Птичья клетка

Рассказ:

Есть у меня один знакомый, которого все остальные мои приятели считают немного не от мира сего. Дело, вероятно, в том, что знакомый этот очень дёрганный — подскакивает от любого шороха или скрипа. Волосы его когда-то были чернее вороного крыла, теперь же их посеребрила седина. Вечером предпочитает отсиживаться дома, даже на балкон не выходит — все окна закроет, шторами завесит плотно, дверь на замок, а недавно ещё и засов на неё соорудил. Я его спрашиваю, мол, Эмиль, к чему всё это? А он лишь улыбается и отвечает, что так нужно. Ну нужно и нужно, кто ж будет за подробностями лезть, если человек сам эту тему не поднимает? Отвечу: я буду. Любопытно мне, ничего не могу с этим поделать. Я ведь помню этого человека жизнерадостным и компанейским. Он мог до утра бродить по тёмным улицам города, дожидаясь рассвета. Нравилось ему наблюдать за восходящим солнцем и теми красками, в которое оно небеса окрашивает. Было дело мы вообще сидели на лавке в каком-то дворе и разговаривали часы напролёт. И не было ему дела до шорохов и скрипов, он сидел, беспечно болтая ногами, глядя, как в чёрной вышине среди огоньков звёзд плутает заблудившийся спутник. Так Эмиль бы и запирал дверь на засов, если бы не произошло кое-что интересное. В его дворе с незапамятных времён стояла заброшенная голубятня. Тут её сносят и мой товарищ буквально расцветает: пропадают синяки под глазами, кожа из бледной становится румяной и пышущей здоровьем. Несколько выходных подряд он устраивает вечеринки, созывая абсолютно всех своих приятелей, показывает себя радушным и гостеприимным хозяином. В квартире яблоку негде упасть. Столы просто ломятся от разных угощений. Хочешь выпить? Вот, пожалуйста, лучший коньяк, что смог достать. Курить? Даже окно не открывай, дыми хоть на кухне, хоть в комнате. Так вонять же будет, не? Вентиляция отличная, чего тушуешься, закуривай. Меня такие резкие перемены настораживают, и на вечеринках я сижу где-нибудь в углу, со стаканом в руке. В этот стакан Эмиль то и дело подливает выпивку, постоянно предлагает что-нибудь съесть. А я не могу, ещё порция какого-нибудь салата и попросту лопну. Смотрю на то, как ещё недавно забитый приятель воркует с девушками и диву даюсь. Потом он украдкой уходит в ванную с одной из них, а когда возвращается довольный и раздувшийся от самомнения, одну за другой опрокидывает несколько рюмок водки. Девушки не видно, очевидно, сидит на кухне с подружками и делится впечатлениями. Приятель же какое-то время сидит с пустыми глазами, о чём-то думает, потом снова улыбается и лебезит перед гостями. И вдруг в июне череда вечеринок обрывается так же резко, как началась. На работе товарищ не появляется, на звонки друзей не отвечает. Думая о худшем, я еду к нему домой, захватив с собой ещё одного нашего приятеля. Но к нашему удивлению, с Эмилем всё в порядке. Да, от него несёт перегаром и вид у него такой, будто он несколько суток не спал, но в целом он жив-здоров. Относительно. Потому как, увидев нас на пороге, Эмиль протаскивает нас в квартиру, где стоит неприятный запах грязного белья и протухшего мяса, усаживает за стол, наливает по стакану водки и велит выпить. Глаза у него безумные, в них мелькает страх и нечеловеческий ужас. — Слушай, Эмиль,  — улыбается Данила, отодвигая от себя стакан,  — рановато для такого, не находишь? Утро ещё. Я от своего стакана тоже отказываюсь и Эмиль, мигом подскочив со стула, выливает водку в раковину. Потом присаживается обратно и смотрит на нас. Мы с Данилой переглядываемся и я говорю:— Ты, может, голоден? Давай мы быстро тебе завтрак организуем. Эмиль кивает, и я вижу, что глаза его, каким бы безумными не были, наливаются слезами. Спустя минуту товарищ рыдает взахлёб, при этом пытаясь поведать нам что-то нечленораздельное. Пока Данила заказывает еду на дом, я пытаюсь успокоить Эмиля. Но всё тщетно, истерика становится только сильнее. — Ребят,  — всхлипывает Эмиль,  — как же я есть-то буду? Он ж мне все зубы повыдергал. Вернее, это звучало как непонятное шамканье, но с трудом мы разобрали слова. — Кто? — испуганно спрашивает Данила, наклоняясь к Эмилю, чтобы лучше его расслышать. — В смысле «повыдергал»? — громко изумляюсь я, пытаясь перекрыть возобновившийся плач. Ответом мне был широко раскрытый рот Эмиля. Данила грубо выругался и отвернулся к раковине. Вероятно, его затошнило. Вместо дёсен мы увидели красно-бурое месиво, в котором виднелись обломки зубов, которыми раньше Эмиль очень гордился. Ему очень повезло с наследственностью и когда я, например, маялся в поисках хорошего врача-стоматолога, коих по пальцам пересчитать можно, наверное, Эмиль хвастался тем, что к его годам у него нет ни одной пломбы. Ровные и белоснежные зубы теперь уступили место неказистым останкам былой улыбки. — Кто это сделал, Эмиль? — строго спрашиваю я, а сам чувствую, как меня начинает тошнить. Эмиль лишь плачет в ответ. Есть у меня один знакомый, которого все остальные мои приятели считают немного не от мира сего. Дело, вероятно, в том, что знакомый этот очень дёрганный — подскакивает от любого шороха или скрипа. Волосы его когда-то были чернее вороного крыла, теперь же их посеребрила седина. Вечером предпочитает отсиживаться дома, даже на балкон не выходит — все окна закроет, шторами завесит плотно, дверь на замок, а недавно ещё и засов на неё соорудил. Я его спрашиваю, мол, Эмиль, к чему всё это? А он лишь улыбается и отвечает, что так нужно. Ну нужно и нужно, кто ж будет за подробностями лезть, если человек сам эту тему не поднимает? Отвечу: я буду. Любопытно мне, ничего не могу с этим поделать. Я ведь помню этого человека жизнерадостным и компанейским. Он мог до утра бродить по тёмным улицам города, дожидаясь рассвета. Нравилось ему наблюдать за восходящим солнцем и теми красками, в которое оно небеса окрашивает. Было дело мы вообще сидели на лавке в каком-то дворе и разговаривали часы напролёт. И не было ему дела до шорохов и скрипов, он сидел, беспечно болтая ногами, глядя, как в чёрной вышине среди огоньков звёзд плутает заблудившийся спутник. Так Эмиль бы и запирал дверь на засов, если бы не произошло кое-что интересное. В его дворе с незапамятных времён стояла заброшенная голубятня. Тут её сносят и мой товарищ буквально расцветает: пропадают синяки под глазами, кожа из бледной становится румяной и пышущей здоровьем. Несколько выходных подряд он устраивает вечеринки, созывая абсолютно всех своих приятелей, показывает себя радушным и гостеприимным хозяином. В квартире яблоку негде упасть. Столы просто ломятся от разных угощений. Хочешь выпить? Вот, пожалуйста, лучший коньяк, что смог достать. Курить? Даже окно не открывай, дыми хоть на кухне, хоть в комнате. Так вонять же будет, не? Вентиляция отличная, чего тушуешься, закуривай. Меня такие резкие перемены настораживают, и на вечеринках я сижу где-нибудь в углу, со стаканом в руке. В этот стакан Эмиль то и дело подливает выпивку, постоянно предлагает что-нибудь съесть. А я не могу, ещё порция какого-нибудь салата и попросту лопну. Смотрю на то, как ещё недавно забитый приятель воркует с девушками и диву даюсь. Потом он украдкой уходит в ванную с одной из них, а когда возвращается довольный и раздувшийся от самомнения, одну за другой опрокидывает несколько рюмок водки. Девушки не видно, очевидно, сидит на кухне с подружками и делится впечатлениями. Приятель же какое-то время сидит с пустыми глазами, о чём-то думает, потом снова улыбается и лебезит перед гостями. И вдруг в июне череда вечеринок обрывается так же резко, как началась. На работе товарищ не появляется, на звонки друзей не отвечает. Думая о худшем, я еду к нему домой, захватив с собой ещё одного нашего приятеля. Но к нашему удивлению, с Эмилем всё в порядке. Да, от него несёт перегаром и вид у него такой, будто он несколько суток не спал, но в целом он жив-здоров. Относительно. Потому как, увидев нас на пороге, Эмиль протаскивает нас в квартиру, где стоит неприятный запах грязного белья и протухшего мяса, усаживает за стол, наливает по стакану водки и велит выпить. Глаза у него безумные, в них мелькает страх и нечеловеческий ужас. — Слушай, Эмиль,  — улыбается Данила, отодвигая от себя стакан,  — рановато для такого, не находишь? Утро ещё. Я от своего стакана тоже отказываюсь и Эмиль, мигом подскочив со стула, выливает водку в раковину. Потом присаживается обратно и смотрит на нас. Мы с Данилой переглядываемся и я говорю:— Ты, может, голоден? Давай мы быстро тебе завтрак организуем. Эмиль кивает, и я вижу, что глаза его, каким бы безумными не были, наливаются слезами. Спустя минуту товарищ рыдает взахлёб, при этом пытаясь поведать нам что-то нечленораздельное. Пока Данила заказывает еду на дом, я пытаюсь успокоить Эмиля. Но всё тщетно, истерика становится только сильнее. — Ребят,  — всхлипывает Эмиль,  — как же я есть-то буду? Он ж мне все зубы повыдергал. Вернее, это звучало как непонятное шамканье, но с трудом мы разобрали слова. — Кто? — испуганно спрашивает Данила, наклоняясь к Эмилю, чтобы лучше его расслышать. — В смысле «повыдергал»? — громко изумляюсь я, пытаясь перекрыть возобновившийся плач. Ответом мне был широко раскрытый рот Эмиля. Данила грубо выругался и отвернулся к раковине. Вероятно, его затошнило. Вместо дёсен мы увидели красно-бурое месиво, в котором виднелись обломки зубов, которыми раньше Эмиль очень гордился. Ему очень повезло с наследственностью и когда я, например, маялся в поисках хорошего врача-стоматолога, коих по пальцам пересчитать можно, наверное, Эмиль хвастался тем, что к его годам у него нет ни одной пломбы. Ровные и белоснежные зубы теперь уступили место неказистым останкам былой улыбки. — Кто это сделал, Эмиль? — строго спрашиваю я, а сам чувствую, как меня начинает тошнить. Эмиль лишь плачет в ответ. Данила отменяет заказ и мы идём в магазин за детским питанием, больше ничего в голову не приходит. Закупив разные пюре и соки, возвращаемся обратно. Но Эмиль нас не пускает обратно. Уже не плачет, однако товарища бьёт дрожь. — Не пущу,  — шамкает он,  — уходите. Он сейчас придёт, а если вас увидит, то убьёт. И меня, и вас. Уходите, ну же!Захлопывает перед нашими носами дверь и нас ничего не остаётся, как спуститься на улицу. — И чего делать с этим вот? — интересуется Данила, заглядывая в пакет, где лежат пюре. Я закуриваю, не в силах отогнать воспоминание, где Эмиль показывает свой рот. Мы направляемся к остановке. — Съедим, проблема будто,  — пожимаю плечами,  — меня больше волнует что делать с Эмилем. — Дак сам как думаешь,  — хмыкает Данила,  — он того ведь. Крутит пальцем у виска. — Надо просто в следующий раз с собой подмогу взять,  — Данила тоже достаёт сигареты,  — врачей там или ребят побольше. Вытащить из квартиры его для начала, а дальше понятно куда. Молча киваю, стряхивая пепел на асфальт. — Ну а кто зубы ему выдернул-то, а?— Сам себе и выдернул,  — Данила оглядывается на дом Эмиля,  — психи, они такие. Не проходит и суток, как мы узнаём о том, что Эмиль попал в больницу. В спешке отпросившись у начальства, еду к нему, названивая при этом Даниле. Тот приходит в ужас, бормочет, что тоже сейчас будет у нашего товарища. Возле палаты, куда помещают Эмиля, сидит взъерошенная девушка лет двадцати. В лице ни кровинки, бледна как смерть. Глаза выпученные. Перепугана насмерть. — Вы к Эмилю? — спрашивает она, едва завидев меня. Киваю. — Это я вам звонила, я соседка снизу,  — говорит девушка, - ваш номер у него был последним в списке вызовов. Он так кричал…Странно, ведь звонков от Эмиля я не получал. Смотрю на неё в недоумении, а она достаёт из кармана толстовки телефон Эмиля и в подтверждение своих слов демонстрирует список вызовов. Действительно, мой номер он набирал десятки раз. Залезаю в контакты. Всё просто, я иду первым в записной книжке. Из палаты выходит врач и позволяет мне проведать Эмиля. Ну раз он в обычной палате и его тут же разрешили повидать, то ничего страшного с ним не стряслось, думается мне. Завидев меня, приятель улыбается, не размыкая губ. Вид у него довольно бодрый, хоть под глазами и залегли тени. — Привет,  — глухо произносит Эмиль, стесняясь как следует шевелить губами. У него отсутствует правая рука. Совсем. В палате пахнет лекарствами и хлоркой. Там, помимо Эмиля, лежат ещё трое человек, две кровать пустуют. — Эмиль,  — сипло говорю я, поскольку голос сел начисто,  — что произошло?Приятель мнётся, в его глазах я снова вижу слёзы. В палату залетает Данила и тут же становится как вкопанный. — Вот это да,  — только и может из себя выдавить он, почёсывая затылок. Потом он ругается, чем обращает на себя недовольные взгляды остальных пациентов в палате. — Ребят,  — жалостливо тянет Эмиль,  — покурить бы. Есть чего?Глаза его совершенно нормальные, как и прежде. — Нельзя же,  — опасливо косясь на дверь палаты, говорит Данила. — Да ерунда,  — отмахивается Эмиль левой рукой,  — вы, главное, меня на лестницу пожарную проведите, я б сам дошёл, но слабость в теле какая-то. Данила вопросительно смотрит на меня, я же охотно соглашаюсь, поскольку при других пациентах узнать о произошедшем не представляется возможным. Эмиль берёт из протянутой пачки сигарету, я помогаю ему закурить. Когда свет от зажигалки освещает лицо товарища, вижу что оно испещрено мелкими морщинками, которые были не особо заметны при дневном свете. Данила нервно озирается, боится, как бы кто нас не увидел. Эмиль, затянувшись, говорит:— Вы помните голубятню, которая у меня во дворе была?Мы киваем. — Жутковато там было,  — говорит Эмиль, - темно, помётом воняет. И тихо. Так тихо, будто не голубятня это вовсе, а склеп самый настоящий. — А чего полез туда? — интересуется Данила. — Соседская бабуля попросила. Сказала, что внук её играл с ребятами, залез туда и потерял там телефон. Лезть обратно боится, всё рассказывал про чудовище, живущее в голубятне. Бабуля-то в это не поверила, но мальчишка наотрез отказался забираться в голубятню. Попросила меня, телефон-то дорогой, влетит ей от матери внука, когда приедет его с каникул забирать. Данила слушает Эмиля внимательно, аж рот приоткрыл. — Ну я и забрался туда. Телефон нашёл, мне бабуля дала номер телефона внучка, я на него позвонил. Увидел как в темноте экран засветился. Пошёл к нему. Наклоняюсь, руку тяну. И меня тут же кто-то хватает. Я даже заорать не смог от неожиданности, смотрю на клешню, которая меня за запястье держит и молчу. Когти здоровые на пальцах, а сама лапа эта перьями покрыта.

— Что за бред,  — возмущается Данила. Я цыкаю на него и прошу помолчать, в то время как Эмиль судорожно затягивается и выдыхает клубы дыма изо рта. — Само это я разглядеть не могу, света из маленького окошка не хватает. Я слышал только как он дышит, нервно так и со свистом. Попросил поесть. Сказал, что голоден очень и то, что не может самостоятельно найти еды, потому что у него повреждено крыло и оно долго заживает. Я стою, выпучив глаза, Данила закурил ещё одну сигарету. — А дальше? — спрашиваю. Эмиль говорит, что принёс этому существу то, что смог в холодильнике найти, а оно отказалось и попросило мяса свежего. — Зачем ты вообще туда вернулся? — недоумевает Данила. — Да ну жалко как-то стало его. Сидит там в темноте, ничего не может сделать, - Эмиль отводит взгляд и я понимаю, что ему стыдно перед нами. — Поехал на рынок, чтобы купить ему мяса, а когда вернулся, то услышал, что он что-то жуёт. Потом, когда он заметил меня, сообщил, что в голубятню забралась кошка. Эмиль оставил созданию мяса, а сам убежал домой. И вот с тех пор он завёл традицию не высовываться никуда с приходом темноты — вдруг то существо из голубятни начало поправляться и стало делать вылазки. Почему-то Эмилю показалось, что ночью пернатое создание опаснее всего. Голубятню вдруг решили снести и наш товарищ решил, что можно вздохнуть с облегчением. Он хоть и не видел создание целиком, но он какой-то частью себя он подозревал, что зрелище там не из приятных. — Голубятню снесли. А на следующий день я пришёл с работы, он у меня в комнате сидит,  — после короткой паузы продолжает Эмиль,  — даже не понял, как такая громадина у меня в квартире оказалась. Сидит возле дивана на полу, поджав под себя ноги. Выпрямись он целиком, наверняка проломил бы пол соседям сверху. Мне становится не по себе. — Лапищи длинные, и сам он длинный. Всё тело в перьях, за спиной крылья. Одно из них вывернуто под неестественный углом, не заживает никак, видать. А вместо башки у него птичий череп, белый-белый, такое чувство, что аж светится, с глазницами пустыми и клювом клацающим. Как вспомню этот звук, аж волосы на голове дыбом становятся. Спрашиваю, мол, ты кто такой, зачем явился? А он мне опять, дескать, есть хочу, но никак не могу еды добыть. И на крыло сломанное показывает. — А ты что? — Данила слушает Эмиля со смесью отвращения и ужаса, но уходить не собирается. Интересно, видимо. — Не успел ничего ответить, как он мне говорит, мол, давай я тебе всё, что пожелаешь, а ты мне еду. И лапищу когтистую свою протягивает. Ну я что? Недолго думал да пожал её. Ну вот вечеринки начал устраивать. У меня невольно вырывается стон. — Эмиль, ну зачем,  — вздыхаю я. — Девушек в ванную отводил, а там этот сидел. Девчонки даже закричать не успевали, он им шею мигом сворачивал. Пропажу не замечали, он как-то всё устраивал, что о девчонках семьи забывали, будто их и не было на свете. Я только помнил и он. Те, кто видел как мы в ванную уходим, думали, что девчонки потом на кухню шли, чтоб подружкам всё рассказать. Потом я, правда, одумался. Ну давал он мне денег, ох, много денег, золотыми монетами приносил даже. Я в один день возьми и откажись. Сказал, что не могу так. Он почесал череп да выдал, что крыло, в принципе, зажило, от меня еды больше не нужно. Деньги забирать не станет, даже ещё больше дал вдогонку. — Зубы-то зачем выдернул тебе? — спрашиваю я, глядя на поникшего Эмиля. — Так еда не нужна, компаньон нужен. Говорит, скучно ему, мало таких как он осталось. Так хоть приятель появится. Я-то поначалу думал, что он меня сожрать просто хочет. Не угадал,  — Эмиль грустно усмехается,  — говорит, за доброту мою и за помощь подарит мне новое тело, заберёт отсюда далеко-далеко. Там много еды и удовольствий. Тут Эмиль начинает всхлипывать. — Руку оторвал потому, что новую мне принесёт. И зубы выдернул, сказал, что другие даст. Он плачет. Мы с Данилой подхватываем его и уводим обратно в палату. Спустя какое-то время его выписывают и у меня из головы почти выветривается история про существо, обещавшее Эмилю «лучшую жизнь». Однако, как выяснится позже, то зря. В больнице он побывает ещё трижды — каждый раз из-за потерянной конечности. В конце концов, от него остаётся лишь неприглядный шамкающий обрубок, который постоянно плачет и кричит во сне от мучающих кошмаров. Мы с Данилой непрерывно дежурим в больнице, стараясь всячески поддерживать Эмиля. Понятное дело, историей про создание никому не рассказываем, не хотим, чтобы приятеля в таком виде загребли в дурдом. И когда наступает вечер моего третьего дежурства, я дремлю в кресле напротив двери палаты товарища. В руках у меня газета, рядом, на соседнем кресле лежит сложенная куртка и сумка. Данила дома, но периодически узнаёт как дела. То ли я проваливаюсь в глубокий сон, то ли это происходит на самом деле — непонятно. Я слышу, как с лёгким хлопком гаснет одна лампа за другой. Смотрю — по коридору медленно идёт тот, кого нам в красках описал Эмиль. И вижу, как он правой лапой тащит за собой нечто чёрное, оставляющее за собой красно-бурый след. На длинной шее у существа своеобразное ожерелье из зубов. В левой лапе несёт что-то сверкающее пурпуром. Вонь в коридоре стоит невыносимая. Пахнет горелой плотью и тухлым мясом. А существо приближается, что-то бормоча и беспрестанно клацая клювом. Я глаза протираю — не помогает. Щипаю изо всех сил за руку — без толку. От осознания того, что всё взаправду, меня начинает тошнить. Встать и пошевелиться не получается, ноги не слушаются, будто к полу приросли. Существо всё ближе и бормотание его всё громче. — Уходи, уходи,  — говорит мне,  — если не хочешь вместе с тем славным юношей пойти. Уходи, уходи…И так без остановки. Проговорит фразу и с самого начала. При этом голос не в моей голове звучит, вполне себе наяву. Голос его скрипучий, будто не голос это вовсе, а не смазанные дверные петли дают о себе знать. Существо проходит мимо меня, повернув свою голову-череп в мою сторону, толкает дверь палаты и скрывается за ней. Спустя минуту меня оглушают жуткие крики Эмиля. Но я так и не могу пошевелиться и проверить в чём дело. Дёргаюсь-дёргаюсь, никак! Чуть не плача от беспомощности, в сотый раз предпринимаю попытку встать и вижу, что дверь палаты снова открывается. Только из неё теперь выходят двое. Я понимаю, что второй, идущий неуклюже и как-то неумело, ковыляя, будто у него проблемы с ногами,  — Эмиль. Только вместо человеческой головы у него — птичий череп, всё тело неестественно вытянуто и покрыто чёрными перьями, за спиной два огромных крыла, которые волочатся за ним по полу. Они скрываются из моего поля зрения, снова включается свет. Теряю сознание. Утро в больнице начинается с того, что ведутся поиски внезапно пропавшего пациента, нашего товарища. Его соседи по палате ничего не видели и не слышали. Кровать его заправлена, будто Эмиля здесь не было. Данила, приехавший по моему звонку, охает и ахает, мне же дурно и постоянно тошнит. До сих пор в носу стоит тот мерзкий запах. Мне неизвестно, кем или чем было то существо и куда оно забрало моего приятеля. Я охотнее поверю в то, что заразился от Эмиля сумасшествием и всё увиденное являлось наваждением или же дурным сном. Единственным подтверждением моей нормальности является то, что на своём балконе я регулярно обнаруживаю чёрные перья и несколько золотых монеток.