Вино из бабочек

Рассказ:

Краков отпустил нас далеко не сразу. На границе города велись дорожные работы; навигатор непонятно почему привёл нас в самый эпицентр, и мы потеряли едва ли не час в пробке. Андраш, устав сдерживаться, тихо ругался по-румынски и на карпато-цыганском диалекте; Катажина свернулась калачиком на заднем сидении и, несмотря на игравшую достаточно громко музыку, крепко заснула; я то и дело задремывал и ронял голову на грудь, но мгновенно просыпался от резкой боли в шейных позвонках. – Опусти сиденье и поспи, – сказал наконец Андраш, – нам еще долго. – Не хочу, – я поморщился, растирая шею, – я пытаюсь придумать новую концепцию для аттракциона. Я опустил взгляд на блокнот, который держал на колене. Утром я купил для разнообразия красную авторучку, и теперь расплачивался за это: всякий раз, когда светофоры загорались красным, все написанное мной становилось невидимым. Я мог писать и вслепую, но ожидание и неподвижность мешали думать, парадоксальным образом раздражая и одновременно усыпляя. В который раз я поднял взор, пытаясь найти хоть что-то, за что могла бы зацепиться мысль. В алом свете светофора влажный асфальт впереди превращался в кровавое море. Это было красиво, но едва ли могло как-то пригодиться для шоу. Впрочем… «Черный силуэт, – записал я, – на фоне красного дождя. Или, – спохватился я тотчас, – обычной воды, подсвеченной красным светом. Обдумать. » В этот миг загорелся зеленый свет, и я увидел, что писал поверх предыдущих своих заметок, делая их, таким образом, нечитаемыми. Сдавшись, я откинул голову на спинку сиденья и задремал. Проснулся от очередного болезненного рывка. Краков наконец-то остался позади. Мы летели сквозь мрак, в котором свет фар рисовал то призрачный коридор смыкающихся над дорогой деревьев, то заборы и придорожные кресты, то лишь густой туман, лежавший неизменно полосами – выехав из одной, мы почти мгновенно въезжали в другую. Вверху сверкали огромные, яркие звезды. – Если хочешь рассказать, зачем мы едем в Словакию, то сейчас самое время, – сказал Андраш. – Тогда убавь наконец музыку, – проворчал я, ища под сидением выроненный во сне блокнот. Десять лет назад, закончив ********** für bildende Künste в Дрездене, я и мой однокашник по имени Георг (как и я, он был мадьяр, но представляться предпочитал на немецкий лад), решили сказать новое слово в туристическом бизнесе. Нашим первым решением было построить в Трансильвании «Дракула-лэнд», который уже не одно десятилетие хотят и не решаются создать сами румыны, но мы столкнулись с косностью властей, воспринявших наше начинание как своего рода кощунство по отношению к национальному герою. Затем мы попытались было обратиться к образу другого, едва ли менее известного колосажателя – русского царя Ивана IV, известного как Грозный. Однако в Москве с нами не стали даже разговаривать, проект же создания средневекового аттракциона в городе Александров поначалу встретил сдержанное любопытство администрации, но затем был категорически отвергнут местной церковью (позже мы узнали, что Ивана Грозного как раз собирались канонизировать). Тогда-то мы и решили посетить Словакию, дабы попытать счастья в Чахтицком замке, связанном с именем Эржебет Батори, Кровавой Пани, входящей в Книгу Гиннеса как рекордсмен среди женщин-убийц. Замок Чейте, он же Чахтицкий град, представлял собой унылые руины, живописно венчающие крутую лесистую гору, но сами по себе не представляющие особой эстетической ценности. Серая каменная кладка, и ничего более. От башен остались огрызки без кровель и перекрытий, скучные, как фабричные трубы. Увидев просторное одноэтажное здание с восстановленной крышей, я ожидал увидеть в нем музей, но обнаружил лишь несколько стендов с информацией и полупустой прилавок с сувенирами. Из сувениров были монетки с видом Чахтицкого замка, красное сухое вино «Bathorýčkina krv», скверного качества блеклые открытки и еще какая-то мелочевка, уже не имеющая прямого отношения ни к Чейте, ни к Эржебет Батори. Ближайшее кафе располагалось в деревне Višňové под горой, то есть примерно в получасе ходьбы по колено в коричневой тяжелой грязи. В Чахтицком граде не было даже – scuzați-mă – туалета для посетителей. Одним словом, мы были нужны замку не меньше, чем замок был нужен нам. Стоит заметить, что мы с Георгом образовывали идеальный тандем. У него были какой-никакой стартовый капитал, деловая хватка и умение договариваться. У меня – неиссякаемое множество идей и энергия, которая захватывала тех, с кем я общался дольше десяти минут. Если бы не Георг, у меня мало с кем были бы эти минуты, но при его содействии я смог поговорить со всеми нужными людьми. Когда требовалось, Георг выступал в роли переводчика. Не на словацкий, само собою, а на язык денег. Впрочем, я и сам уже не был оторванным от реальности прожектером. Я отчетливо видел колоссальный коммерческий потенциал легенды о Чахтицкой пани и хотел его реализовать. Краков отпустил нас далеко не сразу. На границе города велись дорожные работы; навигатор непонятно почему привёл нас в самый эпицентр, и мы потеряли едва ли не час в пробке. Андраш, устав сдерживаться, тихо ругался по-румынски и на карпато-цыганском диалекте; Катажина свернулась калачиком на заднем сидении и, несмотря на игравшую достаточно громко музыку, крепко заснула; я то и дело задремывал и ронял голову на грудь, но мгновенно просыпался от резкой боли в шейных позвонках. – Опусти сиденье и поспи, – сказал наконец Андраш, – нам еще долго. – Не хочу, – я поморщился, растирая шею, – я пытаюсь придумать новую концепцию для аттракциона. Я опустил взгляд на блокнот, который держал на колене. Утром я купил для разнообразия красную авторучку, и теперь расплачивался за это: всякий раз, когда светофоры загорались красным, все написанное мной становилось невидимым. Я мог писать и вслепую, но ожидание и неподвижность мешали думать, парадоксальным образом раздражая и одновременно усыпляя. В который раз я поднял взор, пытаясь найти хоть что-то, за что могла бы зацепиться мысль. В алом свете светофора влажный асфальт впереди превращался в кровавое море. Это было красиво, но едва ли могло как-то пригодиться для шоу. Впрочем… «Черный силуэт, – записал я, – на фоне красного дождя. Или, – спохватился я тотчас, – обычной воды, подсвеченной красным светом. Обдумать. » В этот миг загорелся зеленый свет, и я увидел, что писал поверх предыдущих своих заметок, делая их, таким образом, нечитаемыми. Сдавшись, я откинул голову на спинку сиденья и задремал. Проснулся от очередного болезненного рывка. Краков наконец-то остался позади. Мы летели сквозь мрак, в котором свет фар рисовал то призрачный коридор смыкающихся над дорогой деревьев, то заборы и придорожные кресты, то лишь густой туман, лежавший неизменно полосами – выехав из одной, мы почти мгновенно въезжали в другую. Вверху сверкали огромные, яркие звезды. – Если хочешь рассказать, зачем мы едем в Словакию, то сейчас самое время, – сказал Андраш. – Тогда убавь наконец музыку, – проворчал я, ища под сидением выроненный во сне блокнот. Десять лет назад, закончив ********** für bildende Künste в Дрездене, я и мой однокашник по имени Георг (как и я, он был мадьяр, но представляться предпочитал на немецкий лад), решили сказать новое слово в туристическом бизнесе. Нашим первым решением было построить в Трансильвании «Дракула-лэнд», который уже не одно десятилетие хотят и не решаются создать сами румыны, но мы столкнулись с косностью властей, воспринявших наше начинание как своего рода кощунство по отношению к национальному герою. Затем мы попытались было обратиться к образу другого, едва ли менее известного колосажателя – русского царя Ивана IV, известного как Грозный. Однако в Москве с нами не стали даже разговаривать, проект же создания средневекового аттракциона в городе Александров поначалу встретил сдержанное любопытство администрации, но затем был категорически отвергнут местной церковью (позже мы узнали, что Ивана Грозного как раз собирались канонизировать). Тогда-то мы и решили посетить Словакию, дабы попытать счастья в Чахтицком замке, связанном с именем Эржебет Батори, Кровавой Пани, входящей в Книгу Гиннеса как рекордсмен среди женщин-убийц. Замок Чейте, он же Чахтицкий град, представлял собой унылые руины, живописно венчающие крутую лесистую гору, но сами по себе не представляющие особой эстетической ценности. Серая каменная кладка, и ничего более. От башен остались огрызки без кровель и перекрытий, скучные, как фабричные трубы. Увидев просторное одноэтажное здание с восстановленной крышей, я ожидал увидеть в нем музей, но обнаружил лишь несколько стендов с информацией и полупустой прилавок с сувенирами. Из сувениров были монетки с видом Чахтицкого замка, красное сухое вино «Bathorýčkina krv», скверного качества блеклые открытки и еще какая-то мелочевка, уже не имеющая прямого отношения ни к Чейте, ни к Эржебет Батори. Ближайшее кафе располагалось в деревне Višňové под горой, то есть примерно в получасе ходьбы по колено в коричневой тяжелой грязи. В Чахтицком граде не было даже – scuzați-mă – туалета для посетителей. Одним словом, мы были нужны замку не меньше, чем замок был нужен нам. Стоит заметить, что мы с Георгом образовывали идеальный тандем. У него были какой-никакой стартовый капитал, деловая хватка и умение договариваться. У меня – неиссякаемое множество идей и энергия, которая захватывала тех, с кем я общался дольше десяти минут. Если бы не Георг, у меня мало с кем были бы эти минуты, но при его содействии я смог поговорить со всеми нужными людьми. Когда требовалось, Георг выступал в роли переводчика. Не на словацкий, само собою, а на язык денег. Впрочем, я и сам уже не был оторванным от реальности прожектером. Я отчетливо видел колоссальный коммерческий потенциал легенды о Чахтицкой пани и хотел его реализовать.

Реконструкция заняла почти десять лет. Мы мечтали о триумфальном открытии полностью возрожденного замка со всеми его аттракционами, но по условиям, которые выдвинуло правительство, вынуждены были работать, не перекрывая доступа к руинам полностью. Таким образом, работа велась по секторам, что несколько затянуло процесс. Параллельно со строительством мы практически с нуля создавали туристическую инфраструктуру. Ресторанчик средневековой словацкой и венгерской кухни. Площадки для стрельбы из лука и арбалета, метания ножей и даже фехтования. Информационный центр с интерактивными экранами вместо линялых фанерных щитов. Полноценный магазин сувениров, дизайн которых я по большей части разработал сам. Замок в его руинированной ипостаси следовало увековечить, поэтому я, еще в самом начале работ, сделал множество фотографий Чейте со всех возможных точек, даже заказал для съемок с воздуха квадрокоптер. Впоследствии, когда замок был отстроен, я повторил съемки, и мы выпустили открытки и магниты с переливными изображениями, на который щербатая корона руин при смене ракурса прорастала вдруг башнями и черепичными кровлями – примерно как в фильме «Батори» Юрая Якубиско, который я, наряду с несколькими другими интересными байопиками о Чахтицкой пани, засмотрел до дыр. Большинство сувениров, впрочем, было связано не с замком, а с образом самой Кровавой Графини. Например, мы сделали собственную вариацию на тему знаменитых шаров со снегом. Внутри стеклянной сферы помещалась крошечная ванна, в которой нежилась фигурка женщины, обнаженной, если не считать средневекового головного убора. Хлопья, которые поднимались, если потрясти шар, были, разумеется, не белыми, а красными – тогда графиня оказывалась словно бы под кровавым дождем, который медленно оседал обратно в ванну. Были также прозрачные сосуды с фигуркой Эржебет, устроенные по принципу трубки Франклина. Окрашенный в алый цвет жидкий эфир находился в резервуаре внизу, но от прикосновения руки практически мгновенно приходил в движение, поднимался вверх и доходил статуэтке до плеч. Были и магниты с переливными картинками – Эржебет-красавица сменялась Эржебет-вампиршей с жутковато заострившимися чертами и распахнутым ртом, полным острых клыков – кража этой идеи была моей скромной местью Трансильвании, где аналогичным образом был представлен Влад Дракула. Логичнее было бы сделать так, чтобы юную красавицу мгновенно сменяла древняя карга, но Георг заметил, что из-за общечеловеческого страха перед старостью подобная продукция будет плохо расходиться, и был, разумеется, прав. Но наибольшую гордость у меня вызывал музей, вернее, то театрализованное представление, которое стало его изюминкой. Мы долго спорили, стоит ли делать шоу с возрастными ограничениями. Я изначально был против, полагая, что туризм есть дело семейное, и наличие перформанса с рейтингом 18+ отрицательно скажется на посещаемости замка в целом. На что Георг возразил, что в замок Чахтице люди по определению приезжают за легендой с не совсем, скажем так, детским рейтингом, и вновь я мог только согласиться с ним. Представление проходило в замковой часовне. Вместо алтаря там была установлена изящная ванна, а вместо распятия над нею возвышалась огромная «железная дева», облик которой также был моим изобретением. Это орудие казни имеет, как правило, форму условной женской фигуры в расширяющихся книзу одеяниях. В нашем исполнении изваяние расширялось в плечах, наподобие пражского голема или египетского саркофага, отчего фигура казалось исполненной угрожающей, первобытной мощи. Пропорциональное и почти красивое, но искаженное высокомерием и гневом темное лицо «девы» обрамлял головной убор из лезвий, напоминающий не то русский кокошник, не то индейский плюмаж, не то изображения Леди Боли из «Planescape». Когда два аниматора в костюмах кнехтов подтаскивали к изваянию вырывающуюся девушку, глаза изваяния начинали светиться красным – я позаимствовал эту идею в одном из пражских музеев восковых фигур. Затем со низким, рычащим скрежетом, от которого нехорошо холодело в животе, сами собою распахивались массивные створки. Кнехты срывали с пленницы и без того скудные лохмотья, и в тот же миг разверстая, ощетинившаяся шипами изнанка идола озарялась идущим снизу красным светом. Выглядело это так, словно несчастную то ли запихивают в пылающую печь, то ли ввергают напрямую в ад. Створки закрывались, но неплотно, так, чтобы в узкую щель была видна бьющаяся внутри девичья фигурка и слышен сдавленный плач. Затем на сцену выступала новая фигура – кошмарная седая старуха в пышном негнущемся платье, которая с великим трудом, поддерживаемая все теми же кнехтами, достигала ванны, расположенной у пьедестала «железной девы», поднималась по маленькой лесенке, перешагивала бортик и ложилась, исчезая из виду. После этого створки с грохотом смыкались, усиливался глухой крик жертвы, и из отверстий в «железной деве» начинали падать в ванну алые капли, постепенно сменяющиеся тонкими струйками. Крик достигал кульминации и угасал, и тогда навстречу кровавому дождю поднималась из ванны женщина юная, нагая и прекрасная, с совершенном телом, блестящим от тяжелой темно-багровой влаги. Световую схему для этой сцены я придумал не сразу. Поначалу считал, что поднимающуюся из ванны Эржебет Батори должен выхватывать из темноты узкий луч света, идущий почти вертикально сверху и создающий театрально-драматичную контрастную светотень. Затем я решил, что более уместным будет равномерный свет искусственных свечей, дополненный неяркой чувственно-золотистой подсветкой, идущей на фигуру Кровавой Пани – так все зрелище в целом обретало цветовую гамму, свойственную полотнам Караваджо. После того, как Эржебет поднималась из своей купели во весь рост, свет гас, оставляя зрителя наедине с собственном колотящимся сердцем. Когда свечи загорались вновь, и ванна, и распахнутая железная дева были пусты. Я не появлялся в Чахтице почти пять лет. Замок был восстановлен, обустройство музея не требовало более моего личного присутствия – исторической частью экспозиции занимались специалисты, которых мы пригласили из Братиславы. Я общался с Георгом через интернет и изредка по телефону. Продолжал получать процент от продаж билетов и сувениров, который, впрочем, неуклонно сокращался. В год, когда сумма уменьшилась до неприличных уже размеров, и я подумывал осторожно обсудить с Георгом этот вопрос, он позвонил мне сам. Сообщил то, что я давно уже заподозрил: дела аттракциона идут вовсе не блестяще. И пригласил меня приехать для, как он выразился, перезапуска предприятия. Тон у него был сдержанно-нервозный. Понимая, что Георг имеет в виду прежде всего выработку стратегии, я, тем не менее, прихватил с собой и фотооборудование, и моего бессменного ассистента – румына по имени Андраш Дьяконеску. В Краков мы заехали за Катажиной, польской моделью, которую я собирался отснять в образе Эржебет Батори для новой серии открыток и календарей. В моей маленькой команде не хватало стилиста, но я намеревался пригласить кого-нибудь из Братиславы. – Честно говоря, – подытожил я, – у него был настолько напряженный голос, что я не удивлюсь, если выяснится, что он намерен закрыть аттракцион вовсе. Конечно, в этом случае я буду его отговаривать, как могу. Но сразу предвижу его реплику: он готов принять любое мое решение, если я могу вложить в предприятие свои деньги. Один ответ на все случаи, зато действенный. Затканные туманами луга и леса Польши остались позади, не сменившись ничем – в Словакии дорога шла через Малые Карпаты. Не стало даже звезд. Временами в черноте за дорожными ограждениями чудились силуэты далеких гор, но их, по-видимому, достраивал мой собственный ум – уж слишком темной была ночь. Два или три раза мы видели ярко освещенные замки, расположенные на далеких отрогах. Горы при этом оставались невидимы, и казалось, что строения с какой-то ирреальной невесомостью парят в пустоте – в них было что-то от космических кораблей. Потом в свете фар пред нами вспыхнула громадная белесая бабочка, и в тот же миг машина страшно, тошнотворно вильнула. Мое воображение успело нарисовать скрежет ломаемого ограждения, долгий полет навстречу темным скалам и нестерпимую пустоту в животе, которая, как мне почему-то показалось, будет последним, что я успею ощутить, но Андраш сумел выровнять ход. На заднем сидении завозилась, просыпаясь, Катажина. – Ты нас убить хочешь? – спросил я. – Прости, – впервые в жизни я слышал, как у Андраша дрожит голос, – не люблю бабочек. А тут еще…– Понимаю, – пробормотал я. Должен признать, я и сам до сих пор испытывал отвращение – на сетчатке глаз словно бы отпечаталось, не желая уходить, изображение простертого савана полупрозрачных крыльев, длинных усиков, похожих на шипованные рога, и хищного, спазматически вытянутого хобота, которым бабочка, казалось, хотела ужалить стекло. Там, где она разбилась, вдруг понял я, на окне осталась алая клякса. -Уже приехали? – сонно промурлыкала Катажина. – Чуть было не, – ответил я, и попросил Андраша: – Смой это, пожалуйста…Андраш включил дворники. Чахтицкий град освещен не был, и я счел это дурным знаком. Дорога к нему тоже, казалось, близка была к тому состоянию, из которого мы вывели ее десять лет назад – машина тащилась со скоростью пешехода, то и дело увязая. Ворота были заперты. Я позвонил Георгу, тот сонным голосом ответил, что решил уже, что мы сегодня не приедем, но он сейчас нас впустит. Мы ждали так долго, что Катажина успела снова заснуть, Андраш, заглушив двигатель, последовал ее примеру, а я, не в силах справиться с волнением, выкарабкался из машины и отправился разминать ноги. Слева от ворот помещались стенды с фотографиями и информацией на нескольких языках. Большинство снимков сделал я, статьи на венгерском и немецком также был мои. Я сознавал, что ощущаю замок не столько домом, в котором нуждаюсь я, сколько ребенком, который нуждается во мне. По правую руку был обрыв – тьма, куда не проникал свет фар, и несколько крошечных огоньков где-то на дне этой тьмы: то ли уличные фонари, то ли окна в Вишнове. Впрочем, вряд ли окна – когда мы проезжали через деревню, та казалась вымершей. Наконец, заскрежетал ключ, и я увидел Георга, с усилием толкающего толстые створки. В четыре руки мы распахнули ворота на достаточную ширину. – Заезжай, – одышливо сказал Георг, и тут же встрепенулся, видя, что я направляюсь не к водительскому сидению, – постой! Ты не один?– Нет, конечно, – удивился я, – со мной модель и ассистент. Я разбудил Андраша, и мы въехали во внутренний двор замка. Здесь, насколько это можно было увидеть в свете фар и единственного слабого фонаря, ничего не изменилось, но меня по-прежнему смущало отсутствие как полноценной иллюминации, так и какого-либо персонала. – Где все? – нетерпеливо спросил я, пока Андраш закрывал ворота, – и как же наша идея мини-отеля в замке?– Персонал весь в городе, если ты об этом, – устало ответил Георг, – а отель мы так и не устроили. Да и представь себе – вот здесь сейчас пила бы пиво, ржала и делала селфи горластая компания подростков из Германии или Чехии… к черту. Но для вас комнаты, само собой, будут. Мы поднялись в Надвратную башню, используемую в качестве служебного помещения, и вошли в кабинет, некогда бывший нашим общим. Георг постарел, выглядел усталым и даже больным. Залысины его увеличились, отчего лоб казался непропорционально большим. Появилась одутловатость, кожа вокруг глаз и на гладко выбритых щеках была красноватой. – Варга Дьёрдь, – представил я его, – или попросту Георг. Мой институтский товарищ. Ныне – директор музея, в котором мы с вами находимся. – Я учился на «Реставрации», – добавил Георг, – а Франц – на «Дизайне декораций и костюма». – Это Андраш, – продолжал я, – мой техник, водитель и вообще первый помощник. – Скорее боцман, – усмехнулся Андраш. Георг рассматривал его с удивлением, граничащим с неприязнью – румын совершенно не походил ни на эксцентриков от искусства, ни на карикатурно-жадных чиновников, ни на равнодушных рабочих, к которым он привык. Высокий, крепко сбитый, немногословный и обаятельный, с собранными в хвост волосами и суровой щетиной на мужественном лице, Андраш походил бы на главного героя из какого-нибудь ностальгического боевика годов этак восьмидесятых, если бы не подчеркнуто простецкая манера одеваться: на нем были то ли шорты-переростки, то ли шаровары-недомерки, джинсовая безрукавка, сандалии и нелепая кургузая шляпка из тех, которые почему-то часто носят цыгане. В свое время я был поражен тем, насколько практичный и разносторонний человек скрывается за этим почти вызывающе небрежным обликом. На Катажину Георг взирал с куда большей симпатией, и это было не удивительно: полька была очень трогательно маленького роста, и при этом сложена так, что неизбежно находилась в центре внимания, даже если ничего не говорила, была заспанная, без макияжа и полностью одета. Буквально единственным недостатком ее внешности я считал постриженные коротким ежиком волосы. В остальном Катажина была совершенна – большие глаза, нос с тонкой горбинкой, неуловимо детское лицо идеальной формы, крошечные ступни и тоненькое тело с абсолютно невероятной грудью. – Пока мы ехали, – начал я, – у меня появилось несколько идей. Прежде всего, мы могли бы несколько изменить главный аттракцион…– Подожди, пожалуйста, – Георг поднял на меня воспаленные глаза, – о делах – без посторонних. – Не вижу здесь посторонних, – я был неприятно удивлен не столько его скрытностью, сколько прямолинейностью – прежде он был неизменно дипломатичен, – Катажина будет лицом проекта, а Андраш…– Не хотел показаться грубым, – устало поморщился Георг, – и тем не менее…– Я с удовольствием пойду спать, – проговорила Катажина. – А я вообще провел сегодня двенадцать часов за рулем, – сверкнул зубами Андраш, – при мне сейчас можно обсуждать любые коммерческие тайны, я все равно ничего не запомню. Но я, понятно, предпочел бы отправиться на отдых. Георг увел их вверху по лестнице, а я остался в кабинете, нетерпеливо прогуливаясь в небольшом пространстве, не занятом письменным столом и стульями, и разглядывая обстановку. Собственно, здесь не изменилось за пять лет ровно ничего, разве что появилась картина, довольно старая, насколько можно было судить по потемневшему холсту и растрескавшейся раме без следов позолоты. Несмотря на плохую сохранность полотна, я узнал без труда Эржебет Батори, поначалу приняв изображение за репродукцию наиболее известного портрета графини, датированного 1585 годом и не сохранившегося до наших дней в оригинале. Причиной моей ошибки стало знакомое красное платье с просторными белыми рукавами и широким полупрозрачным воротником. Однако поза была другой, и я заподозрил, что передо мной стилизация, достаточно, впрочем, старинная, чтобы представлять самостоятельную антикварную ценность. Какая-то деталь картины вселяла в меня безотчетный страх, но я никак не мог понять, что именно. Я принялся исследовать холст сантиметр за сантиметром, и вскоре понял, что мне так не понравилось: крошечные белесо-серые пятна, напоминающие формой бабочек. Несколько таких пятен парили над высокой прической графини, еще одно, самое большое, находилось прямо над ладонью правой руки. На столе Георга обнаружилась лупа. Я вновь наклонился к картине и понял, что не ошибся – Эржебет протягивала руку большой полупрозрачной бабочке. При помощи лупы я различил даже усики, похожие на длинные мелкозубчатые рога, и спазматически выпрямленный хоботок. Изображение вселяло в меня беспричинный ужас. Настолько отчетливый, что звук открываемой двери едва не заставил меня вскрикнуть. – Ты заметил, – одобрительно сказал Георг. Говорил он по-прежнему на немецком, ставшим нам привычным за годы учебы в Дрездене. – Что это? Какое-то раннее подражание?– В том-то и дело, что нет, – он чуть улыбнулся. Грузно, устало сел, и наконец выговорил:– Я нашел ее. – Кого?– Графиню… Чахтицкую пани. – Какой-то тайник?– Не просто тайник. Захоронение. – Но ведь тело ее было погребено не то в Надьечеде, не то…– И впоследствии исчезло, – нетерпеливо кивнул Георг, – но уже не важно, было это ошибочными слухами или осознанной дезинформацией. Так или иначе, она здесь, в замке. – Я бы хотел посмотреть… пока не набежали специалисты и не забрали твою находку. Что там было? Что именно ты нашел?От моей сонливости не осталось и следа. С институтских времен я считал науку чем-то чуждым и мертвым, а историю – лишь материалом для собственного творчества, интересным настолько, насколько на нем можно заработать. Однако сейчас мое волнение было связано вовсе не с мыслями о деньгах, которые могло принести открытие Георга. Впервые сердце мое билось от прикосновения к истории – к настоящей, подлинной древности, не искаженной жадной до экзотики прессой, не обесцененной общедоступностью энциклопедий, не засаленной бесконечным копированием в статьях и рефератах, не вытоптанной ногами праздных туристических толп. – Несколько картин, – понижая голос, выговорил Георг, – украшения. Книги. Рукопись – кажется, ее дневник, но не тот поддельный, в который она якобы записывала своих жертв, а настоящий… И… кости. Последнее слово он выговорил совсем тихо и неуверенно. Не в состоянии справиться с волнением, я принялся расхаживать по комнате. – Что за книги?– Библии. – А рукопись? На каком языке?– Латынь. Я начал перевод, но, боюсь, без профи здесь не обойтись. Мало того, что я совершенно ее не знаю и могу полагаться лишь на словарь, так и еще и почерк… судя по всему, это писалось в темноте. – О чем она пишет?– В начале – о бойне тридцатого декабря 1610 года, когда солдаты Турзо ворвались в Чахтице и убили тех ее служанок, которых впоследствии и выставили ее последними жертвами. О политических причинах всей этой фальсификации. Но затем… если я правильно понял, постепенно она начала верить, что действительно совершала все это. Ведь нельзя невинного человека ввергнуть на четыре года во мрак и холод заточения, нельзя убивать у него на глазах последних верных ему людей…– Теория справедливого мира… – начал было я, но Георг продолжал:– Она умерла четыре года спустя той самой безумной фурией, которой пытались ее выставить заговорщики. Последние строки, которые я смог разобрать – о том, что она бессмертна и переживет своих палачей. Я содрогнулся и какое-то время молчал. – Что дальше?Георг ушел в свои мысли и ответил рассеянно и не сразу:– Экспертиза. Дешифровка рукописи. Развенчание образа женщины-убийцы из Книги рекордов Гиннеса, возможно, уменьшит ее популярность… но, с другой стороны, большинство людей в курсе, что Абрахам Стокер никогда не был в Румынии, и что его Дракула его не имеет практически никакого отношения к Владу III… и тем не менее паломничества в Трансильванию продолжаются… моя главная просьба к тебе: ни слова о находке, – он вдруг уставился на меня собранно и строго, – никому. Ни твоим спутникам, ни… – он изобразил рукой телефонную трубку, – куда-либо во внешний мир. Ну а завтра я покажу тебе мою находку. Проснулся я на рассвете. Воображение мое было все еще слишком взбудоражено услышанным вчера – мне казалось даже, что я и не спал вовсе, а лишь на несколько мгновений прикрыл глаза. Однако мир за узкими бойницами башни изменился до неузнаваемости – небо сияло безоблачной голубизной, на стенах замка лежал мягкий золотисто-розовый свет. Свет был идеален для съемки, и я подумал было отыскать Катажину и сделать несколько фотографий экспромтом. Но ясно было, что прежде, чем я смогу ее разбудить, солнце поднимется, и тени станут резкими. Похитив в кабинете Георга связку ключей, я спустился во двор и отпер кафе. В свое время, не придумав ему названия, связанного с именем Чахтицкой Пани (я предлагал нечто вроде «Кровавой Чаши», но Георг воспротивился), мы назвали кафе, не мудрствуя – «Krčmička». Отыскав холодильники, я взял в одном пару сэндвичей, а в другом – две банки местного сидра, прихватил глиняную кружку и поднялся с этими трофеями на замковую галерею. Грелся на солнце, наслаждался завтраком и видом на горы. Покончив с едой, я перелил остатки питья в кружку и отправился гулять по музею. Возможно, так действовал на мое настроение сидр, а может, я просто истосковался по тишине и одиночеству, но, так или иначе, гулять по безлюдному и безмолвному замку, ощущая себя его хозяином, было восхитительно. Под навесом для стрельбы и метания ножей я несколько раз бросил тяжелое лезвие в мишень, и пару раз даже попал. Выставка орудий пыток не изменилась совершенно, разве что отсутствовала «железная дева» (не та, что использовалась в представлении, а настоящая, или, вернее, копия настоящей). Историческая экспозиция, напротив, казалось, увеличилась. Большинство экспонатов здесь прошло через мои руки: гравюры с Чахтицким замком до разрушения, и фотографии – до и во время реконструкции; утварь, оружие и одежда XVI–XVII веков; репродукции немногих сохранившихся картин с Эржебет Батори. Археологического материала прибавилось; также я заметил несколько богато украшенных книг – вероятно, те самые, о которых говорил Георг. Кроме того, появилась новая картина – видимо, одно из изображений из тайника. Передо мной был посмертный портрет – взирал на него с ужасом, и выпитый сидр оказался не способен притупить это чувство. Прежде я видел подобное воочию только в Праге, в Лобковицком дворце, где картинам post-mortem был отведен целый зал. Страшное серое лицо с заострившимися чертами ужасающие напоминало то, которое я сам в свое время нарисовал для открыток-перевертышей. Тело окутывал, как мне показалось поначалу, саван, но затем я разглядел, из чего он состоит, и у меня едва не подкосились колени. Графиню покрывали крупные белесые бабочки, такие же сидели в ее черных волосах. Я попятился; поднял кружку ко рту, но вместо холодного и гладкого глиняного края моих губ коснулось что-то невесомо-мягкое, щекочущее…Не владея собой, я отшвырнул кружку, и та разбилась о каменный пол с глухим лопающимся звуком. При этом на плиты плавно спикировало пушистое белое перышко, видимо, вылезшее из подушки, на которой я спал, и приставшее к моему рукаву. Пришлось собирать осколки, затем идти в подсобное помещение, искать швабру и вытирать сидр. В часовню после этого я направился уже без особой охоты, и почти обрадовался, когда в моей связке не оказалось нужного ключа. Замок ожил, насколько уместно так говорить о пробуждении всего трех человек. Георг, выглядящий несколько лучше, чем накануне ночью, вышел из башни с ноутбуком и чашкой кофе и устроился за столом под навесом корчмы. Андраш развлекался стрельбой из арбалета. Катажина появилась в бикини и огромных черных очках и отправилась было загорать на открытую часть замковой галереи. Я шутливо напомнил ей, что незагорелые полоски от бикини придется убирать ретушеру, которого я найму за деньги, удержанные из ее гонорара. Катажина вздохнула и ушла обратно в башню. – Она прекрасна, – сдержанно заметил Георг, – но она всегда такая?– Какая? – спросил я, не дождавшись продолжения. – Покорная. Как кукла. – В работе да, пожалуй. Вне работы – не знаю, но меня это и не касается. Но как модель она – да, идеальный сосуд для любой идеи. – Ты готов начать съемки сегодня?– Да, – сказал я, – то есть черновые – да, хоть сегодня же на закате. Но мы планировали найти в Братиславе стилиста, и так и не успели туда заехать, так как простояли черт знает сколько времени в пробках. – Так созвонись, с кем надо, и пошли за ним этого твоего… Ван Хелсинга. Тут два часа езды максимум. – Можно и так, но тогда со светом придется ассистировать тебе. Переговоры заняли больше времени, чем я надеялся. Кто-то давно уже перебрался в поисках заработков в Западную Европу, кто-то сменил деятельность, кто-то просто не хотел ехать в Чахтице на ночь глядя. Пока я делал звонки, Георг открыл часовню, а Андраш перенес в нее оборудование, собрал и подключил моноблоки. Часовня на первый взгляд не изменилась, лишь искусственные свечи заменили на настоящие. С замковых стен и из бойниц башен еще открывался вид на закат, но во внутреннем дворе уже наступили прохладные синие сумерки. Пора было начинать съемку. Андраш уехал в Братиславу. Георг, нимало не тяготясь ролью помощника, с серьезной миной зажигал многочисленные свечи.

– Сегодня – проба пера, – инструктировал я модель, – встаешь между створок «девы», возводишь очи горе. – Так я не графиня? – чуть постукивая зубками, спросила Катажина. Она пришла в одном только шелковом халате, а в часовне было прохладно. – Сейчас нет. Графиню будем снимать уже в ванне, а это значит, что потом придется отмываться от красителя. Георг! Открывай «деву». Георг нажал на кнопку пульта, и чудовищные створки механизма разъехались, открывая оскаленное нутро. – Где подсветка?– Я немного переделал механизм, и подсветку еще не успели отладить. – Ладно, Андраш, я надеюсь, справится. Катажина! Займи позицию. Глядя, как она поднимается по ступеням, я подумал, что если что-то во всем мире и могло сделать ее еще прекраснее, то это контраст с грубым железным идолом на заднем плане. – Встань чуть дальше, – я сделал пробный снимок, – Георг! Наклони моноблок, а то дверцы бросают на нее тень. Георг!Я был уверен, что он засмотрелся на модель, но в руке у него снова был пульт. «Дева» загудела, Катажина едва слышно вскрикнула, и дверцы с тяжелым жужжанием съехались, оставив маленький зазор. – Дьёрдь! – крикнул я, невольно переходя на венгерский, – За такие шутки…– Назад, – негромко и очень спокойно сказал Георг, – не то… – он выразительно повертел пультом. – Что не то? – оставив фотоаппарат на штативе, я направился к нему, – Шипы короткие и не могут причинить ей вреда. Если ты не прекратишь пугать мою модель, я…– Уже могут, – все также спокойно и сдержанно ответил он, – я же сказал: я переделал механизм…Всегда считал, что страх скорее парализует меня, лишая способности и думать, и двигаться. Но сейчас угроза была слишком возмутительной и нелепой. Не размышляя, я бросился к нему. Свободная рука Георга нырнула в карман. Маленький пистолет плюнул огнем, и под сводами башни загулял грохот эха. Ослепнув от вспышки, я замер на месте. – Отойди и слушай, не то выстрелю в ногу. – Медленно положи пульт и пистолет. Перед глазами моими все еще плавали рваные радужные пятна, но я различил Андраша, целящегося в Георга из арбалета. Арбалет этот я не далее как сегодня видел в действии. Его стрелы с коническими наконечниками пробивали толстые доски. – Ты мне сразу не понравился, чертов цыган, – устало признался Георг. – Ты мне тоже, мадьярская свинья. Не в обиду Ференцу будь сказано. Положи пистолет и пульт на пол. Медленно. – Выслушайте меня. Мы должны довести дело до конца. Она уже здесь, уже с нами, я выпустил ее на свободу, когда вскрыл погребение…– Дьёрдь, – предпринял я еще одну попытку, – шутка затянулась. Убери к черту пистолет, открой «деву» и продолжим съемку. – Разговоры, полагаю, бесполезны, – сдался Георг, – подойди к ванне и подними ткань. – Что?– Подойди к ванне, – терпеливо и раздельно, словно разговаривая с ребенком или иностранцем, повторил он, – и подними ткань. Я подчинился. Знал, что не увижу ничего хорошего, но все равно зрелище заставило меня отпрянуть. Под тканью лежали серые от времени кости, по которым ползали крупные белесо-седые бабочки, мохнатые, словно покрытые пылью или даже сотканные из пыли. – Если это действительно она, – преодолевая отвращение, заговорил я снова, – то ты сделал открытие века. Деньги, известность, не иссякающий поток туристов, все это…Ответом стал глухой и страшный крик Катажины. Створки «девы» сомкнулись с тяжелым, гулким лязгом. Стрела вошла Георгу в живот, заставив согнуться. Пистолет плюнул огнем несколько раз. Пытаясь хоть как-то укрыться от пуль, ослепший и оглохший, я неловко упал между рядами стульев. Сколько было выстрелов? Сколько патронов в пистолете? Есть ли у Георга еще одна обойма? Ничего этого я не знал. Крик достиг кульминации и угас. В наступившей тишине слышно было, как из отверстий в «железной деве» падают в ванну капли, постепенно сменяющиеся ручейками. Кто-то, раздвигая коленями стулья, медленно пошел в мою сторону, и я изо всех сил надеялся, что это Андраш. В бедре разрасталась жгучая боль. Георг встал надо мной с пистолетом в руке. Стрела по-прежнему торчала в его животе. Терять было нечего, и я медленно, опираясь о спинки стульев, поднялся во весь рост. – Чахтице, – чуть задыхаясь, проговорил Георг, – снова станет малоизвестным и… полупустынным местом, посещаемым лишь… отдельными путешественниками. Так проще будет кормить… ее. – Дурак, – не выдержал я, – что, если не кровь ей нужна, не кровь ее питает, а сами паломничества к ней, и вдохновение, которое она дарит! Фильмы, музыка, поэзия, образы…Он не слушал меня:– … и деньги, и известность – к черту. Бессмертие – вот единственное, ради чего…Он не договорил. В окровавленной ванне что-то происходило. Дождавшись, когда Георг повернет голову, я бросился на него. Левой рукой перехватил пистолет, а правой вцепился в стрелу. Выдернул ее и попытался вонзить снова, но теперь уже Георг поймал мое запястье. Мы рухнули и покатились, опрокидывая стулья. По моим представлениям, ему давно уже следовало истечь кровью или, по крайней мере, ослабеть от ее потери. Но он выбил стрелу из моей руки, оказался сверху и теперь поворачивал, преодолевая сопротивление уже обеих моих рук, пистолет мне в лицо. Мир окрасился в красный. Я подумал было, что так выглядит смерть, но тут же понял, что ошибся – ведь не было ни вспышки, ни звука выстрела. Моего противника окутал пульсирующий, копошащийся, как будто кипящий алый кокон. Я отполз в сторону и наблюдал фантасмагорическую картину – человек пытался вырваться из облака красных, как кровь, бабочек. Впрочем, неравная борьба их продолжалась мгновения. Георг рухнул на пол, и бабочки оставили то немногое, что от него осталось, так же стремительно, как налетели. Я не успел отвернуться, и меня вырвало. Разделившись на два потока, бабочки устремились к «железной деве» и втянулись в глаза изваяния. Новая волна ужаса охватила меня: створки начали открываться, но приводимые в движение не механизмом, а необоримой силой, буквально разрывавшей их изнутри. Нутро идола разверзлось, и из него, подобно насекомому, покидающему куколку, выбралась Катажина. Я смотрел, как она скользит по разгромленной часовне, обнаженная, совершенная, в потеках засохшей крови, но без единой раны на столь хрупком и столь женственном теле. Смотрел, как она берет латунный кубок со стола с реквизитом, сжимает над ним маленький кулак – и в запястье ее раскрывается стигмат, из которого ударяет в чашу алая струя. Кубок оказался в моих руках, и я стал пить, не зная, глотаю соленые, упругие сгустки или трепещущих, пульсирующих, бьющихся бабочек. Боль в бедре исчезла, а потом что-то щекотно проскользило вдоль ноги вниз, и из штанины выкатилась пистолетная пуля. Чаша оставалась наполовину полной. Отыскав Андраша, я приподнял его голову и стал поить, отчетливо видя на этот раз, как кровь приходит в движение и превращается в красных бабочек, которые впархивают между безвольных губ. Когда чаша опустела, глаза румына раскрылись. Я сказал, едва узнавая собственный голос:– Просыпайся, дружище. Завтра мы открываемся надолго.