А потом произошло неизбежное. Тоскливый страх, преследующий нас по пятам, тот самый ангст, о котором пишут неудавшиеся поэты моей родины, настиг Вильгельма и сожрал его без остатка. Однажды, я зашел в большую гостиную и внезапно увидел там своего дорогого друга. Он мечтательно смотрел на языки огня в камине и игриво улыбался. «А я уж думал, ты проведешь пару веков в затворничестве!» – искренне удивился я, не скрывая радости от того, что Вильгельм наконец вышел из своей кельи. «О, нет! Я пресытился отшельничеством. И даже придумал нечто более интересное!» – мой старый добрый друг снова был таким, как прежде. Он подошел ко мне с распростертыми руками, и мы обнялись, будто не виделись долгие годы. «Что ж, я рад, что ты поборол свою тоску! – произнес я. – Думаю, надо достойно отметить эту славную победу!». Я вышел из комнаты и, спустя минут десять, вернулся с бутылкой вина и парой бокалов. Вильгельм по-прежнему стоял возле камина, но теперь вертел в руках один из моих кинжалов – старинную испанскую дагу. «Знаешь, Гете, кажется, я начинаю понимать твою любовь к этим штукам» – задумчиво произнес он. Я не успел ответить – Вильгельм повернул дагу острием к себе и вонзил в глаз. Острие достигло мозга. Через секунду его тело мешком рухнуло на пол.

Мгновенная смерть. Тихая. Пустая. Даже крови почти не было…Я остолбенел от произошедшего. Не знаю, сколько я простоял и каким чудесным образом не выронил ни бутылку ни бокалы, хотя и совершенно не чувствовал ни рук ни ног. Наконец, я смог заставить себя двигаться, но мозг, все еще, упорно отказывался соображать и принимать происходящее. Будто сомнамбула, я проковылял к креслу, одному из двух возле камина, сел и наполнил один из бокалов. Его я поставил рядом с телом Вильгельма. Затем я наполнил бокал и себе. «Поздравляю тебя с победой, мой друг» – произнес я тост и залпом осушил свой бокал. Мне очень хотелось, чтобы это действительно была победа, а не позорное бегство. Победа над чем, спросите вы? Над чем угодно. Над страхом, над одиночеством, над безысходностью нашей вечной жизни. Над самим собой, в конце концов! Тогда, да и впоследствии, это было совершенно неважно. Внутри меня же оборвалась еще одна ниточка, связывавшая мою душу с остатками человеческого естества. Мой друг толкнул меня еще на одну ступень в черное сердце ада. Того ада, который в скором времени заполнит всю пустоту внутри меня океаном безумия и крови. Тело Вильгельма в считанные минуты превратилось в сморщенную мумию. Через несколько минут остатки кожи слезли, бесстыдно обнажая кости. Потом и кости рассыпались прахом. Даже хоронить было нечего…Не могу сказать, что я был убит горем из-за столь внезапной и столь тяжелой утраты. Даже больше, не могу сказать, чтобы я вообще испытывал какие-либо чувства и эмоции в тот период. На некоторое время я был полностью отрешен от всего мира. Но это была не та тоскливая трагическая отрешенность, которая свела Вильгельма в могилу, а нейтральное безучастие. Видимо, мой разум таким образом старался защитить меня от избытка переживаний, ведь Вильгельм был, по сути, единственным близким мне человеком, насколько это слово применимо к нам, и его потеря ударила бы по мне гораздо сильнее, чем даже потеря Шарлотты в свое время. И, если в тот раз мой славный друг вытащил меня из черной бездны небытия, то сейчас его рядом не было, более того, никого подобного ему никогда больше не будет в моей жизни. Я был растерян и совсем не представлял, как жить дальше, как распоряжаться всей этой вечностью, которая внезапно обрушилась на мои плечи непосильной ношей. Что толку мне от созидания, если результат будут оценивать смертные, не способные увидеть дальше своего носа? Что мне до их похвалы или брани, если завтра их кости истлеют и появятся новые критики?Спустя две недели после самоубийства Вильгельма, я готов был благодарить и Бога и дьявола за то, что мой нынешний организм не подвержен длительному влиянию алкоголя, как у простых людей. При всем желании, я не смог бы забыться в пьяном бреду, как уже делал однажды, поэтому приходилось находить более осмысленные способы справляться с поглотившим меня, не смотря на все старания, отчаянием. В основном, это было фехтование и бесцельные прогулки по ночной Венеции. Я понимал, что со временем моя апатия пройдет, и я вернусь к более-менее нормальной жизни, но конкретные сроки исцеления мне так и не открывались. По сути, это могло продолжаться и день, и месяц, и сто лет, что совершенно меня не устраивало. Еще очень угнетало то, что по непонятным мне самому причинам, я стал избегать больших компаний и просто любых шумных сборищ. Вероятно, походы по тем же театрам и балам, очень поспособствовали бы успокоению разума, но я категорически не мог себя к этому принудить. Фактически, мой круг общения сузился до одного пана Мариуша, если не считать деловых вопросов. Он-то и открыл мне однажды глаза, сделав это с истинно варварской непринужденностью. Это было во время очередной фехтовальной практики. Мы решили сделать перерыв, сложили оружие, и мой учитель заметил: «Последнее время ты бьешься будто одержимый, Гете. Это хорошо. Это очень хорошо! Но хорошо там, – он махнул рукой в сторону двери, – Хорошо на дуэли, на войне, но не здесь. Это furor teutonicus, я вижу его в твоих глазах и слышу в каждом слове. Это гнев – холодный и беспощадный, который будет сковывать тебя подобно цепям, пока ты не дашь ему выход. Если у тебя есть заклятый враг, то это очень хорошо для тебя и очень плохо для него. Потому что сейчас самое лучшее время для мести. Сейчас ты бесстрашен и решителен, но, в то же время, еще достаточно расчетлив, чтобы не наделать глупостей, которые приведут тебя к тюрьме или виселице. Подумай об этом, мой ученик». Что ж, враг у меня действительно был. Конечно, это было слишком громкое и почетное слово для него, но тогда я был не прочь оказать ему такую любезность. Молодой напыщенный отпрыск ныне почти разорившейся дворянской фамилии, просаживавший остатки состояния в игорных домах и любивший нечестную игру. Да, счастье мое, вы правильно поняли – я говорю именно о том человеке, из-за которого лишилась жизни милая белокурая кокетка Жози. Я не стал убивать его сразу после всех тех событий – слишком много смертей одна за другой непременно вызвали бы ненужное внимание, которое не пошло бы на пользу ни моей персоне, ни моему делу. А в следующий год как-то не представлялось удобного случая для свершения моей маленькой, но очень сладкой мести. Я помнил об этом надменном ублюдке и знал, что он будет одним из первых, на ком я опробую свое фехтовальное мастерство. В конце концов, у меня была целая вечность впереди – зачем торопиться?!Итак, дичь была определена и охота должна была начаться с ночь на ночь. Поразмыслив над словами Мариуша, я пришел к выводу, что этот польский черт прав во всем. Меня сжирало не отчаяние, не апатия, меня пожирал гнев. Гнев, в котором я отказывался себе признаваться, потому что это был гнев из-за полнейшего моего бессилия, от невозможности изменить судьбу, повернуть время вспять. Конечно, в какой-то мере, это были совершенно детские наивные переживания, но в таких ситуациях они нисколько не редки. Да и я был не более, чем юнцом с внешностью почти что старика, который слишком рано и быстро узнал жизнь со всех сторон. Ну, что ж, решил я тогда, если зверя моего гнева можно усмирить, только спустив с цепи и дав насытиться кровавой расправой, пусть так оно и будет. Волею судеб, ему есть кем поживиться и невинные люди не пострадают сверх необходимости. И, вот, я приступил к исполнению своего плана. Он был прост до смешного и, в силу этого, эффективен и лишен слабых мест. Я собирался найти своего врага в каком-нибудь из притонов, где он среди завсегдатаев (во все даже минимально приличные заведения его уже не пускали), спровоцировать на оскорбления, вызвать на дуэль и там спокойно убить без лишних сантиментов. И никакой связи с событиями годовалой давности никто никогда не обнаружит, более того, даже не додумается искать в том направлении. Собственно, так я и поступил. С моими нынешними связями, найти несколько зорких и проворных соглядатаев не составило труда, и я знал, в каком месте находится моя жертва буквально через полчаса после его прихода. Я был уже подготовлен ко всему и прибыл в нужный дом еще через полчаса. Дичь беззаботно паслась среди картежников с пивной кружкой в обнимку. Я подсел к ним и демонстративно выиграл несколько партий. Благородный зазнайка ожидаемо вспылил, а прочие любители азартных забав испарились из-за нашего стола, поскольку были предупреждены, что не следует вмешиваться в наш спор. С трудом сдерживая довольную улыбку, я потребовал сатисфакции. Следующая полночь, загородный парк, шпаги. И никаких секундантов. Все как в популярных романах о бесстрашных сердцеедах. Радость моя, как хотел бы я развлечь вас длинным рассказом о своей первой дуэли, наполненным восторженных эпитетов и переживаний, но нет – все получилось тупо и некрасиво. Совсем как в жизни. Естественно, мой противник пришел не один и вовсе не был настроен на честный поединок. По традиции, его сопровождали четверо головорезов, которые и заняли, в основном, мое время. Неожиданно для меня, головорезы эти оказались гораздо более предсказуемыми и слабыми, чем те, с которыми свела меня судьба год назад. Не прошло и двух минут, как один валялся с пробитым легким, второй медленно сползал вдоль ствола дерева, зажимая рукой распоротое горло, третий едва ли не сам напоролся на мой клинок, а четвертый проявил благоразумие и бросился бежать. Преследовать его я не стал – у меня были дела поважнее. Я вернулся к виновнику торжества. Он стоял, где и прежде, дрожа как осиновый лист. «Хотя бы шпагу достань!» – презрительно рявкнул я. В ответ этот червь, недавно мнивший себя центром Вселенной, лишь еще сильнее задрожал и истерично замотал головой. Я подошел к нему и нанес удар. Чуть ниже живота, проткнув мочевой пузырь. Он выл, корчясь от боли и страха. Его ждала долгая мучительная смерть. Я пошел домой. На душе действительно стало легче. До дома я добрался задолго до рассвета и решил немного посидеть у камина, собраться с мыслями и немного перевести дух, прежде чем отойти ко сну. Когда огонь разгорелся, я налил себе бокал бренди, устроился поудобнее в кресле и принялся рассматривать шпагу, которая только что стала орудием моего гнева. Это был незатейливый солдатский инструмент, прекрасный, даже совершенный, в своей простоте, клинок которого, будучи чуть шире привычного для горожан рапирного, позволял не только колоть, но и рубить. Это бесспорно добавляло больше свободы в бою, но и заставляло быть более собранным – увлекшись архаичной рубящей тактикой, можно было очень легко подставиться под колющий удар противника. Отблески пламени на клинке будоражили воспоминания о событиях еще не закончившейся ночи – я раз за разом повторял их в своем воображении, стараясь рассмотреть каждую деталь максимально подробно. Увы, память моя не была настолько совершенна. Тем не менее, тогда я полностью открыл для себясмертоносную, в чем-то пугающую красоту оружия. Фактически, вся человеческая культура неразрывно связана с культом меча и войны. Одни восхваляют его, другие – проклинают, но никто не остается безучастным. Вот она истинная красота этого мира – холодная и беспощадная, требующая безукоризненного совершенства формы, не прощающая ошибок, одним мановением обрывающая жизни и дающая бесконечную власть. И крайне мало тех, кто способен в полной мере оценить ее. По достоинству. Без излишнего, заискивающего пафоса. Без ханжеской брезгливости. Без трусливого отрицания. Наверное, это под силу только тем, у кого есть целая вечность на ее осмысление, да тем, кто сумел настолько отдалиться от суеты смертных, что стал для них практически чужим. Я с тоской посмотрел на пустое кресло по соседству. Обычно, там сидел Вильгельм. Возле него же он и умер. «Дорогой друг мой, – вздохнул я. – Как жаль, что я не могу поделиться с тобой даже частицей той красоты, что открыл сегодня». «Гете! – вдруг услышал я знакомый голос. – Гете, мне больно! Очень больно!»От неожиданности я вскочил на ноги, инстинктивно вскинув шпагу. Передо мной стоял Вильгельм. Точно на том месте, где умер. Присмотревшись внимательнее, я понял, что вижу не существо из плоти – фигура была немного расплывчатой, будто между нами было толстое стекло, а движения неестественно резкими. Однако, во всем прочем, это был Вильгельм, каким я его видел в последний раз – вплоть до страшной раны вместо глаза. «Мне больно, Гете! – повторил призрак. В следующую секунду он скорчился и издал настолько пронзительный и исполненный страдания вопль, что мне стало крайне не по себе. Появилось ощущение, что множество рук крепко держат меня. Ноги подкосились, шпага выпала из обессилевших рук. Я поежился и вздрогнул, сбрасывая с себя это оцепенение. «Вильгельм, друг мой… – мне было сложно подобрать слова. – Как ты… вернулся?». Дух криво ухмыльнулся. «Нет, я не вернулся. – речь его оставалась обрывочной и дерганной. – Это ты… можешь… Можешь говорить с нами… с мертвыми…». В этот момент мне показалось, что Вильгельм плачет. «Я – мертв. Гете, ты представляешь?! Я мертв и… здесь нет ничего! Для таких, как мы нет даже ада! Только холодная пустота… из которой не вырвешься… Гете, это очень… это безумно больно!». Видимо, силы у духа были не настолько велики, чтобы долго существовать в нашем мире. Не прошло и пяти минут, как он упал на колени и стал расплываться еще сильнее. «Гете, не смей умирать! – кричал он во весь голос. – Не смей, слышишь?! Это обман, ловушка! Не смей!». И призрак исчез. Также внезапно, как и появился. Но не бесследно – на месте, где он стоял, осталась какая-то серая слизь. По крайней мере, это убедило меня, что я, все еще, в здравом уме. Но что это было? Каким образом я вызвал дух Вильгельма? Смогу ли сделать это снова? И еще было множество вопросов, а я даже не мог предположить, где искать ответы на них. Тут мое сознание сделало хитрый финт и ткнуло меня носом в ту ночь в Праге, когда меня едва не разорвала на части неведомая тварь. Чтобы все выглядело более-менее правдоподобно, я придумал тогда максимально рациональное объяснение произошедшему, обрубив все детали, которые не укладывались в него. Придумал и сам поверил. А сейчас уже почти забыл и стал снова вспоминать, стараясь вытащить из глубин памяти все то, что осталось за пределом логики. Я не знал, как это связано с появлением призрака Вильгельма. Я не знал, связано ли это вообще друг с другом. Но теперь я точно знал, что наш мир вовсе не так прост и понятен. И я точно знал, что не хочу быть один на один с теми неведомыми силами, что таятся в самых темных углах бытия. Мне не нужна была защита, мне не нужна была поддержка, крепкая рука и доброе слово. Мне нужна была… любовь? С ужасом я осознал, что за прошедшие годы забыл не только чудовище из пражских трущоб, но и своего прекрасного ангела, смысл своей смертной жизни – забыл свою Шарлотту. Нет, конечно, я помнил о ее существовании, о судьбе, которая пошутила над нами самым мерзким образом, но за все это время я не сделал ни единого шага, чтобы вернуть свою мечту. Теперь у меня были деньги и определенное положение в обществе. Более того – у меня была вечная жизнь, основные премудрости которой я уже изучил и мог бы подготовить к ним свою возлюбленную. Но что же держало меня столько лет? Разве стыдился я чего-то в себе? Нет! Это была просто та же рутинная топь, какая засасывает и смертных, только облаченная в красивые одежды вампирской романтики. Пришла пора сорвать эту мишуру и сделать решительный шаг вперед. Тогда я еще не знал, что это будет шаг через порог самих врат Преисподней. После которого уже нельзя вернуться. Ад приветливо улыбался мне. Глава шестаяГоворят, что самый долгий путь это путь домой. Для меня таким домом, возвращения в который всеми силами избегаешь, стал унылый безымянный городок севернее Гамбурга. Мне до сих пор кажется, что жизнь там крайне небогата событиями и резня в гостинице, которую я устроил в ночь своего перерождения, была одной из главных тем для обсуждения еще долгие годы. В этот раз я очень хотел обойтись без подобных происшествий, но, учитывая специфичность моих намерений, нужно было быть готовым к любому повороту. Я взял с собой две шпаги и кинжал, а так же специально купил два пистолета – как бы то ни было, а путь предстоял неблизкий, неизвестно как обернутся события по прибытию и, после всего, надо будет ехать назад в Венецию. Я принял решение отныне убивать смертных их же способами, если возникнет необходимость открытого столкновения. Конечно, это не касалось питания, но привлекать лишнее внимание совершенно не имело смысла. Все-таки, это было не дремучее средневековье и новости распространялись достаточно быстро. Способ передвижения и маршрут я выбрал близкий тому, каким мы с Вильгельмом добирались в Венецию из Гамбурга, с тем отличием, что количество остановок было сведено практически до предельного минимума. Также немного изменилась и сама логика движения – теперь, с определенного момента, это была практически прямая линия, пролегавшая в стороне от больших городов и рассчитанная на максимально сокращение расстояния. Конечно, я не был гением логистики, как мой друг Дитер, но кое-что уже понимал и был относительно уверен в себе, хотя и предполагал возможность внесения изменений в маршрут по мере продвижения. Сопровождали меня, как и в тот раз, два слуги, бывшие одновременно еще телохранителями и извозчиками, к сожалению, менее молчаливые, чем прошлые, но не менее благонадежные – опытные контрабандисты, с которыми я уже не раз имел дело, и мы знали достаточно секретов друг друга, чтобы волей-неволей начать друг другу же доверять. Скажу больше, моя милая, доверие является для меня главной ценностью практически с первой ночи моей бессмертной, но такой уязвимой, в это же время, жизни. Все приготовления заняли около недели и вот, наконец, мы отправились в путь. Это было одно из самых тягостных путешествий в моей жизни. Я так и не определился еду ли я, чтобы вновь обрести свою любовь и прожить вечность, полную счастья, или просто бегу от тоски одиночества и черного отчаяния. Я гнал из своей головы любые вопросы и сомнения, но чем ближе я становился к своей нежеланной цели, тем больше их становилось, и тем чаще осаждали они мой истощенный переживаниями последних месяцев разум. С другой стороны, это лишь укрепляло мою решимость и уверенность в правильности принятого решения – подобно Орфею я продвигался к самому сердцу царства вечной тьмы и смерти, питая свой дух лишь слабым подобием надежды, что мои старания не пройдут даром. Ведь, если Шарлотта откажет мне, то исчезнет сам смысл моего бессмертия, и оно превратится в вечную каторгу, на смену которой может прийти только еще худшая участь, если верить словам Вильгельма, точнее, его призрака. Но я сам встал на этот путь и должен был пройти его до конца, независимо ждал меня успех или нет. Когда мы были уже в паре дней пути до места назначения, я вдруг стал совершенно спокоен. Той ночью мы сделали остановку возле старой церкви – тяжеловесного здания с высокой угловатой колокольней и обязательным небольшим кладбищем на заднем дворе. К нашему удивлению, она не была заброшенной. Местный священник, пастор Михаэль, несмотря на пожилой возраст и позднее время, вышел к нам и сам предложил нежданным гостям кров, хотя, нас вполне устраивал и ночлег под открытым небом. Однако гостеприимство пастора было слишком настойчивым и пришлось согласиться. В любом случае, я не спал и, если бы это оказалась ловушка каких-нибудь разбойников, смог бы справиться с ними даже в одиночку. Мои слуги практически сразу заснули, а я остался наедине со священником. Выяснилось, что он действительно добрый служитель Господа и такую настойчивость проявил только из опасения за нас и лошадей перед волками, которые в этом году особенно свирепы. Такой ответ пастора показался мне достаточно убедительным, несмотря на то, что я не чувствовал даже слабого запаха, характерного для волков, уже не одну ночь. Постепенно я переставал удивляться странностям этого мира, и, поверьте, душа моя, волки, не имеющие запаха, были далеко не самой большой диковиной. Неожиданно для себя, я охотно разговорился с Михаэлем, видимо, сказывался недостаток общения и крайне замкнутый образ жизни, который я вел последнее время. Пастор оказался очень умным человеком в вопросах, связанных с душевными терзаниями, в чем-то я позавидовал его прихожанам, если таковые еще имелись. Он не навязывал мне каких-либо суждений, а, наоборот, помог окончательно смириться с тем выбором, который я сделал уже относительно давно, но еще побаивался признаться в этом. «В конце концов, – сказал пастор в конце нашей беседы, – Господь, в неизреченно мудрости своей, наделил человека свободной волей, а, значит, и правом самому распоряжаться своей судьбой. Не все полезно для нашей души, но ничего и не запрещено. А то, что делается ради любви, по сути, делается во славу Божью». Я с рождения не был сильно религиозным человеком, а после приобщения к таинствам ночного народа, от моей веры практически не осталось и следа, но слова пастора пришлись очень к месту. Мне просто нужно было услышать от кого-то другого, что я все делаю правильно, и было совершенно не важно, в какую форму эти слова облечены. Главное, что они были сказаны и сказаны вовремя. Приближался рассвет и я решил немного поупражняться со шпагой перед сном. Я скинул верхнюю одежду, оставшись в одной рубахе, чтобы немного прочувствовать предутреннюю прохладу, и вышел во двор церкви – Михаэль настоял, чтобы я не выходил за ограду до утра. Для меня это было совершенно не принципиально, впрочем, сражаться с волками я тоже не собирался. Я пребывал в крайне умиротворенном расположении духа и с удовольствием выполнял несложные упражнения, поражая воображаемых противников. Спустя полчаса я наигрался и, довольный, закрыл глаза и вдохнул полной грудью, желая забрать с собой как можно больше этой чудесной ночи. Мне в нос ударил крепкий, знакомый до боли запах тлена и мертвечины. В ту же секунду я понял, каких волков так сильно боится пастор. Но ветхая ограда церкви была для них непреодолимой стеной. На прощание пастор подарил мне небольшой крест – простое деревянное распятие около пяди длиной, из тех, что вешают на стены простые люди. «Я знаю, что ты не ищешь спасения души, но, возможно, рано или поздно ты примиришься с Богом, – произнес Михаэль краткое напутствие. – А я надеюсь, что этот скромный дар поможет тебе успокоить метания твоей тревожной души еще при жизни». Я не стал отказываться. В основном, из уважения, которым я проникся к этому мудрому старику, и частично, действительно надеясь найти способ унять свою мятущуюся душу хоть на какое-то время. Мы распрощались со священником, тронулись в путь и, действительно, через ночь я уже был на подъезде к тому грязному захудалому городишке, который ненавидел всей душой, но которому был обязан всем, что нынче имею. Что ж, моя история в прямом смысле слова сделала круг и вышла на новый виток своего развития. Я задумчиво повертел в руках крест пастора, который так и носил в кармане сюртука, и велел ехать сразу к поместью Шарлотты, минуя город. Ехать было недолго – минут пятнадцать неспешным шагом. Я бы мог без труда пройти это расстояние пешком, но решил, что такой способ вызовет меньше подозрений в позднее время. Когда карета остановилась, мне пришлось еще некоторое время просидеть в ней, собираясь с духом, мыслями и словами. Наконец, я решился распахнуть дверь и отправиться штурмовать замок моей принцессы вместе с ее сердцем, которое, за время столь долгой разлуки, вполне могло охладеть ко мне, не говоря уж о том, чтобы принять мой новый образ жизни. Я практически выпрыгнул из кареты. И замер от удивления. Но удивила меня вовсе не роскошь, с которой Шарлотта обустроила свой дом после удачного замужества. Все было с точностью до наоборот – передо мной предстал полуразвалившийся огромный гроб, при всем желании и уважении я не мог назвать это строение иначе. Я просто не мог узнать этого места. Даже, несмотря на те трудности, которые испытывала семья Шарлотты, их поместье всегда выглядело довольно жизнерадостным. Сейчас же от него практически несло гнилью и пустотой. Будто гигантское мертвое животное, скалившееся костями и внутренностями. Всматриваясь в горизонт бесконечно тоскливыми провалами глазниц-окон. Настолько тоскливыми, что даже смерть умерла бы от той тоски. Инстинктивно я положил левую руку на эфес шпаги, висевшей на поясе, а правой почему-то провел по карману, в котором лежало распятие. Судя по состоянию дома, мне пригодится помощь всех сил, даже тех, в чьем существовании я был не очень уверен. Я подошел к двери и постучал. Конечно же, сразу мне никто не ответил, и пришлось постучать уже сильнее. После третьего раза я, все-таки, услышал тихие, но торопливые шаги. Вскоре из-за закрытой двери послышался испуганный девичий, даже почти детский, голос. Я поспешил успокоить незнакомую мне барышню и уверить ее, что я не проходимец и не вор, а старый друг Шарлотты, который был в отъезде несколько лет и, вернувшись, страстно желает с ней повидаться, потому что в городе проездом и вот-вот снова уедет. Девушка, судя по всему, вняла моим увещеваниям и открыла дверь. Это была, хоть и высокого роста, но почти девочка с бледным осунувшимся лицом и усталыми глазами. Она окинула меня довольно-таки безучастным взглядом и столь же безучастно произнесла тихим, чуть хриплым голосом:«Вы не сможете повидать Шарлотту, добрый сударь. Она умерла». Меня будто пронзили раскаленным вертелом в тот миг. «Да, господин. Она умерла. Наложила на себя руки в том году». Пытаясь сдержать слезы, моя скорбная вестница рассказала, что же произошло после моего расставания с Шарлоттой и бегства из города. Сначала моя возлюбленная смиренно приняла решение отца о ее браке с местным богачом. В принципе, это был наименее страшный из возможных вариантов – торговец, еще не самый старый, часто и надолго уезжавший из города, зато, не имевший какой-либо дурной славы. Была объявлена помолвка и, казалось бы, все беды удалось пережить, обойдясь малой кровью. Однако спустя неделю Шарлотту будто подменили – она стала замкнутой и крайне агрессивно реагировала на любые попытки просто заговорить с ней. Потом у нее начались бесконечные истерики, не проходило и часа, чтобы она не плакала. Несколько раз она падала в ноги своему отцу моля лишить ее жизни. Из-за этих странностей свадьбу отложили, Шарлотту же держали под замком в собственном доме, периодически приглашая к ней то доктора то священника. Однако ни тот ни другой не могли найти никаких признаков болезней душевных и телесных. Так продолжалось несколько месяцев. Потом вдруг в поместье приехал жених Шарлотты собственной персоной и забрал ее с собой во Францию на месяц, заявив, что перемена обстановки и климата только пойдут бедняжке на пользу. Вернулась она тихой и замкнутой, но больше ни с кем не скандалила и не грезила о смерти. Она снова и снова перечитывала свои любимые книги, гуляла по окрестностям и даже иногда еле заметно улыбалась. Все, наконец, шло к свадьбе. Но однажды Шарлотта рано утром ушла из дома и не вернулась ни к обеду, ни к ужину. Ее нашли далеко за полночь. Она повесилась на ветвях старого бука, одиноко стоящего на холме возле небольшого леса в часе ходьбы от поместья. Я очень хорошо знал это место – Шарлотте оно безумно нравилось с самого детства, как она сама говорила, и мы часто проводили в тени того дерева наши счастливые дни. Похоронили мою любовь там же, согласно ее воле, изложенной в предсмертной записке, которой она заложила страницу с одним из любимых стихотворений. Такая наигранно изысканная смерть, прямо как в плохих сентиментальных стихах, которыми были вынуждены перебиваться провинциальные барышни в виду отсутствия выбора литературы…Естественно, после такого никаких обязательств жених Шарлотты перед ее семьей не испытывал. Он даже не явился на похороны. Отец Шарлотты сошел с ума от горя и безысходности. Практически все имущество и земли конфисковали в счет уплаты долгов. Дом оставили, скорее, из жалости да еще из-за того, что он начал разваливаться буквально на глазах. Нищета и забвение стали новым домом для семьи Шарлотты. Я стоял, слушал эту безумную историю и искренне надеялся, что это просто какой-то кошмарный бред, явившийся мне от переизбытка чувств. «Сеньор Гете! – совершенно неожиданно сквозь пелену моих страданий прорезался голос одного из слуг. – Сеньор Гете, долго нам еще стоять перед этим пепелищем?!». Вопрос застал меня более чем врасплох. Я вздрогнул, зажмурился, тряхнул головой. Когда я снова открыл глаза, то не было никакого дома и никакой девушки. Я стоял посреди останков сгоревшего до тла дома, приложив руку к чудом уцелевшей дверной раме, покрытой знакомой мне по встрече с духом Вильгельма слизью. Я обернулся к карете: «Нет, я уже иду. Отвезите меня в город». На мое счастье, в этом городишке была не одна гостиница. Все же, не очень хотелось возвращаться туда, где собственноручно убил несколько человек. Не то, чтобы это были угрызения совести, скорее, некоторая брезгливость, смешанная с соображениями осторожности – мало ли кто мог меня там узнать. Увы, в этот раз мне достался не намного лучший клоповник, но выбирать не приходилось. Отправив слуг отдыхать, я решил поподробнее разузнать о том, что случилось с Шарлоттой и ее семьей, и отправился расспрашивать наиболее сведущих во всех местных сплетнях людей – завсегдатаев местных же кабаков. Остаток ночи я провел, обходя окрестные злачные места и беседуя с разного рода отребьем. Выяснил я немногим больше, чем знал до этого, однако все рассказы сводились к одному – пожар случился в скором времени после того, как Шарлотта наложила на себя руки. Причину пожара никто точно не знал, впрочем, как и причину самоубийства моей возлюбленной. Одни считали, что она покончила с собой, будучи отвергнутой женихом; другие, что была от рождения слабоумной; третьи, вообще, думали, что ее убил тот же человек, что превратил до этого гостиницу в кровавую баню. Что ж, оставалось сделать всего одно дело, и в печальной истории моей несчастной любви можно было ставить точку. Со следующим закатом солнца я отправился к тому самому одинокому старому буку, где нашла последнее пристанище моя драгоценная Шарлотта. Путь был неблизкий, но я не стал озадачивать слуг – это было очень личным делом, да и мне просто хотелось побыть в уединении, чтобы собраться с мыслями. Я был готов ко многим вариантам развития событий, но только не к такому. Но, видимо, я уже привык к тому, что самые радужные мечты в одночасье оказываются втоптанными в грязь тяжелым сапогом обыденности, что почти не мучался от тоски, отчаяния и душевной боли. Если честно, моя милая, это тяготило меня не меньше, чем потеря последней близкой и дорогой души в этом мире. Я привык терять, привык к конечности любой минуты счастливого бриза, которая обязательно сменится неделями безрадостного штиля. Что до физической смерти человеческого тела, то она давно стала неотъемлемой частью моей жизни. Но можно ли теперь назвать это жизнью?!Ах, как вы правы, мое сердце, другой жизни у меня действительно не было, а посмертие рисовало еще более печальные перспективы. Взбираясь на нужный мне холм, я решил – раз в моем небе не осталось звезд, я сам должен сиять в три раза ярче. И вот – я стоял перед могилой моей любимой, перед могилой самого смысла моего существования. Навсегда засыпанного землей, придавленного плитой из мрамора, с выбитыми строфами из ее любимого стихотворения, и огороженного незатейливым, но красивым, забором из витых металлических прутьев. Откинув щеколду калитки, я подошел к могильной плите вплотную и опустился на колени. Я заплакал, счастье мое, я рыдал, кричал, бил себя в грудь – и это бессмертный вампир, скажете вы, высшее существо, распоряжающееся жизнями людей, будто жизнями домашней скотины! Да, именно им я и был, и остаюсь по сей день. Но какие-то не изжитые до конца осколки человеческого естества иногда вырывались, и до сих пор иногда вырываются, наружу. И мне кажется, что те из нашего рода, кто умеет сосуществовать с ними, а не демонстративно отрекается от всего человеческого в своей душе, гораздо легче переносят бремя вечности, не дают ему раздавить себя под накопившимися за века переживаниями и потерями. Так я и лежал возле могилы Шарлотты – поверженный титан с разорванной в клочья, истекающей кровью душой. Я смотрел на звезды, едва различимые за густой листвой и хрипло прошептал: «Лотта, милая Лотта, любовь моя… приди ко мне хоть на мгновение…». „Конечно, Гете – сердце мое», – услышал я знакомый голос. Голос, которого мне не хватало так долго. Моя любимая сидела на собственной могильной плите, такая же прекрасная, как и в день, когда я видел ее последний раз. Даже ужасный след от веревки не мог испортить эту красоту. Но это было всего лишь видение, не имеющее плоти – любое прикосновение заканчивалось только ощущением» холода и погружения во что-то типа очень густого тумана. «Любимый, – промолвила Шарлотта, – у меня очень мало времени. Я должна рассказать тебе всю правду. Она будет звучать странно, возможно, даже безумно, но я знаю, что ты поверишь – ведь ты уже знаешь, что мир не так прост и мал, как иногда кажется». Я кивнул. Даже после столь небольшого количества необъяснимого, с которым столкнулся я, легко можно было поверить в еще более дикие вещи. Шарлотта продолжила свой рассказ. «Мой добрый, любимый Гете, в сердце моем никогда не было места ни для кого, кроме тебя. Как ты знаешь, я решилась выйти за другого только ради спасения семьи, потому что никакой другой возможности не было. Я верила, что однажды ты спасешь меня из этого плена и готова была ждать до конца своих дней… Но все оказалось гораздо ужаснее, чем мы могли предполагать. Мой жених… – Шарлотта сделала паузу, будто испугавшись, что нас может услышать кто-то нежеланный. – Он… он оказался не человеком! Гете! Милый мой Гете, это демон! Один из могущественных владык преисподней, который странствует по земле в человеческом обличии и собирает души для своего мрачного промысла. Последние несколько месяцев моей жизни, он изводил меня кошмарными видениями во сне и наяву, от которых я начинала сходить с ума, бояться и ненавидеть себя и всех окружающих. Потом он увез меня далеко… во Францию, кажется… Там был монастырь, монахи в котором служили не Господу, а самому Сатане. И там он заставлял меня участвовать в их омерзительных ритуалах. Говорил, что мне нужно подготовить себя…». Шарлотта снова прервалась, в этот раз ее испуг был гораздо сильнее. «Гете, он узнал! Он послал своих гончих за тобой! Беги, милый, спасайся!» – дрожащим голосом запричитал дух. Я встал во весь рост, оглядываясь по сторонам: «Не бойся, любимая. Я справлюсь. Продолжай». «Хорошо… – Шарлотта тяжело вздохнула, было похоже, что она очень сильно боится за меня. – Когда мы вернулись, все эти кошмары прекратились. Я думала, что все кончилось, что демон оставил меня. Постепенно я возвращалась к жизни. Однажды я пошла на прогулку и сама не заметила, как пришла сюда… Гете, на ветке уже висела петля! И вокруг никого не было! И я услышала его голос – сделай это, теперь ты моя! Все было, как во сне… как-будто я была марионеткой, куклой на этих ужасных нитках. Только я смотрела на эту петлю, исполнившись ужаса, и в следующий миг понимаю, что болтаюсь в ней… задыхаюсь… больно… И теперь я навеки его пленница. Он собирает души и делает из них кирпичи для своего замка… Так он становится сильнее. Я не знаю, любимый, как ты смог призвать меня, но это его разозлило. Очень разозлило! Они уже близко! Они…». И тут мир перевернулся, как-будто пушечное ядро попало в могилу Шарлотты.

От вершины холма ничего не осталось, меня выбросило оттуда как пылинку. Львиноголовый воин в древней броне, верхом на палевой лошади…Я пролетел добрых полторы дюжины шагов от холма и рухнул на землю с высоты в три своих роста. Человек переломал бы себе все кости, наверное, я же отделался ушибами и ссадинами, однако голове пришлось несладко. Подниматься на ноги не хотелось, но выбор был небольшой – или лежать в ожидании расправы, или в очередной раз попытаться вырвать свою жизнь из лап дьявольских тварей. Не сразу, но мне все же удалось встать, попутно обнажив шпагу, которую я предусмотрительно взял с собой этой ночью. Перед глазами все плыло, но я сумел разглядеть несколько силуэтов, напоминающих собачьи, неторопливо приближающиеся со стороны холма. Никаких всадников не было видно, что очень порадовало. Поразмышлять был ли он на самом деле или это просто фантом, рожденный потрясением разума, я решил в другой раз. Равно как и печалиться из-за того, что могилу моей возлюбленной уничтожила какая-то совершенно непонятная сверхъестественная сила. Тем временем, организм восстановился после падения, я смог принять более устойчивое положение и рассмотреть, что за тварей послал за мной похититель души Шарлотты. Они шли не очень быстро и как-то перекошено, но достаточно уверенно и не сбавляя скорости. Я насчитал трех демонов, три омерзительные насмешки над природой – хоть, и передвигались они на четвереньках, тела их походили на человеческие, с той разницей, что вместо ног была еще одна пара рук. Из плеч росли две крупные собачьи головы с мощными челюстями. И у них не было кожи. Зрелище переплетения жил, мышц, пульсирующих вен, наполненных темной кровью, вызывало острое отвращение и какой-то первобытный, подсознательный страх. Однако пытаться бежать от них смысла не было – я не знал точно насколько они быстры, выносливость у них явно была не менее бесконечна, чем моя, а с рассветом я стал бы совершенно беззащитен. Сражаться с волками в чистом поле, несомненно, одна из наиболее бессмысленных затей на свете, но раз уж Мирозданию захотелось развлечь себя кровавым зрелищем, оно просто не оставит другого выбора. А мне остается только достойно сыграть отведенную роль и уповать на благосклонность этого крайне требовательного зрителя. Приблизившись на расстояние прыжка, твари разошлись вокруг меня, освобождая друг другу пространство для маневра и, одновременно, старясь зайти мне за спину. Мне приходилось постоянно двигаться и чуть ли не крутиться вокруг собственной оси, чтобы не выпускать хищников из поля зрения. Конечно же, бесконечно это продолжаться не могло. Один из демонов прыгнул на меня, зайдя чуть больше влево, чем я мог видеть. Я моментально развернулся в его сторону, но увидел уже две приближающиеся распахнутые пасти с огромными клыками и две пары растопыренных рук с цепкими когтистыми пальцами. Если тварь вцепится в меня, смерть наступит через пару мгновений. Я отпрянул назад на полшага, одновременно занося шпагу для удара. Демон приземлился прямо передо мной. Клинок обрушился на него со скоростью молнии. Одна из голов отлетела в сторону, а тварь завалилась на бок и забилась в конвульсиях, забрызгивая все вокруг смердящей кровью. Но что-то подсказывало мне, что с ней еще не покончено. В любом случае, расслабляться было рано – позади оставалось еще два отродья Преисподней. Я услышал за спиной характерный рык, которым сопровождался прыжок первого демона, и сделал какой-то совершенно невероятный для себя кувырок вперед. Туда, где секунду назад стояла первая напавшая на меня тварь. Завершив маневр, я моментально вскочил на ноги лицом к врагу, что оказалось очень своевременным – промахнувшись, демон готовился ко второму прыжку. Мы одновременно бросились навстречу друг другу. Инстинктивно я сделал выпад и вонзил острие шпаги в место, где сходились две шеи существа, и начинался общий для них позвоночник. Вся моя сила, вложенная в удар, и инерция, толкавшая демона навстречу, сделали свое дело – клинок вошел в тело практически до рукояти, разворотив стык шей и позвоночника. Тварь протяжно завыла и мешком рухнула в траву. Видимо, я задел какой-то важный нервный узел и она издохла. Впрочем, гибель постигла и мою шпагу, звонко сломавшуюся в момент падения твари. Я отбросил бесполезное уже оружие и развернулся к оставшемуся демону. Он наблюдал за тем, как я расправился с его собратьями и не спешил нападать, предпочитая кружить вокруг меня, то приближаясь, то отдаляясь. Суть этого маневра стала понятна, когда демон с отрубленной головой стал подавать признаки жизни. Третий просто оттягивал время и отвлекал внимание. Без оружия у меня почти не было шансов против двух тварей, даже с учетом увечности одной. Нужно было что-то делать и делать немедленно! Тут я зачем-то опустил правую руку и задел ею карман сюртука. Я совсем забыл, что там лежит распятие, подаренное пастором из полузаброшенной церкви. Как оно осталось целым, после всего произошедшего, я не знаю. Что ж, как оружие оно было не очень, но всяко лучше, чем ничего. Я достал крест и сжал его в кулаке на манер ножа. Теперь можно было и рискнуть. Демон ожидал, что я брошусь в атаку и, приподнявшись на задних конечностях, попытался схватить меня, когда я поравнялся с ним. Если бы не уроки фехтования пана Мариуша, я бы попался в те цепкие объятия и погиб славной, но ужасной смертью, растерзанный тварями, коим нет места на земле. Я поднырнул под правую руку демона, оказавшись недосягаем для его зубов, схватил за холку и развернул к себе спиной. Пока тварь не опомнилась, я нанес ей несколько сокрушительных ударов распятием в ребра. Крест входил в плоть демона как раскаленный нож в масло. И эффект производил примерно такой же – вместо небольших ран на теле твари зияли дыры размером с кулак. Демон ревел от боли и вырывался изо всех сил. Кровь мощными фонтанами била из ран. Я вогнал крест в брюхо отродью и резко рванул вверх, разрывая его напополам. Через пару мгновений все было кончено. Мне под ноги упала бесформенная окровавленная туша с вывернутыми внутренностями. Оставшаяся искалеченная тварь была слишком слаба, чтобы оказать серьезное сопротивление. Я убил ее так же, как и вторую, вонзив крест в развилку позвоночника. Я стоял в свете луны – залитый кровью адских тварей, исполненный ненависти. Холодной, кристальной чистой ненависти. И неутолимой жажды отмщения. История, которая должна была закончиться, только начиналась. Глава седьмаяМне пришлось сильно постараться, чтобы вернуться в гостиницу незамеченным – все же, вряд ли кто-то из горожан был бы рад встрече с залитым кровью здоровяком в предрассветный час. Добравшись до своей комнаты, я кое-как привел себя в порядок, сменил одежду и лег спать. Скажите, душа моя, а вы знали, что мы вполне могли бы вести и дневной образ жизни тоже? Один из моих венецианских знакомцев выяснил это опытным путем – он обратил несколько слабых рассудком людей и ставил на них эксперименты. Никто из несчастных не выжил (хотя, я предполагаю, что некоторым это удалось, и с ними покончил сам создатель), но их мучения оказались не напрасны. Оказывается, нашей плоти враждебен только прямой свет солнца, а не день, как время суток, в целом. Сквозь обычную одежду солнечные лучи уже проходят с трудом, но, все еще достаточно сильны, чтобы навредить нам, а пропитанный смолой лен и, тем более, толстая кожа, уже дают хорошую защиту от их гибельного воздействия. Фактически, единственным нашим уязвимым местом остаются глаза – пока что нет способов полностью оградить их от солнечных лучей и, вместе с тем, сохранить возможность видеть. И, в любом случае, подобное одеяние выглядело бы слишком громоздким и привлекающим внимание, чтобы можно было позволить себе свободно расхаживать по улицам. А еще мне стали сниться сны. Редко, очень редко… но очень яркие и красочные. Возможно, я истосковался по свету дня. Возможно, мой разум играл со мной в какие-то игры, хитрым образом искажая мои воспоминания из смертной жизни. Если вы помните, душа моя, я уже говорил, что в этих снах я иногда пишу стихи. А, проснувшись, не могу вспомнить ни строчки. Сны мне не снились, наверное, с самого детства. А стихов я, вообще, никогда не писал… В день после встречи с духом Шарлотты, я спал крайне плохо и беспокойно, в голове творился настоящий хаос – воспоминания сплелись с переживаниями в тугой узел и рвались на волю из глубин разума. В итоге я распахнул глаза около четырех часов дня и до заката пролежал, безотрывно пялясь в потолок, пытаясь успокоить бурю, бушевавшую в моей голове. Мой мир в одночасье рухнул в очередной раз и возродился заново в еще более безумном и мрачном обличии. Демоны, ад, призраки друга и возлюбленной – все это будто сошло со страниц какой-то страшной сказки и почему-то никак не хотело возвращаться назад, несмотря на то, что я давно проснулся. Спасло меня только то, что для нашего рода сон играет скорее ритуальную роль, нежели является одной из жизненно важных функций организма. С наступлением сумерек я снова отправился расспрашивать кабацких завсегдатаев. На этот раз меня интересовал жених Шарлотты – демон в человеческой личине. Почему-то я был совершенно не удивлен, когда никто не смог вспомнить ни этого человека, ни самого наличия у бедной Лотты жениха или объявления о помолвке и грядущей свадьбе. Я принялся копаться в собственных воспоминаниях и тоже ничего не нашел – когда Шарлотта говорила о своем нелегком выборе, она еще не знала, кому сосватает ее отец. Все же известные мне городские богачи были людьми, если не сильно верующими, то довольно суеверными, и я регулярно видел их в местной церкви. Хотя, конечно, нельзя было исключать, что мощь этого демона настолько велика, что он не страшится освященной земли и прочих символов Бога, как его слуги. Если это так, то сейчас я совершенно бессилен перед своим врагом и даже, если каким-то чудом удастся настичь его, шансов у меня никаких.