Груз 200

Рассказ:

Катцель. Оливии. И всем тем, чья судьба - остаться. Умер. Так, говорят, лучше. Что бы, не мучился. Теперь тихий. Кутаюсь в шаль, сама для себя похожа на птицу, и смотрю на широко распахнутые глаза, темные в этом освещении. Еще сама не верю, но в глубине нутра своего знаю. Умер. Самое тяжелое это ожидание. Месяцы с запахом лекарств, человеческий голос не похожий на голос и эта боль. Вокруг. В противных бежевых обоях, в духах покрытых слоем пыли на столе и в исхудавшем бледном лице человека лежащего в постели. Запах стал еще хуже. Отшатываюсь. За спиной дверь стеклянного шкафа. Боже, как напугало меня собственное отражение, точно чужая, тонкая, серая женщина, кутающаяся в черное. Не женщина вовсе. Птица. Мобильный. Ну, конечно, вот он на столе, рядом с цепочкой, серебряным крестиком и фотографией. Все пыльное. Все. Когда я убиралась в последний раз? В доме точно прошлым четвергом. А тут? В этой комнате?Голос. Не мой голос. Я так не говорю. Это не голос, сиплое карканье. Вешаю трубку, и почти тут же не знакомый номер. - Вечер добрый!. Меня зовут Алексей, я из агентства…Какой бодрый голос. Бодрый полный жизни. Почему нельзя взять несколько капель этой жизни и отдать другому? Хотя бы еще немного? Обрываю незнакомца, совершенно бестактно сбрасывая его звонок. Еще минута и снова звонит. Номер другой, но так же не знакомый. Затем еще. И еще. Сбрасываю. Минута покоя кажется жуткой и, отступив к двери, я снова сталкиваюсь с этой женщиной. Ужасной Черной Женщиной за зеркальной гладью, настолько похожей на покойника, что кажется, это не он умер, - я. Стук в дверь. Надеюсь что это из морга, но на пороге снова вездесущие как грифы, Агенты похоронных бюро. Двое. Один тонкий и высокий с залысинами и жеманными манерами, второй похож на гориллу. Что-то говорят, но я их не слышу. Качаю головой и снова прикрываю дверь. Одна в темном коридоре. Только я и вездесущие зеркала. Я их любила когда-то, поэтому их так много в доме. Зеркал и нарядов. К чему они теперь? Снова нашариваю телефон. И верно, надо, позвонить Агенту. Но лучше тому, кого знаешь. У нее приятный низкий голос. Помню, мы встречались еще в больнице, она оставила мне карточку. Я так разозлилась на нее. Как будто если бы она не дала мне этой карточки, он бы не ушел. Но ведь уже тогда, я знала, что нам отпущено, исчезающе мало времени. Еще час. Запах не выносим. Снова стук в дверь, но теперь это те, кто должен тут быть. Бумаги, какие-то соболезнующие слова, указания. Что взять, что собрать, как поступить. Из всего запоминаю только про одежду и зеркала. Чужие люди топчутся по моему полу. Оставляют следы. Безучастны к чужому горю. Им привычно. Та женщина, Агент, обняла на прощание. Уточняет счет похорон, и я только тут соображаю, о чем не сказала. - Он должен быть похоронен в Другом Городе. – На меня смотрят с удивлением, но я только качаю головой. – Его родственники там. Он не простит, если я поступлю иначе. Молчим. Я слушаю, как она вздыхает и ищет телефон. Крупная, грузная женщина, пропитанная смертью не хуже этого дома. Она кивает, говорит, что все устроит. Кому-то звонит. «Нужно отправить груз двести». Вот так. Гроб с взрослым человеком весит примерно двести килограмм. Оттуда и название. К чему афишировать. «Груз двести», звучит лучше слова:«мертвец». Есть ли у меня загранпаспорт? Есть, конечно. Да, и виза тоже. До завтра собрать вещи? Хорошо. Нет, лучше как можно скорее. Завтра вечером? Поезд? Хорошо. Снова закрываю входную дверь. Мне только сейчас понятно, что она скрипит. Немножко, но так противно и тоскливо, как голодная кошка, не дождавшаяся хозяина. От этого звука становится совсем жутко. Одна. В пустом темном доме. Одна. Только я и бесчисленные отражения этой Женщины в Черном, с посеревшим от горя лицом. Снова звонок. На этот раз номер знакомый. Мама. Не моя. Его. Тяжелые гудки и я оседаю, прижавшись спиной к стене. Сил больше нет. Не плач, сухое карканье в пустом и темном доме. Карканье и тиканье больших напольных часов. Утро. Я так и спала в кресле в гостиной, свернувшись клубком. И весь день как в тумане. Собираюсь как во сне. В себя прихожу только с визитом моего Похоронного Агента. Собрала ли я смену белья дл покойного? Да, конечно. Не лучшая одежда, но любимая. Ему нравилось. И билеты для меня. Билет. В один конец. Бьют часы. Страшные гулкие удары. Я никогда не замечала, что бы они так били. Агент уходит, снова оставляя меня в одиночестве и обещая проводить на поезд. Слез больше нет, внутри странное пустое чувство. И с ним рядом другое, колотящееся, горячее, твердящее, что все происходящее ложь. Оно как маятник раскачивает меня на этой пьянящей волне. Катцель. Оливии. И всем тем, чья судьба - остаться. Умер. Так, говорят, лучше. Что бы, не мучился. Теперь тихий. Кутаюсь в шаль, сама для себя похожа на птицу, и смотрю на широко распахнутые глаза, темные в этом освещении. Еще сама не верю, но в глубине нутра своего знаю. Умер. Самое тяжелое это ожидание. Месяцы с запахом лекарств, человеческий голос не похожий на голос и эта боль. Вокруг. В противных бежевых обоях, в духах покрытых слоем пыли на столе и в исхудавшем бледном лице человека лежащего в постели. Запах стал еще хуже. Отшатываюсь. За спиной дверь стеклянного шкафа. Боже, как напугало меня собственное отражение, точно чужая, тонкая, серая женщина, кутающаяся в черное. Не женщина вовсе. Птица. Мобильный. Ну, конечно, вот он на столе, рядом с цепочкой, серебряным крестиком и фотографией. Все пыльное. Все. Когда я убиралась в последний раз? В доме точно прошлым четвергом. А тут? В этой комнате?Голос. Не мой голос. Я так не говорю. Это не голос, сиплое карканье. Вешаю трубку, и почти тут же не знакомый номер. - Вечер добрый!. Меня зовут Алексей, я из агентства…Какой бодрый голос. Бодрый полный жизни. Почему нельзя взять несколько капель этой жизни и отдать другому? Хотя бы еще немного? Обрываю незнакомца, совершенно бестактно сбрасывая его звонок. Еще минута и снова звонит. Номер другой, но так же не знакомый. Затем еще. И еще. Сбрасываю. Минута покоя кажется жуткой и, отступив к двери, я снова сталкиваюсь с этой женщиной. Ужасной Черной Женщиной за зеркальной гладью, настолько похожей на покойника, что кажется, это не он умер, - я. Стук в дверь. Надеюсь что это из морга, но на пороге снова вездесущие как грифы, Агенты похоронных бюро. Двое. Один тонкий и высокий с залысинами и жеманными манерами, второй похож на гориллу. Что-то говорят, но я их не слышу. Качаю головой и снова прикрываю дверь. Одна в темном коридоре. Только я и вездесущие зеркала. Я их любила когда-то, поэтому их так много в доме. Зеркал и нарядов. К чему они теперь? Снова нашариваю телефон. И верно, надо, позвонить Агенту. Но лучше тому, кого знаешь. У нее приятный низкий голос. Помню, мы встречались еще в больнице, она оставила мне карточку. Я так разозлилась на нее. Как будто если бы она не дала мне этой карточки, он бы не ушел. Но ведь уже тогда, я знала, что нам отпущено, исчезающе мало времени. Еще час. Запах не выносим. Снова стук в дверь, но теперь это те, кто должен тут быть. Бумаги, какие-то соболезнующие слова, указания. Что взять, что собрать, как поступить. Из всего запоминаю только про одежду и зеркала. Чужие люди топчутся по моему полу. Оставляют следы. Безучастны к чужому горю. Им привычно. Та женщина, Агент, обняла на прощание. Уточняет счет похорон, и я только тут соображаю, о чем не сказала. - Он должен быть похоронен в Другом Городе. – На меня смотрят с удивлением, но я только качаю головой. – Его родственники там. Он не простит, если я поступлю иначе. Молчим. Я слушаю, как она вздыхает и ищет телефон. Крупная, грузная женщина, пропитанная смертью не хуже этого дома. Она кивает, говорит, что все устроит. Кому-то звонит. «Нужно отправить груз двести». Вот так. Гроб с взрослым человеком весит примерно двести килограмм. Оттуда и название. К чему афишировать. «Груз двести», звучит лучше слова:«мертвец». Есть ли у меня загранпаспорт? Есть, конечно. Да, и виза тоже. До завтра собрать вещи? Хорошо. Нет, лучше как можно скорее. Завтра вечером? Поезд? Хорошо. Снова закрываю входную дверь. Мне только сейчас понятно, что она скрипит. Немножко, но так противно и тоскливо, как голодная кошка, не дождавшаяся хозяина. От этого звука становится совсем жутко. Одна. В пустом темном доме. Одна. Только я и бесчисленные отражения этой Женщины в Черном, с посеревшим от горя лицом. Снова звонок. На этот раз номер знакомый. Мама. Не моя. Его. Тяжелые гудки и я оседаю, прижавшись спиной к стене. Сил больше нет. Не плач, сухое карканье в пустом и темном доме. Карканье и тиканье больших напольных часов. Утро. Я так и спала в кресле в гостиной, свернувшись клубком. И весь день как в тумане. Собираюсь как во сне. В себя прихожу только с визитом моего Похоронного Агента. Собрала ли я смену белья дл покойного? Да, конечно. Не лучшая одежда, но любимая. Ему нравилось. И билеты для меня. Билет. В один конец. Бьют часы. Страшные гулкие удары. Я никогда не замечала, что бы они так били. Агент уходит, снова оставляя меня в одиночестве и обещая проводить на поезд. Слез больше нет, внутри странное пустое чувство. И с ним рядом другое, колотящееся, горячее, твердящее, что все происходящее ложь. Оно как маятник раскачивает меня на этой пьянящей волне. И кажется, что сейчас раздастся звук до боли знакомых шагов, что он войдет в комнату, с обычной небрежной манерой скинет плащ, обругает погоду и поинтересуется чем так пахнет. Не вскакиваю, вспархиваю с места и почти врезаюсь в комод. Лихорадочно ищу, сама не знаю что. Стопка старых писем, ключи, какая-то мелочь, бутылка старого вина, сухие травы…Вот она. Шкатулка. Красное изящное дерево, красные розы на крышке и желтые капли янтаря. Два отверстия, одно под ключ замка, второе под ключ завода, резной стержень, он висит на цепочке. На моей груди, вместо крестика. Внутри шкатулки конечно пусто, но пройдясь пальцам под колючей розой, мне удается что-то нащупать. Отдергиваю руку, на кончиках пальцев кровь, но вытащить смятый конвертик теперь просто. В конверте что-то есть, записка и крошечный флакон с прозрачной жидкостью. В записке только одна строчка: «выпей меня». В бессильном жесте сжимаю флакон и отшвыриваю шкатулку. Шутка в его духе. Без сил падаю в кресло. Как бы я желала, что бы это был яд. Такой, чтобы никогда не очнуться. Дрожащими пальцами открываю флакон. Если это его последняя шутка, пусть так. Пью. Вода с сахаром. Ну, что еще могло быть во флаконе? Вода с сахаром и почему-то с ванильным привкусом. Я лежу в кресле, и мне сквозь полудрему чудится прикосновение. Словно кто-то перебирает пряди моих волос. Руки очень теплые, пахнут хлебом и молоком, так сильно не похожим на запахи болезни и лекарств. Звонок, я вздрагиваю, вижу, темноту за окном и в панике вспоминаю, что у меня сегодня поезд. Счастье, что Агент прислала машину. Забавно. У меня всегда было столько друзей, но пролетая ночной город, я не узнаю ни одной улицы, словно все стало пустым. Город потерял свою душу. Не узнаю ни один голос из телефона. И никого рядом кроме молчаливых служащих morte. Поезд. Какой-то крупный человек с вытянутым «крысиным» лицом с силой толкнул меня в толпе. Я налетела на поручни и скорее всего на плече теперь будут синяки. Он мог бы извиниться. Но не стал. Мое купе, в самом первом из вагонов, а грузовой, с телом самого близкого мне человека, в самом конце состава. Несправедливо, нас разлучили даже в последней поездке. К тому же я не одна в своем купе. Мой Попутчик почти опоздал на поезд. Наверно было бы лучше, если бы он не успел. Смотреть на него неприятно. Голова его, по форме похожа на яйцо. С таким же голым блестящим верхом. И пара глаз какого-то грязного синего цвета, глядящая из-под редких светлых бровей, не производит приятного впечатления. Он согнутый, не естественный. Словно горбатый, но определенно не горбат. Руки. Меня бросает в дрожь при виде этих скрюченных белесых пальцев. Но хуже всего, маслянистая поволока, с которой он рассматривает меня. Гадко. За окном началась гроза. Хорошая примета уезжать в дождь. Правда за маревом текущей воды, темнотой и разрываемой вспышками, разглядеть что-то в окне, кроме моего бледного лица нельзя. - Вам нравится гроза?Вздрагиваю. Совсем забыла о моем попутчике. Да и мне казалось, он вышел отужинать. В темноте его лица не видно, только силуэт, блеклые очертания и гротескная тень. - Вы больше часа сидите неподвижно и не отводите глаз от окна. И голос. Такое ощущение, что это жаба по ошибке вдруг заговорила со мной на одном языке. - Дождь – нет. Но грозу я люблю. Слава богу, мне казалось, не избавлюсь от этого хриплого карканья никогда. По крайней мере, теперь мой собственный голос звучит нормально. Жуткая мы пара. Этот отвратительный человек и я, пустая, черная, страшная. - Вы, мазелька, ничего не ели. Поезд в пути уже довольно давно. Гроза мешает мне спать. Читать в таком свете не имею никакой возможности. Остается лишь считать прошедшее время. Сказать сколько я насчитал?Моего попутчика тянет на разговоры, к счастью договорить он так и не успел. Истошный крик был слышен даже сквозь гром. Пассажиры зашумели и вместе с прочими любопытствующими, я выглянула наружу. В тускло освещенном коридорчике замерла проводница. Милая, чуть полноватая дама, она стояла над каким-то железным приспособлением и с тихим воем трясла обожженными горячей водой руками. Смотреть на это было жутко, крупные красные ладони уже покрылись белесыми волдырями, а её лицо было перекошенным от боли, точно у мученика с древних гравюр. На меня кто-то налетел сзади, заставляя отшатнуться и отвести глаза от жуткого зрелища. Не успела я и вдохнуть, как тут же стоящая за моей спиной дама зашипела:-- Курица! – Она скривила очерченные ярко-алым, точно розы на моей шкатулке, губы. Красивая женщина. В светлом платье, персикового цвета, с шелковым шарфом на шее и уложенными на греческий манер светлыми же волосами. Лицо, как у модели с обложки журнала. Если бы только не эта брезгливость. В тонких руках, с длинными удивительно изящными пальцами, собачка. Из тех, что порой носят с собой. Тщедушное гладкошерстное создание с крупными глубоко несчастными глазами. Собака залилась лаем. Странно, такое крошечное создание, создает столько шума. На фоне общего гвалта вовсе не выносимо. Пусть она умолкнет. Пусть все замолчат. Тонкий визгливый лай вгрызается прямиком в нервы. Прочь, прочь от этого шума. Дверь в купе отрезала лишние звуки. Приглушила то, что царило за ней. Я прижимаю руки к лицу, лишь бы не видеть ничего. Не слышать. Сколько прошло времени, прежде чем шум стих, не знаю. Дверь снова зашелестела. Хорошо, что она не скрипит как дверь в моем доме, к примеру, этот звук похож на железный скрежет. Купе открывается с иным настроением. - Еще не спите, мазелька? Представьте, проводнице привиделись ноги. Ноги! В коридоре. О них бедняжка и запнулась. Облила себя кипятком. Верно, вам говорю, мазелька, о нормальном обслуживании можно забыть. Я молчу. Отвечать не хочется, да и в полулежащем состоянии, обнимая подушку, кутаясь в теплое одеяло, изображать светскую беседу сложно. Сквозь сонный морок чудился мне знакомый голос. Не тихий, слабый шепот, к которому я привыкла за последние полгода, а тот самый, сильный раскатистый баритон, в который я влюбилась без памяти при нашей самой первой встрече. Мне кажется, покойник звал меня, что-то настойчиво твердил, но ни слова не осталось в моей памяти. Только ощущение глухой боли в груди. Мало хорошего если покойный зовет тебя за собой. Утро ясным не было. И хотя гроза успокоилась, к сожалению, из бушующей вчера водной стихии она превратилась в долгий, затяжной ливень, который казалось, охватил поезд в свои объятия и совсем не торопился их размыкать. - Погода просто мразь, мазелька. Совершенно ужасно. Чужой голос заставляет вздрогнуть. Мой Попутчик…Я же так и не спросила его имени. Попутчик устроился напротив моей постели и вновь принялся буравить меня взглядом. Изучающим взглядом. Таким со вкусом, медленно раздевают женщину. Впрочем, нет, не так. Таким взглядом мясник мысленно разделывает тушу. Четко знает, где пройтись ножом, что бы получить аккуратные ровные кусочки. Эти мысли кажутся глупыми. Ну, право, какое мне дело до совершенно не знакомого мне человека, как бы он не смотрел?Весь день мимо, я так и не сдвинулась с места. Успела только привести себя, свою одежду и волосы в относительный порядок. По крайней мере, глядя на собственный силуэт в отражении темного окна, я больше не испытываю тихого ужаса. В дверь купе постучали и вскоре, когда её открыли, на пороге показался совершенно удивительный юноша. Среднего роста и тонкокостного сложения, он отличался приятными чертами узкого лица, обрамленного вьющимися светлыми локонами, и той заискивающей манерой, что обычно свойственна преданным собакам. Как выяснилось из разговора позже, это был Следователь нашего поезда. Он пришел, что бы расспросить о том случае с несчастной девушкой обжегшей ладони. Ничего нового он наверно от нас не узнал, но успел спросить, знаем ли мы, куда пропал один из пассажиров поезда? Его попутчик ищет своего друга со вчерашнего вечера. Он даже показал фото. Точно, я помнила этого мужчину. Тот самый, с крысиным лицом. Он еще толкнул меня на перроне. Вечер. Мне хочется есть, впервые за последние три дня. К сожалению, еды я с собой не взяла, в сборах не подумала, теперь - уже поздно. Проводница у нас теперь совсем одна, и ночью бедняжка отдыхает, а ресторан поезда давно закрыт. Что бы немного унять голодную ломоту в теле и это давящее чувство в висках, выхожу в тамбур. Здесь тихо и из вагона-ресторана тянет чем-то странным. Толкаю дверь. Так и есть, пахнет вареным мясом. Но так, вроде и приятно и слишком сладко одновременно. Сумрачный пустой коридор, освещенный только тусклыми желтыми лампами, и в отражениях темных окон скользит девушка уже больше похожая на меня. Окликаю кого-нибудь. В ответ тихо. Запах идет с кухни вагона-ресторана, и голод толкает меня вперед, мимо разбитой лампы, чей плафон лежит белыми скорлупками на красном ковре. Осторожно переступаю через них и про себя еще думаю, как странно, здесь все не заперто. Иду мимо столов, туда, где находится стойка и дверь на кухню. Толкаю её и вижу опрятное белое помещение. Окна прикрыты занавесками, с большими желтыми подсолнухами, скатерть с тем же узором на маленьком столике. На плите занимающей собой почти все остальное пространство стоит кастрюля, под ней видны язычки синего газа. Машинально приближаюсь и, с голодным интересом отодвинув крышку, замираю. Голова. Вы когда-нибудь видели вареную голову? Мясо, отстающее с еще узнаваемых черт, высветленная кожа и плоть под ней, вывалившиеся глаза, держащиеся только на неопрятного вида нерве и оскаленные в посмертной улыбке зубы. Узнаваемое лицо. То самое, с крысиными чертами.

Потемнело в глазах. По ладони, растеклась боль, когда я неосторожно задела себя горячей крышкой, ощущение тела пропало вовсе, а после меня словно ударили по затылку. Я совсем потеряла ориентацию и свалилась сначала на пол, который еще несколько мгновений чувствовала щекой. Так бывает если лежать на ладонях, больших, сложенных лодочкой. Словно под потоком теплой воды. И слушать голос, самый родной и близкий голос из всех. Совсем рядом. Протяни руку – коснешься. Руки же на моих бедрах холодные. Узкие изучающие, движутся, медленно проникая под ткань с осторожностью жулика влезающего в не запертое окно. В себя приводит даже не столько ледяное ощущение, сколько касание похожее на движение червей скользящих по коже. Вскрикиваю и, дернувшись, сажусь на постели. Юноша, сидящий рядом, шарахнулся в сторону. Смуглый, со слегка раскосыми темными глазами, в которых блуждает лихорадочный блеск, он выглядит смущенным и одновременно наглым. Бормочет что-то, но я не вникаю в его слова, только смотрю на эти руки с гибкими тонкими пальцами и думаю, что они должно быть очень холодные. На парне белый халат, он похож на врача. Его уже осмелевшие слова перекрывает шорох двери и знакомый Следователь. Жаль его. Мужчину с крысиными чертами. Его тело так и не нашли. Только голову, которую кто-то варил в кастрюле. Но это настоящее убийство, и где-то на поезде есть Психопат способный на подобное. Мне почему-то сразу вспомнился мой маслянистый Попутчик. Мне перевязали руку и отправили к себе. Купе было пусто, и я не помню, как оказалась на постели. Прикрыла глаза всего на минуту, так, по крайней мере, казалось. Днем определенно меня кто-то пытался разбудить, я даже помню, что мой Попутчик, оказался столь любезен, что принес немного еды. Я, правда, совсем не помню как её ела и что это было. Мой сон был глубоким и полным забытья, сказывалась усталость. Снова проспала весь день и, открыв глаза лишь к вечеру, долго сидела перед окном, слушая как непрестанный дождь, снова перешедший в грозу, бьется о стекло. - Не нормально, что он так поливает, мазелька. Мой Попутчик крутит в своих жутких пальцах сигару и смотрит на меня в упор. Если на поезде и есть маньяк, то сомневаться в том, что вот он, сидит напротив, не приходится. Терпкий едва-едва приятный запах плывет по купе. - Здесь нельзя курить. – Соображаю я и чуть морщусь. Ненавижу запах табака. – Но, ваша правда. Гроза нас не оставляет. - Впору рассказывать страшные истории, а? – Он усмехается, в темноте, полумраке этого не видно, но я почти слышу, как уголки его губ ползут вверх. - По вашему, убийство – повод для шутки?- И еще какой, моя дорогая. – Наставническим тоном продолжает он и тянется вперед, чтобы погасить сигару. – Да и кто сказал, что его убили? Может глупец был не слишком осторожен на кухне?- Очень остроумно. – Я ежусь, и, подбирая ноги, стараюсь отодвинуться подальше. Несмотря на его неожиданную заботу, этот человек не вызывает у меня симпатии. - Следователь просил вас подойти к нему. В его купе. – Снова эта сальная ухмылка, в ней самой по себе есть что-то непристойное. – Это шестой вагон. Проводить вас?Отказываюсь, но пройтись и правда стоит. Выскальзываю из купе и снимаю груз взгляда моего Попутчика. Одно из окон раскрыто, и крупные капли дождя залетают внутрь, оставаясь лужами на полу и подоконнике. Пахнет свежестью, и сразу становится легко дышать. Приближаюсь к раме, что бы прикрыть окно, и несколько капель падает на мои руки. Это приводит в чувство, и я стою, просто стою на одном месте, пытаясь уловить, закрепить мгновение наслаждения грозой. Сверкает, и в свете вспышки в окне я вижу уже саму себя. Не мою тень и не бледный призрак, а ту в целом жизнерадостную девушку которую вы бы застали год, полгода назад. За моей спиной хлопает дверь купе и оттуда вырывается высокий бледный мужчина с растрепанными черными волосами. Он хватает меня за плечи и все что может выдавить из себя это слово: «Там…». Затем закатывает глаза и опирается о подоконник. Его трясет. С замирающим сердцем отступаю и медленно точно во сне иду к раскрытой двери, про себя считая шаги и удары собственного сердца. Убеждаю собственное сознание, в том, что ничего страшного быть там не может, если уж юноша вышел оттуда живым. Купе темное, кто-то разбил даже тусклую верхнюю лампу, она теперь висит жутковатыми обломками. Две постели, одна не тронута, вторая смята и на ней в неестественной позе лежит женщина. Её замечаешь сразу, только силуэт, затем во вспышке света видишь раскрытые шире нельзя глаза, распахнутые губы и шелковый платок, врезавшийся в её шею до алых пятен крови текущих сквозь ткань. В вывернутых руках сложенных на груди есть что-то совершенно сюрреалистичное. Но хуже когда понимаешь, что букет в руках женщины некогда был живым существом. Отступаю и натыкаюсь на кого-то спиной. Вскрикиваю, но меня тут же оттесняют в сторону. Следователь и с ним два человека в служебной форме принимаются за свое дело. Как они быстро, точно уже ждали. Суетятся. Меня мягко, но настойчиво отводят меня в сторону. Во взгляде Следователя настороженность. - Леди, снова вы. – Он собран и спокоен. Той заискивающей, точно извиняющейся за собственное существование, манеры говорить нет и в помине. Теперь он скорее похож на гончую взявшую след. – Это второй человек, умерший за сегодня. Вы знали эту девушку?Качаю головой, но он не унимается, стискивая мои пальцы. - С первым вы тоже не были знакомы, но сами сказали, что он толкнул вас, здесь же, – его тон стал жестче – У меня есть свидетель, утверждающий, что вторая жертва вас оскорбила. Так объясните мне, чем обидел вас врач? – Он свел брови став почти пугающим. – Ну?- Прошу вас, я не понимаю. - Леди, у меня на поезде три трупа. До окончания путешествия еще целая ночь, и я бы очень хотел, что бы их, не стало больше. – Он, определенно сделал над собой усилие сто бы взять себя в руки. – Я уверен, что кто-то слишком ревностно вас охраняет. Этот кто-то проникает в закрытые помещения, и не оставляет после себя следов, обычных для подобных вещей. Этот кто-то силен настолько, что его жертвы не успевают даже позвать на помощь. Я уже склонен усматривать в происшедшем мистические корни. Врач, что осматривал вас, после обморока, найден пол часа назад, в кочегарной. Беднягу изуродовали как бог черепаху, мы едва опознали его. И вы должны мне помочь. Вы путешествуете одна?- Да. Да, конечно я помогу. – Внутри становится холодно и неуютно от предположений. – Одна. Но в моем купе есть попутчик. Вы можете его спросить, я почти никуда не выходила. - Попутчик? По документам, там никого не должно быть, тот же, что в прошлый раз? Это ваш знакомый?Молчание, затем он вдруг срывается с места и отправляется к моему купе. Но все пространство наполнено одними лишь моими вещами. Тот, кто так напугал меня своим жутковатым взглядом, исчез, словно и не было. - Вам лучше отдохнуть. Следователь качает головой, и, прикрыв за собой дверь, оставив меня в одиночестве, выходит. За окном снова беснуется гроза. Глядя на саму себя, на отражение в темных потоках омывающих окно, не могу понять, где же мой рассудок начал играть со мной. Устраиваюсь на своем месте и замираю. Жду. Сама не знаю чего. Сквозь шорох дождя, дрему, чувствую ласковое касание кончиков пальцев у щеки. Замираю, чтобы не спугнуть. Можешь ли ты быть рядом? Даже сейчас и сильнее чем бы то ни было? Медленно открываю глаза, за несколько секунд поверив в невозможное. Дергаюсь в попытке отбросить от себя тонкие паучьи пальцы, и они мигом сжимаются на моем горле. - Тише. – Мой Попутчик ухмыляется и в полутьме его наполненные блеском безумия глаза кажутся горящими дьявольским огнем. – Мы же не хотим привлечь внимание, сладкая мазелька? – Он склоняется ближе, и я снова пытаюсь отшатнуться от запаха, которым пропитана его одежда. - Вы. Вы их убили. – Осеняет меня, но он лишь фыркает в ответ. - Нет, моя дорогая. Поднимайтесь, навестим вашего супруга. – Совсем иным тоном добавляет этот человек. - Что?- Вашего мертвеца. Вы же не думаете, что на такие зверства способны люди. Я давно охочусь за подобными тварями, уверю вас, следующей жертвой, когда он не сдержится и будет некого наказывать, станете вы сами. Я слушаю его и точно не слышу, не могу поверить. Бред который он несет…Но сейчас, в темноте все произошедшее, в этом свете кажется логичным. Он буквально выволакивает меня в коридор и здесь уже толпятся люди. Мрачные, сосредоточенные и определенно напуганные. Их так много, что мы едва можем втиснуться. Мой Попутчик поднимает руки, привлекая общее внимание. Как много слов. Он говорит, красиво и убедительно, порой тыча в меня своим жутким пальцем, и приводя какие-то доводы. И я вижу, как он управляет общим настроением. Какой брад, Мой Бог!Тот, кто спит в гробу в конце поезда не успокоится, пока не перебьет нас всех. Люди шумят, поддерживая его слова. Верят! Я словно попала в жуткую историю со страниц книги. И это, та самая Толпа, намеренная растерзать первого встречного просто за то, что он выглядит иначе. Меня хватают под руки. Тащат почти силой к последнему вагону. Мне не было так страшно никогда, в моей сумасшедшей жизни. Люди, совсем не знакомые мне, люди которых я вижу впервые, которых внешне можно принять за здоровых ведут, себя как умалишенные. Под маской разумной рациональности прячется настоящий зверь. Вот и багажное отделение. В пустом зале стоит только один груз. Тщательно заколоченный ящик. В нем гроб. В ход идут какие-то инструменты, летят щепки дерева и, наконец, ящик обнажает свое нутро. И слышно как победно кричат люди, словно загнали в угол чудовище. Сюрреалистично. Нереально. Но внутри только труп. Что еще может быть в гробу? Обычное человеческое тело. Пытаюсь всмотреться в еще узнаваемые, но столь изуродованные, родные черты. Это почти физически больно. Выворачиваюсь из чужих рук и кидаюсь к выходу, прочь, прочь от этого зрелища. Мне вслед несутся злые возгласы, и я понимаю, что стала преследуемой. Как это глубоко, в звериных инстинктах: бежит – значит, жертва. Состав пролетает как одно видение, полное неярких ламп, возбужденных возгласов и хлопающих дверей. Выныриваю, наконец, к самому поезду и здесь минуя тамбур, торможу. Есть ведь способ избавиться от всех вагонов разом. Как трудно дышать, когда ветер свистит вокруг и рвет одежду, волосы. Страшно. Крепление ледяное на ощупь и сдвинуть его голыми руками – задача не для девушки. Ржавчина наконец поддается, а крики преследователей, этой обезумевшей средневековой толпы лишь предают сил. Скрежет, сноп искр и крепление выходит из пазов. Гора с плеч, точно мне лично нужно было тащить весь груз вагонов на себе. Дышать легче, несмотря на ледяной ветер. Они отдаляются, огни вагонов, я же спешу в тепло, пряча перемазанные ржавчиной и какой-то темной липкой дрянью, вроде масла, пальцы. Среди пыли и жара царящих в котельной нельзя различить ничего кроме тела на половину торчащего из прикрытой печи. Признаться это меня уже не впечатлило. Тут нет никого. Нет машиниста, нет рабочих, нет ни одной живой души. Только добравшись до самой кабины управления, я услышала шаги за спиной. Обернулась, теряясь в догадках, и замерла, глядя на Следователя. В его руках был пистолет. Самый настоящий, с гладким черным стволом, зло ощерившимся в мою сторону. - Я не очень хотел в это верить, но, похоже, иных вариантов не осталось. Его голос звучал глухо, точно он был не в себе, или пьян. - Верить во что?- Ты! Ты их убила!Я отступила. Страшно смотреть на человека с таким безумным взглядом. Страшно видеть, как темнеет в его глазах что-то безумное. Как оно заслоняет собой разум. Выстрел, куда-то мимо, но клянусь, я в это мгновение побелела бы еще больше, если бы могла. Кидаюсь прочь, мой преследователь тут же за мной. Второй выстрел, оглушительней первого и снова мимо. И тишина. Замерев, что бы перевести дыхание и оглянувшись вижу только ничком лежащее тело. Сколько крови, господи, как в человеке может быть столько крови? Он видимо запнулся и случайно нажал на курок. А пистолет…Ну да, вот же он. В моей ладони. Делаю еще шаг, что бы лучше рассмотреть и понимаю, что лужа добралась до самых носков сапог. Тишина. Оглушительная в своем совершенстве. Только теперь проступает в сознании шум несущегося паровоза, шум бьющегося о его стальную поверхность дождя и бешеный стук моего собственного сердца. Еще десяток я просто стою, переводя дыхание. Надо бы выволочь тело к последней двери паровоза. Скинуть его на рельсы. Как бы ни было одиноко в несущемся неизвестно куда поезде, все лучше соседства с мертвецом. Мертвец. В котельной. Подцепив стальную дверцу, распахиваю её шире и несколькими судорожными рывками заталкиваю и это тело в пламя. Все. Хватит с меня. Кутаюсь в шаль и наливаю чай. Здесь же, в котельной обнаружился чайник, который кто-то оставил, словно специально. Забавно, я точно знала, где он стоит, но готова поклясться, что никогда не была здесь раньше. Ни следа присутствия кого-либо, кроме меня. И поезд несется вперед. Рано или поздно пламя в печи стихнет, и он остановится, тогда и можно будет сойти. Устраиваюсь у огня, прямо на мешке с углем, не беспокоясь о внешнем виде. Все равно, волосы и одежда уже порядком истрепались. Янтарная жидкость в чашке покачивается в такт поезду, унося в размышления о странных событиях сопровождавших мой отъезд. И о его причине. Какое безумство. И как горько понимать, что подобное возможно. Это, но нельзя, нельзя, хоть на секундочку прикрыть глаза и поверить, в то, что ты жив. И ждешь меня. В Кракове. В Праге. В любом ином старом городе, где время застыло и можно вспомнить тепло твоих ладоней лежащих на спине, запах ткани и вкус губ. Не плачу больше. Клянусь, я научусь улыбаться, искренне и легко, даже теперь, когда знаю, что тебя больше нет.

Из дремы меня вырвал скрежет стальных колес. Пламя, наконец, вышло, и он остановился. Дальше пешком, благо до города осталось совсем не много. Еще темно, и льет так, словно природа возненавидела эту землю. Промокла полностью, с головы до пят за считанные секунды, но мне от этого только легче. Стальная громада остается за спиной, а я бреду по путям, радуясь тому, что поезда и его пассажиров больше нет. Занимается заря. В Новом Городе, как всегда в Европе, тихо. В предрассветный час нет ни одной живой души. Мокрые камни мостовой словно зеркала откидывают тысячи солнечных зайчиков умножая робкие первые лучи. Крупные капли ударяются о черепицу остроконечных крыш и с тихим звуком разбиваются на множество куда меньших, сверкающих. Красиво. - Вы совсем вымокли. Меня прикрывают зонтом, а я боюсь пошевелиться, замираю, что бы удостовериться. Мне не показалось. Это тот самый голос. Самый родной из всех. - Это никуда не годится. Как это вышло? Как это возможно? Вопросы, объяснения, одно невероятней другого и, кажется, вот сейчас, сейчас проснусь, но…- Я знаю здесь недалеко одно кафе. Там можно точно отогреться у огня. И если очень попросить, нам отдадут плед. Не стой как каменная, пошли. И мы идем. -А если промывание?- Поздно. Что говорят в лаборатории?- Один бес поймет в их записях. Какой-то нейротоксин из группы морфинов. - Все. Теперь точно все.