Впустии меня

Рассказ:

История эта произошла полгода назад. Я шагал по улице, темной ночной улице моего города, с газетой в руке. Шел конец августа, довольно прохладное время, но на мне была легкая светлая ситцевая рубашка и летние брюки. Возвращался я от моих давних знакомых, с квелой вечеринки, пропитанной пыльной ностальгией и тупой скукой. Это были люди искусства, так сказать дряхлеющий «бомонд» нашего замшелого городишки. Кучка художников, литераторов и искусствоведов, матерых журналюг и проповедников постмодернизма, даже один критик на пенсии. Я же принадлежу к почетному легиону писателей неудачников, так и не сумевших реализовать себя на поприще «великого» и «вожделенного». О себе могу сказать немного, ничего необычного во мне нету. Я Густав Вильсе, неудавшийся писатель и вполне сносный публицист. Так, иногда, публикую в местных газетках жалкие статейки на неинтересные темы или лирические рассказики. Этим я и живу, не считая пособия по безработице. Мне пятьдесят шесть. У меня нет ни жены, ни детей. Нету и той, с кем бы я мог поехать за город на пикник или посидеть в обнимку напротив гостиного камина. Я закоренелый холостяк. Есть только собака – полуслепой лабрадор Грей. Мне кажется, он был со мной всегда и, наверное, такой же древний, как и я. Вот так мы оба и коротаем деньки – он на коврике, уткнувшись сухим носом в плинтус стенки, а я у пишущей машинки, за грудой пыльной разлагающийся писанины. Но лучше не буду о наболевшем, а возвращусь к моменту той самой встречи, которая так глубоко повлияла на меня, заставив взглянуть на жизнь под ракурсом, противоречащим здравому смыслу…Так я шел себе, помахивая газетой в такт своей расхлябистой походки, не думая ни о чем. Вокруг не было ни души, шумели густые кроны деревьев, роняя отмершие листья ветру, и тот щекотал их, разбрасывая маленьких сморщенных отщепенцев по булыжной мостовой. Кое-где горели желтые фонари, создавая причудливые тени на гладком камне. Я чувствовал себя уставшим и расслабленным, и был полностью поглощен тусклой атмосферой осиротелой улицы, поглощая безучастным взглядом ее просторы, впитывая в себя ночь. Внезапно нахлынул сильный порыв ветра и газета выскользнула из моей руки. Ее отбросило в сторону, и она с шелестом понеслась по дороге, растопырив испуганные страницы, пока не врезалась в зеленый фонарный столб неподалеку от меня. Она распласталась, как амеба, прямо у его основания. Я приостановился и стал наблюдать за ней. Просто так, сам не зная почему. И вдруг сзади, со стороны моего правого уха, послышался резкий щелчок или хлопок, точнее нечто среднее между ними. Произошло это неожиданно громко да так быстро, что я не успел опомниться, обернуться и посмотреть. Меня только передернуло, и я инстинктивно вздрогнул, пряча голову в плечи. Следом, через какие-нибудь доли секунды, мне в затылок ударила струя холодного воздуха. Я обернулся. Это была дыра! Темное отверстие изрыгающее трубные звуки, похожие на горловое пение и еще что-то унитазное. Из дыры било сильным ветром вперемешку с земляной крошкой и щебнем. Я оцепенел, силясь уловить происходящее. Мои ноги словно приковало цепями, и даже если бы я и хотел убежать, то не смог бы. Пока я осмысливал все это, дыра выплюнула на свет нечто темное, грузное и дремучее. Оно приглушенно упало на мостовую, несколько раз перевернувшись через себя. После чего дыра всосалась обратно, затянувшись таким же громким щелчком, как при своем открытии. Я даже не успел почувствовать ее исчезновения, отрешенно глядя на опустевшее место. Нечто темное оказалась мальчишкой. Это я понял, когда он ко мне подошел и нагло уставился на меня своим курносым взглядом. Я вздрогнул. Смог только выдавить кривое подобие улыбки. Так мы и стояли вместе посреди безмолвной пустынной улицы. Я таращился на него, а он на меня. За это небольшое время я хорошо разглядел его. Низкий и полнотелый ребенок, с довольно крупной головой и выпуклым лбом. Прямые темные волосы на косой пробор прилизанны к орехообразному черепу. Одет старомодно, если не сказать допотопно. Так одевали своих внучков в давнюю пору прапрабабушки, когда вели их на субботнюю мессу в церковь. Черная бархатная курточка, из-под которой, двумя ажурными облачками, свисает кружевной воротничок, темные бархатные панталончики, белые хлопковые гольфики. Черные лакированные туфельки с золотыми пряжками. Вообще, от одноговида этого сладкопряного чуда, любая старушенция пришла бы в утопичное умиление и ярый восторг!Мальчик каверзно лыбился. Прищурив правый глаз, он попятился назад, пряча свои кулачки в карманчики курточки. – Привет, – сказал мальчик. Я облизал пересохшие губы. – То есть. – выдохнул я, не имея понятия, что говорить. Все мысли вдруг разом исчезли, оставив взамен непривычную пустоту. Тут я нашелся и, сам не зная почему, произнес нудную и очень взрослую фразу:– Что ты тут делаешь, мальчик, один ночью? Разве ты не знаешь, что нельзя так поздно гулять. История эта произошла полгода назад. Я шагал по улице, темной ночной улице моего города, с газетой в руке. Шел конец августа, довольно прохладное время, но на мне была легкая светлая ситцевая рубашка и летние брюки. Возвращался я от моих давних знакомых, с квелой вечеринки, пропитанной пыльной ностальгией и тупой скукой. Это были люди искусства, так сказать дряхлеющий «бомонд» нашего замшелого городишки. Кучка художников, литераторов и искусствоведов, матерых журналюг и проповедников постмодернизма, даже один критик на пенсии. Я же принадлежу к почетному легиону писателей неудачников, так и не сумевших реализовать себя на поприще «великого» и «вожделенного». О себе могу сказать немного, ничего необычного во мне нету. Я Густав Вильсе, неудавшийся писатель и вполне сносный публицист. Так, иногда, публикую в местных газетках жалкие статейки на неинтересные темы или лирические рассказики. Этим я и живу, не считая пособия по безработице. Мне пятьдесят шесть. У меня нет ни жены, ни детей. Нету и той, с кем бы я мог поехать за город на пикник или посидеть в обнимку напротив гостиного камина. Я закоренелый холостяк. Есть только собака – полуслепой лабрадор Грей. Мне кажется, он был со мной всегда и, наверное, такой же древний, как и я. Вот так мы оба и коротаем деньки – он на коврике, уткнувшись сухим носом в плинтус стенки, а я у пишущей машинки, за грудой пыльной разлагающийся писанины. Но лучше не буду о наболевшем, а возвращусь к моменту той самой встречи, которая так глубоко повлияла на меня, заставив взглянуть на жизнь под ракурсом, противоречащим здравому смыслу…Так я шел себе, помахивая газетой в такт своей расхлябистой походки, не думая ни о чем. Вокруг не было ни души, шумели густые кроны деревьев, роняя отмершие листья ветру, и тот щекотал их, разбрасывая маленьких сморщенных отщепенцев по булыжной мостовой. Кое-где горели желтые фонари, создавая причудливые тени на гладком камне. Я чувствовал себя уставшим и расслабленным, и был полностью поглощен тусклой атмосферой осиротелой улицы, поглощая безучастным взглядом ее просторы, впитывая в себя ночь. Внезапно нахлынул сильный порыв ветра и газета выскользнула из моей руки. Ее отбросило в сторону, и она с шелестом понеслась по дороге, растопырив испуганные страницы, пока не врезалась в зеленый фонарный столб неподалеку от меня. Она распласталась, как амеба, прямо у его основания. Я приостановился и стал наблюдать за ней. Просто так, сам не зная почему. И вдруг сзади, со стороны моего правого уха, послышался резкий щелчок или хлопок, точнее нечто среднее между ними. Произошло это неожиданно громко да так быстро, что я не успел опомниться, обернуться и посмотреть. Меня только передернуло, и я инстинктивно вздрогнул, пряча голову в плечи. Следом, через какие-нибудь доли секунды, мне в затылок ударила струя холодного воздуха. Я обернулся. Это была дыра! Темное отверстие изрыгающее трубные звуки, похожие на горловое пение и еще что-то унитазное. Из дыры било сильным ветром вперемешку с земляной крошкой и щебнем. Я оцепенел, силясь уловить происходящее. Мои ноги словно приковало цепями, и даже если бы я и хотел убежать, то не смог бы. Пока я осмысливал все это, дыра выплюнула на свет нечто темное, грузное и дремучее. Оно приглушенно упало на мостовую, несколько раз перевернувшись через себя. После чего дыра всосалась обратно, затянувшись таким же громким щелчком, как при своем открытии. Я даже не успел почувствовать ее исчезновения, отрешенно глядя на опустевшее место. Нечто темное оказалась мальчишкой. Это я понял, когда он ко мне подошел и нагло уставился на меня своим курносым взглядом. Я вздрогнул. Смог только выдавить кривое подобие улыбки. Так мы и стояли вместе посреди безмолвной пустынной улицы. Я таращился на него, а он на меня. За это небольшое время я хорошо разглядел его. Низкий и полнотелый ребенок, с довольно крупной головой и выпуклым лбом. Прямые темные волосы на косой пробор прилизанны к орехообразному черепу. Одет старомодно, если не сказать допотопно. Так одевали своих внучков в давнюю пору прапрабабушки, когда вели их на субботнюю мессу в церковь. Черная бархатная курточка, из-под которой, двумя ажурными облачками, свисает кружевной воротничок, темные бархатные панталончики, белые хлопковые гольфики. Черные лакированные туфельки с золотыми пряжками. Вообще, от одноговида этого сладкопряного чуда, любая старушенция пришла бы в утопичное умиление и ярый восторг!Мальчик каверзно лыбился. Прищурив правый глаз, он попятился назад, пряча свои кулачки в карманчики курточки. – Привет, – сказал мальчик. Я облизал пересохшие губы. – То есть. – выдохнул я, не имея понятия, что говорить. Все мысли вдруг разом исчезли, оставив взамен непривычную пустоту. Тут я нашелся и, сам не зная почему, произнес нудную и очень взрослую фразу:– Что ты тут делаешь, мальчик, один ночью? Разве ты не знаешь, что нельзя так поздно гулять. Это очень опасно! И куда только твои родители смотрят!Мальчик залыбился еще шире. У него оказались крупные щелисто-лопатистые зубы, но симпатичные яблочные ямочки на округлых щеках, превращали все это безобразие, в умильную нелепость. Я продолжал поучать юнца о многочисленных опасностях, которыми чревата для детей ночная прогулка, но тот лениво зевнул, не обращая внимание на мой треп, достал из кармана панталон большую сочную сливу и надкусил ее мясистый бочек. Тогда до меня дошло – ему абсолютно все равно, что я говорю, ему на это попросту начхать!Глупо говорить о каких-то опасностях, когда на твоих глазах из дыры вываливается живой ребенок, да еще после такого удара остается целехоньким и без единого синячка. Приняв самый непринужденный вид на который только был способен, я подошел к нему, погладил по головке и спросил:– Как тебя зовут, малыш?Мальчик покончил со сливой и начал смачно обсасывать косточку. Тщательно обглодав ее, он зажал косточку между толстыми пальцами и прицелился в мою сторону. Я заслонился рукой, ожидая атаки. Но он видимо передумал, и с все тем же ехидным видом пульнул ее в сторону. Косточка растворилась в ночном мраке. – Лолси-Люфа Фараду фон Юджин, – с напускной важностью произнес мальчишка, приобретя вдруг величественный вид. – Я, его светлейшее величество, его высокопочтейнешее превосходительство, сверхобожаемый и вселюбимейший граф Пафурии-Лямзы, наместник черных земель Квадентарта и властелин Грустного Озера Лебединой Пустоши. Отпрыск ужасно картавил, прихихикивал, глотал слова и захлебывался слюной, и вообще вся его манера вести разговор сквозила этакой язвительной вертлявостью. Я втихаря усмехнулся, взирая на то, как маленький сосунок корчит из себя королевича. Я подумал, у него богатая фантазия, хотя может он действительно граф этой Пафурии, если возник из неоткуда. Кто знает, что еще за дыры придумает человечество… Я решил много не задумываться над этим и принимать все происходящее как должное. – Тогда, какого черта, ты тут делаешь? – не выдержав, брякнул я, вытаскивая из кармана рубашки сигарету и закуривая. – А я сбежал от них, – хихикнул мальчишка, и подошел ближе. – Пусть эти вшивые недоноски почешут свои грязные задницы за моей особой. Вот будет смеху, когда они узнают об этом. Мой слуга, Хилберт получит сполна! Сначала палками по спине, потом, ему зашьют рот крючками-иглами и залепят воском глаза, чтобы было без меры больно. Посадят на кол, напихав в рот соленой серы, обмотают тугими веревками и смочат нефтью. Потом подпалят и будет славный фейерверк. Красотище! Хотя, если б это было моей догадкой, я бы привязал его конечности к тягучим колотушкам. Колеса крутились бы, растягивая его набухшую плоть и разрывая ее на кусочки! Опосля, разрезал бы его живот, нашпиговал тухлой крольчатиной и кинул бы на съедения Кармарийским псам. Было бы ужасно занятно наблюдать, как они пожирают его тело, ломая ему кости. Никогда в жизни я не слышал ничего подобного из уст кого-либо, а тем более маленького мальчика. Ничего более скверного и омерзительного, чем это! Это было жестокое бахвальство, произнесенное с большим удовольствием, и с еще большим злорадством. Некий странный необузданный бред…– Сколько тебе лет, мальчик? – спросил я, нервически попыхивая сигаретой и всматриваясь в его веснушчатую рожицу. Он задумался, выпятив нижнюю губу и хмурясь. – Дай посчитать… Раз… два… шесть… девять… для подсчета возраста он использовал свои маленькие пальцы, загибая их невпопад, перешептываясь с самим собой, как это делают первоклашки, когда решают задачки по арифметике. – Десять… Это уже… Восемь столетий и сколько там лет! – сообщил он, вскидывая голову. – Я умею считать только до двенадцати. Профессор Вемиш еще не смог выучить меня считать десятками. Хотя Хилберт говорит, что это не сложно и они меня просто балуют. Он говорит, что такому потаскушнику и переростку, как я, давно пора уметь читать книги тома и писать без грубых ошибок. А в место этого, я – ленивая бездарь, бегаю за кухарками и лапаю их за сиськи. Он обзывает меня маленьким чревоугодником, а еще увальнем. Интересно, кто такой этот увалень?Я делал вид, что мне не впервой слушать, как восьмилетний на вид мальчишка с невинным выражением лица изрекает сугубо взрослые вещи, заявляя мне, как он тискает кухарок за груди, а потом прыгает к ним в кровать. И кто такой, в конце концов, этот Хилберт!Я выбросил недокуренный бычок, оставив его догорать на мостовой. – Кто такой этот Хилберт? – спросил я. Мальчик пожал плечами. – Скверный седовласый старикашка. Огроменный зануда. Всегда дает ненужные советы!–. ясно, – немного расстроился я – его ответ вверг меня в еще большее недоумение. – Значит, ты сбежал от него?– От них.

– Неважно, – отмахнулся я. – Значит, ты сбежал от них, – от кого, я не имел понятия, – сюда. – Ага, – кивнул он, шмыгая носом. – Я умненький, правда! Я настоящий хитрец!Он хихикнул. Я промолчал. – Только я превозмог и догадался убежать сюда. Я люблю этоместо. Здесь много грешничков. Он сжал ладошки в кулачки и захихикал отталкивающим егозливым смешком, походившим больше на хрюканье, жмурясь и сутуля свою плотную спину. – Мальчик, с тобой все в порядке? – с неодобрением посмотрел нанего я. – Грешнички. мизерные никчемные грешнички … как тытакие крошечные… га-га… крошечные грешнички… га-га… он запнулся, чуть не подавившись собственной слюной. Покраснев, сглотнул ее и притих. – Ясненько… Я вдруг почувствовал, что его присутствие сильнораздражает меня, вызывая внутренний дискомфорт, и хотя я был намного старше и сильнее его, я показался себе тем самым жалким никчемным грешничком. Все эти размышления сильно утомили меня, и мне вдруг захотелось домой. Я устало провел ладонью по глазам. – Ну что ж, желаю тебе удачи, – рассеяно произнес я и развернулсячтобы уйти, но боль от въевшихся в кожу пальчиков, заставила меня передумать. Мальчишка крепко ухватился за мой локоть и не отпускал его. Я резко отдернул руку, что стоило мне большого усилия – его хватка оказалась очень крепкой. – Чего тебе от меня надо, маленький гаденыш! – процедил я сквозьзубы, потирая сдавленный локоть. – Я не хочу иметь никаких дел ни с тобой, ни с твоими черными дырами, понял! – Я попятился назад, грозя дрожащим пальцем. – А сейчас, я пойду к себе домой, приму душ и забуду про всю эту фигню! Так что, иди к своим маме и папе, а мне пора. Пока!Я развернулся и зашагал прочь. – Стой! – он окрикнул меня, и я нехотя обернулся. – Ну чего тебе! Чего ты еще хочешь от старого, несчастногописателя! Дай мне идти своей дорогой, в конце концов у меня тоже есть дети! – безбожно соврал я, изобразив на лице кислую мину, и снова продолжил свой путь. Но очень быстро я услышал стук бегущих за мной каблучков. Мальчишка догонял меня. – Не правда, у тебя нет детей! – картавил нескладный голосок позади. Я ускорил шаг. – Отстань, меня дома ждет жена. – У тебя нет жены. – Есть, гнусный мальчишка!– Нет!– Откуда ты знаешь?– Тогда, как ее зовут?– Ее зовут, ее зовут Вероника. Вот как ее зовут!– Дяденька, ты врешь, у тебя все равно нет жены. Я шел не оглядываясь, еле успевая переставлять ноги, а за мной попятам следовала маленькая сверлящая тень. – Мальчик, не мучай меня, ради бога, отстань, а! – тоскливопростонал я. – Пожалуйста…
– Не отстану. – Ладно, – прошипел я. – Ты прав, у меня нет жены, и детей тоже, но у меня есть работа и вообще, мне пора спать. Что ты скажешь на это!– Ложь. У тебя нет работы. – Почему нет, – обиделся я. – У каждого нормального человека есть работа. – Это неправда, у тебя нет работы. – Заткнись, малявка! Я писатель, мои произведения публикуют в газетах, меня уважают, я пишу статьи…
– Ты лжешь. Ты давно уже не пишешь, а все твои рассказы незавершенные или старые. Ты призираешь своих знакомых, у тебя нет друзей, ты запил, и твои дрянные статьи никто не читает. – Бред… прошептал я, задыхаясь, чувствуя как от грудной клетки, по всему телу, растекается щекочущий морозец и свинцовым комом подступает к горлу. Мое сердце сжалось и я почувствовал себя слабым больным стариком. Я остановился, потому что больше не мог продолжать дальше. Тяжело глотая воздух, упрев руки в бедра и слегка подогнув колени, я нагнулся вперед, чтобы хоть немного перевести дух. Лолси-Люфа забежал вперед меня и замер в ожидании. Я почувствовал, как его маленькая ручка опустилась мне на плечо. Тепло от нее неприятным жаром пекло шею, просачиваясь сквозь ткань рукава. Я вскинул голову и уставился на него, с ужасом замечая, что он ни капельки не устал. Только лицо его немного раскраснелось, а в глазах появился неистовый блеск, отчего он стал похож на маленького дьяволенка. Для полной картины не хватало только рожек. Он убрал руку. – Ладно… твоя взяла… прохрипел я, – Говори, чего ты хочешь…
Лолси-Люфа невпопад хихикнул и глаза его снова превратились в лукавые щелочки. – Я хочу идти с тобой, – он утер рукавом свой короткий вздернутый нос. – Только не надо Хилберта! Ты мне нравишься. Если я буду с тобой, тогда он меня не найдет…
Я опешил, решив что чего-то недопонял или не расслышал. Безвольно свесив руки, я растерянно молчал. – Впустии меня. – Что? – отсутствующим голосом спросил я. – Впусти меня к себе домой, – осторожно произнес Лолси-Люфа, застенчиво улыбаясь. – Я буду хорошим мальчиком, обещаю. Я буду тихо сидеть в углу и не мешаться. Я хороший. Буду только молчать и не буду шалить. Впустии меня. До меня наконец-то дошел смысл его слов. Я озадачено потер лоб, решая, как мне быть. Мне не хотелось брать на себя ответственность за чужого ребенка, и перспектива эта отнюдь не радовала меня. Свое возвращение домой я представлял совсем по-иному, во всяком случае я планировал провести его в гордом одиночестве. – Ну, хорошо… Я согласен. И я взял его за руку, чтобы отвести, но Лолси-Люфа сазу же выдернул ее, взирая на меня с гордым пренебрежением. – Веди! – приказал он, и мы тронулись. Всю дорогу до дома мальчишка действовал мне на нервы. Я жил на съемной квартире, которую снимал у одной славной семейки, купившей себе дом и переехавшей в провинцию. От улицы до квартиры было минут пятнадцать ходьбы, и эти пятнадцать минут я не пожелал бы и врагу!На первых порах, он старался мне не мешать, шел тихо и держал рот на замке. Но буквально через пять минут ситуация начала выходить из-под контроля. Сначала он пытался заговорить со мной, но я был нем, как рыба. Тогда он стал насвистывать какую-то песенку, забавно пританцовывая. Наверное, хотел привлечь мое внимание. Но и это не помогло – я оставался неприступен. Тогда он прекратил петь и начал, назло мне, громко шаркать подошвами туфель. Я молчал, чтобы не сорваться и не влепить ему оплеуху. В конце концов, он понял – меня провокациями не возьмешь! Ему это надоело и он перестал, зато, стал часто отставать от меня, заглядываться по сторонам, и мне приходилось часто окликивать его. Я с трудом сдерживал себя, чувствуя, что мое терпение вот-вот лопнет. И оно лопнуло. Когда в очередной раз он снова замялся, я просто плюнул на все и пошел дальше. В душе появилась неясная надежда на освобождение. С каждым шагом я испытывал приток необыкновенной легкости, душа моя ликовала!И тут, неожиданно, позади меня что-то громко треснуло, на мостовую посыпались стекла, а свет вокруг заметно потускнел. Я похолодел от ужаса. Всю радость, как ветром сдуло – это разбили фонарь. Я рванул обратно. – Что ты делаешь! – накинулся на него я. – Сейчас же перестань!Мальчишка совсем меня не слушал. – Классно я его… бум, бум, бум! – выкрикивал он, размахивая перед моим носом рогаткой. Я с испугом взглянул на нее. – Где ты ее взял? Немедленно отдай ее мне! – Но пока я произносил это, мальчуган успел прицелиться и «Пах»! на улице стало еще темнее. – Какой ужас-с… схватился я за голову, – Боже! Боже! – шептал я. – Сейчас придет полицейский и меня оштрафует!Снова лопнул плафон и снова посыпались осколки, и очередной фонарь с треском испустил дух. Я вздрогнул и метнулся к мальчишке. – Отдай рогатку, сволочь! Кому говорят, отдай рогатку! – из последних сил просипел я, задыхаясь от злости. Лолси-Люфа сопротивлялся, что есть мочи колошматя меня увесистыми кулачками. Я невольно вскрикнул, ощущение было такое, словно на меня обрушился град из камней. Наконец мне удалось изловчиться и схватить гада! Я едва сдерживал его, а он больно пихался локтями и пинался коленками. Силы мои были на исходе, когда вдруг он присмирел и успокоился, перестав брыкаться. В начале, я не понял, отчего он так притих, посчитал это своей заслугой, однако потом до меня дошло, что мужская сноровка тут не причем, все дело было в кошке. Мягко семеня лапками, мимо нас по мостовой пробегала дворовая кошка. Ее разномастная шерстка, таинственно поблескивала в мутном свете одного из чудом уцелевших фонарей. Кошка абсолютно не обращала на нас никакого внимания. Гордо взвеяв хвост, она направлялась вглубь ночи по своим кошачьим делам. Тихий зверек до чрезвычайности привлек внимание мальчика. Мне это показалось подозрительным, но я подумал, что может он любит животных. Сердце мое смягчилось и я позволил себе забыться, на мгновение ослабив хватку, и это было глупейшей ошибкой с моей стороны! Его светлейшее величество, вселюбимейший граф Пафурии-Лямзы, наместник черных земель Квадентарта и властелин Грустного Озера Лебединой Пустоши вынул что-то из кармана панталон, вложил его в рогатку, натянул резинку и. выпущенный с огромной скоростью снаряд сразил кошку наповал. Достаточно было одного раза, чтобы застигнутое врасплох животное испустило дух. Побледнев от ужаса, я отобрал у него рогатку и, швырнув ее в ближайшие кусты, осторожно приблизился к кошке. Животное не подавало никаких признаков жизни. Странно было то, что глядя на бездыханное, недвижимое тело, распластанное на дороге, я не испытывал к нему ни малейшей жалости или отвращения – мне было просто боязно. Мне казалось, что вся вина за убитую кошку падет обязательно на меня. Словно, какая-то невидимая сущность стояла, прячась в кустах, и с осуждением взирая на меня, качала головой. Кошка была для меня такой же обузой, как мальчик. От этих мыслей мне стало крайне неуютно. Я присел на корточки и хорошо пригляделся. Особых увечий не наблюдалось, только темное пятно от удара на проломленном черепке и небольшая лужица крови вокруг головы. Что же могло убить животное с одного раза? Ответ находился здесь же. Вблизи ее мордочки валялся гладкий на ощупь кусочек тяжелого металлического сплава, лоснящейся черным, как антрацит. Я поднял его. – Твое? – спросил я, подымаясь на ноги, подбежавшего ко мне мальчишку. Подбросив сплав в воздухе, я ловко словил его и зажал в кулаке. Лолси-Люфа криво усмехнулся, пиная ногой тельце кошки. – Видел, как киса задохла? Это я ее пульнул! Классно, правда!Я вяло улыбнулся на его замечание. – Я стреляю лучше всех! Всегда попадаю в тушку! – продолжал он егозливо бахвалится. – На прошлой неделе я подстрелил дюжину куриц, три петуха и четыре кролика! Эльма кухарка страшно на меня разъярилась и хотела уже приглашать конюха Гридхола, чтобы он надавал мне изрядных тумаков, но я пообещал залезть ей вечером под юбку и маленько там пощекотать, чтобы ей было приятно. Тогда ее сердце сдобрилось, она меня простила и расцеловала в обе щеки, сказав, что я самый лучший господин на свете! Вот какой я удалец! Но вторая кухарка, хромоногая Бертетта, все это видела и прознала. А когда потом застала меня в курятнике, стала орать что я перебил ей всех куриц и что я порчу ей суп. Хотя я вовсе и не портил. Она надрала мне уши и больно отлупила веником. Зато потом, когда они с конюхом заперлись в сарае и сюсюськались на сене, я прокрался и поджег ее кур, а еще насыпал ей в котел горького перцу. Камирдинер потом очень злился ее и ругался всякими малкнькими непристойными словечками. Он еще целую неделю ходил с примочкой на языке. Вот какой я хитренький! – Лолси-Люфа снова гыгатливо захихикал. – Я знаю почему она такая свинья! Все оттого, что я не обращаю на нее внимания и люблю больше Эльму. У нее лицо красивое, румяное, и готовит она вкусно, а у Бертетты одна нога короче другой и она косая уродина, к тому же она чрезмерно и от нее всегда смердит козами. Я терпеливо выслушал его расхлябисто-скачущую речь и грустно вздохнул, раскрыв ладонь и любуясь кусочком сплава. Я все думал к каким из известных мне металлов он может относиться, и не придя к однозначному выводу, протянул его мальчику. – Держи, – незатейливо произнес я. Лолси-Люфа быстро засунул слиток обратно в карман. – Спасибо, дяденька, – неожиданно поблагодарил он, шмыгая носом. Так мы помирились. Кошку я отнес в кусты, присыпав ее трупик сверху землей и сухими листьями и прочитав коротенькую молитву за упокой ее кошачьей души. Там она и осталась лежать. А полицейский, которого я столь сильно боялся, так и не пришел. Мы стояли у подъезда жилого дома номер пять, густо затененного с боков ветвями каштанов. Сам по себе этот дом невзрачен, хоть и является старинным, построенным еще в начале прошлого века. Он всегда непривычно тих и немноголюден. Большая часть его жильцов состоит из робких нафталиновых старушек с длинными библейскими именами – кисельных дам преклонного возраста в чепцах и мохнатых шалях, самой молодой из которых давно перевалило за семьдесят. Тут уж поневоле не заметешь, как начнешь хандрить. Дом старый, дом разваливается, дом умерщвляет сам по себе. Он кричит от пыльных и грязных гардин, от давно потрескавшийся краски на потолке и ржавых кованых перил на лестнице. Сирый и неприглядный, он погружен в меланхоличную дрему времени, он и сейчас спит. – Ну вот мы и пришли, – безрадостно промямлил я. Лолси-Люфа опередил меня, забежав в подъезд первым. Из темноты донеслась его негромкая бубня – отрывистый шепот ребячьего восторга. Я зашел следом и включил свет. Перед моим взором предстала знакомая картина: узкий грязный проход, лестница, облупленная желтая краска на стенах. Сбоку, у входа, висело старое мутноватое зеркало, углы которого поросли мхом коричневых трещинок. Мальчишка подскочил к нему, стал корчить рожицы. Я начал подниматься, но остановившись на полступеньки, повернулся и поторопил его:– Эй! Ты идешь?– Сейчас, – ответил Лолси-Люфа, гримасничая перед своим отражением. Терпение было на исходе! Я раздраженно теребил край воротничка. Мои часы показывали третий час ночи. – Ну!Лолси-Люфа отпрянул от зеркала. Злобно глянув в мою сторону, он показал мне короткий язык. Бросил на зеркало прощальный взгляд и побежал к лестнице. Мы стали подниматься на четвертый этаж. – Перестань так громко топать, – испуганно прошептал я, неодобрительно косясь на мальчишку. – Здесь нельзя шуметь. – Почему! – громко спросил тот. – Тихо ты, – я окрысился на него, поднося напряженный палец к губам. – Здесь живут очень уважаемые дамы. Они не любят шума. Я не хочу их будить. – Глупости, – фыркнул Лолси-Люфа, – шумно, значит весело! – и затопал еще громче, прицокивая озорную песенку. Я чуть не заплакал – мне действительно не хотелось сталкиваться со старушками. – Ну пожалуйста, пожалуйста, ты же обещал мне, – тихо заныл я, когда мы почти достигли третьего этажа. – Хорошо, – Лолси-Люфа улыбнулся главенствующей улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего. Внезапно он свесился через шаткое перило и басисто гаркнул в темноту. – Бу-у, глупые тетки, проснитесь! Старые дуры! Эге-гей… Яприказываю вам проснуться!Трудно описать весь ужас который охватил меня в те секунды, в тот момент я был готов провалиться под землю! От страха я открыл рот и попытался что-то выговорить, но не получилось. Схватив мальчишку за руку, я понесся наверх. Достигнув моей квартиры, я трясущимися руками достал ключ, открыл ее, затолкнул мальчишку внутрь и запер за собой дверь на замок. Мое сердце еще стучало, когда я прилаживал ухо к дверной панели, пытаясь расслышать происходящее на лестничкой площадке. Так ничего и не услышав, я зажег настольную лампу и обессилено рухнул в кресло. Через минуту я был снова на ногах и с неохотой плелся по коридору в поисках выключателя. Где-то в районе гостиной, во тьме, топоча каблучками, бегали маленькие вредные ножки. Вяло шаря рукой по стенке, я, наконец, нащупал кнопку. Хотел включить свет, но вдруг закашлялся, и пока кашлял, в моей голове проносились неспокойные мысли о том, что я сейчас здесь, а он там, один во мраке. На мгновение мною овладела острая тревога, но я быстро справился с ней, уловив нелепость своих опасок. Я подождал пока мой кашель уймется и наконец-то нажал на кнопку. Гостиная озарилась слабым светом, сочившимся сквозь запыленное стекло плафонов люстры. Это была единственная полноценная комната в моей квартире, еще был балкон и маленькие жалкие полкомнатки, которые я использовал под кладовку для ненужного барахла. А так как гостиная была достаточно большой, то она служила мне и спальней и рабочим кабинетом и местом для приема пищи, потому что кухня отделялась от гостиной только символической перегородкой. Лолси-люфу я застал бегающим вкруговую по комнате и приглушенно бормочущим какие-то несвязные фразки. Ощущение создавалось такое, словно ему в ней было тесно. Ничего особо опасного он не делал. Краем глаза я покосился в сторону моей коллекции бейсбольных фигурок, которую я разместил на вместительной буфетной полке под стеклом, и облегчено вздохнул. Те спокойно стояли на своем месте, все также крепко сжимая бейсбольные биты. Я слабо усмехнулся и подошел к мальчишке. Мальчик затормозил, обращая на меня свой взор. Я старался говорить как можно увереннее, с неоспоримым правом хозяина. Мне хотелось казаться спокойным и по-взрослому снисходительным. Я улыбнулся, выправляя осанку и принимая достойный старшего вид. – Добро пожаловать в мою скромную обитель. Чувствуй себя, какдома. Обстановочка у меня не ахти, но все же… Можешь даже сесть на диван и полистать журналы. Жалко только телевизора у меня нет. Дети любят смотреть телевизор. Произнося последние слова, я неожиданно смутился. Звучали они как-то наивно. Действительно, кто я такой, чтобы знать, что любят дет, ведь я не имею ни малейшего понятия об этом. Я мысленно отругал себя, мальчишка же никак не отреагировал на произнесенное, а только насупился, что придало его пухлому лицу легкий оттенок садизма. Я подвел его за плечики к дивану и усадил. Я свалил ему на колени все интересные журналы, которые у меня имелись в наличии. В основном это были литературные обозреватели или сводки о жизни киноактеров, но они ему не понравились. Бегло пролистав их, он с пренебрежением фыркнул и отбросил прессу в сторону. Я понял – он не умеет читать, ему нужны просто картинки. Я поискал глазами заветную стопочку, нашел. Красочная и развратная, она лежала бесстыжей грудой на ковре, под журнальным столиком. Не долго думая, я нагнулся, чтобы поднять ее. С выражением томительной скуки на cвоем кругленьком злобном личике он листал страницу за страницей, становясь все более и более нетерпеливым. Картинки оголенных кукольных красоток в бикини, разбросанных в пикантных позах по журнальному глянцу, совершенно не интересовали его. Он смотрел на них с очевидным равнодушием, и даже начал позевывать. Вскоре, его взгляд засновал между предметами в комнате. «Как бы не натворил чего» подумал я, хватаясь за сердце. Мне вдруг представился дом, охваченный языками пламени, и я выбегаю из него в рваной одежде, весь в саже, в руках держу моего умирающего пса, а вокруг меня кружочком обступают старушки в ночных рубашках, тычут морщинистыми пальцами, укоризненно буравят взглядами, и все смотрят, смотрят… Я невольно поёжился. Меня снова начали обуревать призрачные страхи. Надо было как-то отвлечься от них и я робко начал:– Прости, у меня всего одна комната. Может ты хочешь чего-нибудь еще. У меня есть шахматы. Можем поиграть. – мальчик молчал. – Слушай, а может ты хочешь пить? У меня есть минералка в холодильнике, – но он, опять же, не слушал меня. – Может тебе еще чего-нибудь принести или показать? Даже не знаю. Лолси-Люфа нехотя встал и с ленцой потянулся, широко зевнув. – Ну-у-у, давай, давай показывай…
– Гм… почесывая затылок, в раздумье протянул я. – Я ничемособым не интересуюсь. Может, ты просто ляжешь спать, а утром я что-нибудь придумаю. Главное не шуми до утра, я тебя очень прошу. Мальчишка снова потянулся и сощурился, как толстый урчащий кот. – Зачем спать? Я не люблю спать!Он несколько раз пробежался по комнате, и, наконец, заглянул в коридор. – А там что, дяденька? – спросил он, показывая пальцем на две неприметные двери в конце коридора. – Где? – испугавшись, встрепенулся я, – А! Это дверь в ванную комнату. – А та?– Та – в туалет. Если надо, не стесняйся, – сказал я и, заметив его непонимающий вид, добавил: – Надеюсь, ты умеешь им пользоваться?Подняв рыжеватые бровки, он удивленно глянул на меня, легонько качнув головой. – Идем, я тебе покажу, – бодро сказал я, обрадовавшись тому, что снова получал право лидерства. Подойдя к туалету, я распахнул дверь, включил свет и подал знак рукой, подзывая мальчишку к себе. Бросая в мою сторону короткие тревожные взгляды, Лолси-Люфа осторожно заглянул вовнутрь, но сразу опасливо убрал голову обратно. Я зашел в туалет и стал демонстрировать ему, как пользоваться унитазом. – Это сливной бачок, – с выражением рассказывал я, как будто читал лекцию. Ощущения добродетели и собственного превосходства буквально обуревали меня – Надо нажать вот сюда, и тогда из него потечет вода!Я нажал на рычажок, и вода шипящим потоком хлынула вниз по стоку. Мальчишка неожиданно испугался и отскочил в глубь коридора. – Что ты, – засмеялся я, – не бойся. Заходи!Он улыбнулся и, осмелев, быстро шагнул в туалет. Внимательно осмотрев унитаз, он сказал, шмыгая носом:– А у нас он просто дырка такая и все, – он подошел впритык к его выгнутому корпусу и ткнул на него пальцем. – Зачем так?– Ну-у… растерялся я, – не знаю. Наверное для того, чтобы было удобней. Лолси-Люфа понимающе кивнул и лицо его моментально приобрело серьезный, почти взрослый вид. На меня смотрели в упор два черных жгучих буравчика, которые пристально меня изучали. Напористый неподвижный взгляд недетских глаз. Взгляд осудительный, лезущий в душу, тяжелый и давящий, от которого почему-то становится стыдно. Но это была лишь игра. Мгновение, и на меня уже смотрел скверный, испорченный и избалованный мальчишка. Склонив голову на бок, он кривил губы трубочкой, словно собирался что-то сказать, а его перебили. –. Можно попробовать?– Пробуй, – улыбнулся я, и отошел в сторону. Внезапно мальчишка начал расстегивать пуговицы панталон. Расстегнув их, он спустил штаны и взобрался на унитазную крышку. Елозя по ней старомодными туфельками, он выпрямился в полный рост, возвышаясь надо мной, как статуя колосса. – Ты куда! – я обхватил его ноги и стал тянуть вниз. Мальчишка чуть не свалился на меня. – Ты что, что ты делаешь! На нее садится надо, а не стоять! – яоторвал кусок туалетной бумаги и стал протирать крышку. – На нее садится надо… Понимаешь са-ди-ться! – произнес я по слогам. Поняв, что объяснять бессмысленно, я махнул на все рукой– Знаешь что, поступай, как хочешь, – Вон бумага, вон воздухаосвежитель. Я буду в салоне, – и ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Я сидел на табуретке, в левой руке сжимая пустой стакан. Рядом, на кухонном столике стояла, недопитая мною вчера бутылка водки, закупоренная вместо затерявшейся под холодильником пробки куском смятой газеты. Я думал, безразличным взглядом уставившись в немую пустоту граненного стекла. Я вертел стакан в руке, пытался собраться с мыслями, вновь свыкнуться с тишиной, привычной моей квартире. Я тяжело вдохнул, и моя правая рука машинально потянулась в сторону бутылки. Нащупав скользкое горлышко, я крепко ухватился за него и придвинул к себе. Налил, все еще не понимая воцарившегося вокруг покоя, быстро выпил. В бутылке все еще оставалось меньше половины. Я снова налил, с удовольствием прислушался к тишине, наконец-то, поверил в нее и, не спеша отхлебнул, смакуя целебный момент. Я закрыл глаза. И мне уже казалось, что всего этого не было; ни дыры, ни рогатки, ни фонарей, ни треклятой кошки. Не было больше надоедливой дроби каблучков, никто не картавил у меня под ухом, не жмурился, сжимая кулачки, не каверзничал и не егозил. Медленно, но уверенно, я снова впадал в забытье. Меня разбудил пронзительный ор, уже знакомого и успевшим стать ненавистным голоса. Я дернулся, задевая локтем стакан с бутылкой, и те дружно повалились на пол, прямо мне под ноги. Вся оставшаяся водка пролилась на ковер. Я выругался, продирая воспаленные глаза. Это «противное и дискомфортное» никуда не исчезло, и сразу дало о себе знать, как только я посмел о нем забыть! Оно заявляло о себе, требуя неусыпного внимания. Мне пришлось подняться с места и идти на зов. Напиться я еще не успел, а трезвым себя вовсе не чувствовал – голова раскалывалась, а ноги шли машинально, уныло будоража прокуренный воздух. Я не хотел, но я должен был. Я это знал. Подойдя к туалету, я услышал капризный голос, громко повторяющий одни и те же cлова: « Дяденька, дяденька сюда! «. Первое, что сразу возникло, было внезапной тревогой за мальчика. Я даже испугался, не случилось ли с ним чего. Признаюсь честно, беспокойство мое было искренним, хоть и коротким. В тот момент меня действительно волновала его судьба. Но, как я уже сказал, долго это не продолжалось. Удивившись самому себе, я прислушался и понял, что все это происки моего одичавшего от нехватки сна воображения, и опасность ему вовсе не грозит. Все выяснилось сразу, как только я открыл дверь. Увиденное очень озадачило меня и даже рассмешило! Мальчишка стоял ко мне спиной, наклонившись и оголив свою пухлую розоватую попу. – Ну! – нетерпеливо произнес он, пятясь на меня задом – Я жду!– Чего? – не понял я, и глупо заулыбался. – Ну! – повторил он настойчивее. Я все еще стоял, забавляясь его нелепой позой. – Быстрее! – снова выкрикнул он. – Ну, же!– А что ты хочешь, что б я сделал? – осторожно спросил я. Лолси-Люфа повернул ко мне покрасневшее от гнева лицо:– Ясное дело, вытереть мое седалище!Я опешил, не зная как реагировать на такую просьбу. Во мне начинала бурлить злоба. – Ага… Значит седалище? – переспросил я с издевкой. – Да, – утвердительно ответил мне Лолси-Люфа, и прибавил: моюненаглядную золотую попочку!Услышав эти слова, на меня накатила такая волна возмущения, что я был не прочь дать вертлявому уроду пенька под его голый зад, но я сдержался, припоминая фонарный инцидент. Я и так был весь в синяках, и мне не очень-то хотелось ощутить на себе снова болезненные удары молотящих кулачков. Я поборол в себе этот порыв, но не смог сдержаться от язвительной ремарки. – Золотую попочку, говоришь? – желчно сказал я. – Подтереть, значит, да? А больше ничего не хочешь, дрянь малолетняя?– Больше ничего не хочу, – невозмутимо подтвердил тот. – И не стыдно тебе такому большому? На месте твоей мамы, я быдавно тебя отшлепал. – Я маленький еще, – спокойным голосом возразил мальчик, всееще продолжая стоять на карачках, кверху попой. – Почему стыдно? – спросил, пожимая плечами. – Хилберт всегда это делает. Я его прошу и он мне подтирает. – Ах, тебе еще и Хилберт подтирает! – совсем разъярился я. –Господи, вы слышите, бедный немощный старик должен подтирать этому недоноску задницу! Нет, вы видели!– Видели, видели, – передразнил Лолси-Люфа – Ты давай поторапливайся лучше, а то я не могу так долго стоять. Это ужасно неудобно. Мне обычно подушечку под колени подкладывают. Чрезвычайно потребная вещица в нужнике. Ну же, я жду. Я скривился в недоброй усмешке:– Можешь ждать сколько угодно. Я отказываюсь это делать!– Ах, так! –мальчишка выпрямился в полный рост и не придерживая панталон, фыркнул:– Тогда я буду кричать. – Что-о? – такой подлости с его стороны я не ожидал, это было равносильно удару в пах. Я сник, внезапно робея перед гнусным запугиванием. – Нет, ты этого не сделаешь, ты не посмеешь, – задыхаясь от беспомощности просипел я. – Так нечестно…
Мальчик глумливо осклабился, подставляя свету свои щелистые зубы. Весь его вид выражал жгучую готовность мне насолить. Он открыл рот, собираясь закричать. Мне стало жарко, шея и лоб покрылись крохотными капельками пота, губы пару раз слабо прошептали «не надо». Лорлси-Люфа подбежал к длинной трубе исходящей от бачка и начал по ней стучать. Я невольно зажмурился. – Эй, вы дохлые клячи! Пробуждайтесь старые калоши! Вставайте с ваших измятых постелей, дуры! Хватит дрыхнуть! Угугу… Все просыпайтесь, просыпайтесь! – надрывая глотку, оглушительно ревел мальчишка. – Прекрати, ты перебудишь мне всех соседей! – с мольбой умолял я. – Пожалуйста, Лолси, миленький, славненький, добренький, перестань, – заклинал его я, смыкая по монашеский ладоши, не замечая своей нелепой жалостности. – Господи, какая же ты сволочь! – вырвалось у меня, и я замолк, невольно падая на колени. Тут мне показалось, что земля подо мной задрожала, а с потолка посыпалась побелка. Весь дом ходил ходуном!– Хорошо, хорошо, я согласен! – сдаваясь, прокричал я. Лолси-Люфа мгновенно перестал орать и снова встал на карачки.

Выбросив грязные бумажки в туалет, я спустил воду и вздохнул с облегчением. Все оказалось намного проще, чем представлялось вначале. Я обрел душевное спокойствие, и еще недавно нависшая угроза испарилась в небытие. Оставив мальчика, я направился в ванную, хорошенько вымыл руки, ополоснул лицо и вернулся в гостиную свежий и собравшийся с мыслями. Внезапно у меня возникла сильная потребность в куреве. Я взял с кухонного столика запечатанную пачку сигарет и направился на балкон, проходя мимо прячущегося в коридорной тьме мальчика. Я смело ступил на балкон и затворил за собой дверь, оставляя позади размытую сквозь дверное стекло его маленькую коренастую фигурку. Облачная и холодная ночь неприветливо ударила мне в лицо, нахально забираясь под тонкую рубашку и заставляя кашлять. Я распаковал пачку, извлек несколько сигарет, и по обыкновению запихнул их в карман рубашки. Это была давняя привычка и, должен признаться, очень удобная. Во-первых, меньше сигарет расходуется, а во-вторых, ужасно не люблю, когда пачка выпирает уродливым квадратом из кармана брюк и мешает при ходьбе. Но одну сигарету я, все-таки, оставил себе, повертел в пальцах, тоскливо вздохнул, зажег ее и сделал пару глубоких затяжек. Выпуская едкий дым из носа, я вдруг услышал глухой прерывистый стук по плитке пола. Я стал лихорадочно вертеть головой в поисках его источника и тут заметил темный собачий хвост, дружелюбно виляющий мне из темноты. Грей! Как же я мог про него забыть! Мой славный преданный пес, пока я распирался с мальчишкой, ты удрал на балкон и смиренно лежал там под старой разобранной раскладушкой, примостившейся по левую сторону ее ржавых прутьев. Я настолько увлекся необычайными событиями, что Грей напрочь вылетел у меня из головы! Перед глазами снова встала картинка горящего дома. Да, он был там! Все-таки я его не забыл, просто не хотел вмешивать в мою странную историю. Чудно все это и, может даже, хорошо, что вышло именно так. Тут я вспомнил, что пес, как обычно, не бросился встречать меня у порога, а проявил несвойственную для него трусость. Что-то должно было напугать его до такой степени, что он убежал на балкон, прежде чем мы вошли. – Грей… негромко позвал я пса, водя в потемках сигаретным огоньком. Пес тихо взвизгнул и выполз из своего убежища. Теплый слюнявый язык моего подслеповатого друга с любовью и лаской лизал мне руки. К стеклу прильнула курносая глумливая физиономия, показала язык и пропала. Через пару секунд снова всплыла, улыбнулась, погрозила кулачком и опять сгинула. Так она проделала еще несколько раз, а на последний прильнула лбом впритык к стеклу и замерла, скосив глаза на собаку. Как только я вошел с псом в квартиру, тот поджал хвост и притих. Из темноты выпрыгнул Лолси-Люфа. Грей шарахнулся от него, убежал в гостиную и забился по стул. Я решил его не трогать. – Эх, жизнь хороша, когда нет ни гроша… проронил я сгрустинкой, устало плюхаясь на диван. – Чего стоишь? Все тебе не сидится, все тебе не спокойно. Ай, ладно… Ходи себе, только вещи не лапай, – произнес я, зевая и смежил веки. Мальчик стал бродить по комнате, но вещи, как я сказал, руками не трогал. Только смотрел. – Дяденька, ты любишь сахарок? – ни с того ни с сего поинтересовался он, меря гостиную косолапыми шагами. Я поднял сонные глаза и с неохотой ответил:– Нет. – Дяденька, а любишь лакрицу?– Нет. Что это?Лицо Лолси-Люфы приняло довольный вид, словно он вспомнил о чем-то очень приятном и от этого ему стало хорошо. – Она как сахарок, сладенькая такая, – пояснил он – Вкусненькая-привкусненькая, – на секунду задумался, – Правда Хилберт говорит, что мне нельзя кушать много лакрицы, а то я от нее начинаю пукать… Я и сахарок люблю, но он мне его не разрешают. Я пропустил мимо ушей его мурлычущий лепет, и устроился поудобней, протягивая на ковре усталые ноги в тапочках. Он пробормотал мне еще какую-то ерунду, а я рассеяно кивал головой в знак согласия. Пока я притворялся, что слушаю, он протопал на кухню и стал присматриваться ко всему, что там было. Заметил, валяющиеся под столом бутылку со стаканом, бережно поднял их и аккуратно вернул на стол. Потом подошел к чайнику, стоявшему на электроплитке, потрогал пальчиком его носик. Отошел. Осмотрелся. Увидел холодильник, обошел его со всех боков, потрогал его пластиковую дверцу. – Какой интересный беленький шкафчик, для чего он? – спросил он, постучав по ней кулачком. Я приподнялся на локтях, замечая его вновь растущее любопытство. – Отойди от него! – поспешно окликнул я. – Что это там у тебя, дядя? Нука-нука, дай-ка поглядеть, – короткие, похожие на сосиски, пальцы Лолси-Люфы, снова устремились к моему холодильнику. Он уже приготовился открыть его, но я вовремя подбежал к нему, ударил по ладошам, и надрывно прокричал:– О, нет! Даже не думай даже! – и вдруг снова впал в неистовоебешенство. – Вонючий паршивец! Говнюк! мелкий и назойливый вредитель … не смей! – я бился в истерике, потрясая указательным пальцем, но маленький щенок вовсе не собирался отступать. Когда же я, схватив его за ноги, попытался оттащить силой, он вцепился в крышку зубами и руками, и утробно зарычал. С такой силой, какая была у этого мальчугана, могли бы, пожалуй, сравнится, только самые прочные плоскогубцы в мире – сила его была поистине демонической!Мне так и не удалось отодрать Лолси-Люфу, и выронив хлопковые икры из рук, я покорно вернулся к дивану. Сидя у подножия холодильника Лолси-Люфа беспощадно расправлялся с его содержимым, выкидывая из него все подряд. Овощи полетели первыми, следом кетчуп, за ним бутылка столового уксуса, десяток сырых яиц и одна мороженая курица. Вывалив на пол весь мой недельный рацион, он снова уселся на пол, окруженный теперь горой продуктов. Он стал бесцеремонно уплетать их за обе щеки, а я сидел мрачнее тучи обессилено наблюдал за тем, как он все это поглощает. Так невоспитанно, как он ел, пожалуй не ел никто. Его манеры оставляли желать лучшего. Он брал пищу руками, засовывая испачканные в жиру пальцы прямо в банку с солеными огурцами. Этими же пальцами потом полез в кастрюлю с жаркое, а опустошив, еще и тщательно ее вылизал! На последок, он выкатил из холодильника громадный арбуз, который я купил рано утром, собираясь отнести на вечеринку к друзьям, но передумал, уж больно тот оказался тяжелым. Мальчишка, напротив, так не считал. Он с размаху огрел арбуз по зебровой кожуре. Та сразу дала поперечную трещину. Взявшись за края надлома, он поднатужился, разъединил арбуз надвое и удовлетворенно облизнувшись, с жадностью накинулся на его содержимое. Набив рот красной мякотью и заливаясь липким соком, Лолси-Люфа аппетитно чавкал, выковыривая крупные куски арбуза и поглощая их вместе с косточками. Он что-то бубнил мне, то и дело запуская руку в разломанный полосатый панцирь арбуза. И тут речь его резко оборвалась. Мальчик странно пошатнулся, удивленно разевая рот. Розовая бесформенная кашица потекла вниз по подбородку, пачкая черный бархат курточки. Мальчик закатил глаза и рухнул ничком на ковер. – Эй, парень, брось свои шуточки, – встревожено заулыбался я. –Слышишь, я кому сказал! – в ответ на мои нервные смешки, мальчик что-то нечленораздельно промычал. Когда до меня дошло, что ему действительно плохо, я вскочил, как укушенный с места, схватил заходящегося пеной мальчишку на руки и затряс. Маленький пакостник на моих глазах терял сознание. Я опустил его на диван, подложив под голову подушку, а сам помчался в ванную и принес влажное полотенце. Мальчик, как и прежде лежал на диване, но его расслабленное, измазанное в пене лицо неподвижно покоилось на подушке. Я упал на колени подле него и стал обтирать его пунцовую физиономию полотенцем. – У него, наверное, аллергия на сахар… растерянно бормотал я, -Черт бы его побрал!Голова слегка зашевелилась – Лолси-Люфа стал приходить в себя. Я сидел на ковре, теребя в руках мокрое полотенце, пахнущее пенкой для бритья, которым я по утрам вытирал свои выбритые щеки. – Привет, – с трудом улыбнулся я и тотчас же запнулся. Мнехотелось сказать что-нибудь утешительное, но сам момент и обстановка вовсе не располагали к этому, словно мальчишка и не нуждался в моем сочувствии. Словно я был для него абсолютно мелкой и незначимой вещью. Он даже не посмотрел на меня, его внимание остановилось на собаке. – Смотри! – указывая пальцем на лабрадора, звонко воскликнул он, поворачиваясь в сторону собаки, когда та вылезла из-под стула и прошла на середину комнаты. Грей глядел на меня затуманенным взглядом, водя в воздухе подслеповатой мордой. – Она смотрит на тебя! Эй! – мальчик нахмурил брови, – Вонючая псина! Почему она так смотрит?Забыв о недомогании, он поднялся и стал корчить ей рожи, осыпая всякими непристойными словечками. Когда запас дразнилок закончился, Лолси-Люфа спрыгнул на ковер и на карачках пополз к псу. Я встал с колен, с яростью швыряя полотенце на журнальный столик, снова ощущая себя усталым и разбитым. Неожиданный интерес мальчика к собаке, дал мне минутную передышку. Лолси-Люфа, казалось, наконец-то, успокоился. Он притих и расположившись напротив Грея, пристально всматривался ему в морду. Эта тишина насторожила меня. Уж больно мальчишка был тихим. Я с неохотой подался вперед, недовольно спрашивая:– Эй, ты что там опять делаешь?Лолси-Люфа хитренько заулыбался, строя из себя паиньку. – Я, любезный дяденька, играюсь с вашей собачкой, – сахарным голоском промурлыкал он. – Я теперь решил стать хорошеньким прихорошеньким, послушненьким-припосмлушненьким! Мне ваша собачка очень нравится! Очень хорошая собачка, хи-хи… и он шаловливо прихрюкнул. – Да, да, просто замечательнейшая собачка. – Смотри мне, – я погрозил ему пальцем, и тут на меня навалилась такая дрема, словно я не спал месяц!Я машинально откинулся на спинку дивана, слепляя, помимо воли, воспаленные веки. Проснулся я от сильного непонятного грохота, к которому подмешивался хрипловатый вой моей собаки. – Что случилось? – в недоумении, спросонок, воскликнул я. – Господи, что случилось?Увидев стоящего у буфета мальчика, в неистовстве громящего мое сокровище – любимую коллекцию бейсбольных фигурок, я ошалело ринулся к нему. – О боже, нет, нет! – причитал я, в отчаянье схватившись за голову. – Нет, нет, только не мою коллекцию!– Сам виноват! – злобно огрызнулся Лолси-Люфа. – Ты не слушал меня, когда я тебя звал, ты все храпел! Я кричал, кричал, а ты спал и спал! Дрыхнул, как дохлая крыса! Ты дурак! И твоя смрадная собака тоже! Я хотел ее погладить, а она меня кусила! Дура тупая. – сердито бурчал он, топоча толстенькими ножками. Он схватил наугад еще одну фигурку. Это была одна из моих фавориток – бронзовая статуэтка, сантиметров тридцати, ручная работа. Помню, будучи еще студентом, мне пришлось потратить на нее всю свою стипендию и еще час мокнуть под дождем, ожидая перекупщика. «Ничего ты с ней не сделаешь, она металлическая… ха, ха… подумалось мне. – Отдай! мне – я оскалившись, вцепился ему в руку. Острая боль обожгла мою ладонь и я моментально отдернул ее. У меня чуть глаза на лоб не полезли, когда я увидел, как плавится металл в его кулаке! В ужасе я попятился назад. Коллекцию уже не спасти, все разбито и поломано. Куски плавленого металла и пластика, беспорядочно разбросаны по ковру – вся жизнь моя разбросана на этом треклятом ковре! Фрагменты воспоминаний, переживаний, мои маленькие пластмассовые радости. Годы стараний, хождений по блошиным рынкам, выпрашиваний… За каждую из них я отдавал частичку своего времени… Зачем! Неужели только для того, чтобы, в один прекрасный момент, какой-то гаденыш все взял и перечеркнул? Я чувствовал, что должен немедленно что-то сделать, предпринять нечто такое, что положило бы конец его издевательствам. Надо было действовать сейчас или никогда! Собравшись духом, я, наконец-то, решился и произнес:– У меня есть кое-что интересное для тебя! Стой здесь и не двигайся. Я скоро вернусь, – сказав это, я заспешил в комнату-кладовку. Сквозь темноту кладовой до меня доносились капризные возгласы Лолси-Люфы. – Покажи, покажи… суетился он, носясь по квартире и хлопая дверьми. – Сейчас, сейчас, – я успокаивал его, – Немножко терпения. Нащупав, то что надо, а именно: моток очень прочной бельевой веревки и кусок грязной тряпки, я засунул их за пазуху и приоткрыв дверь, как можно заманчивей, произнес:– Уже иду! Классную вещицу откопал, тебе такое даже и неснилось!Я подошел к нему, придерживая у груди заветный комок. – Где! Где! – Лолси-Люфа судорожно теребил меня за рукав. – Ну же, дяденька, я просто сгораю от любопытства!Я сделал вид, что собираюсь достать свой сюрприз и, когда мальчик подошел ко мне впритык, набросился на него; крепко охватив упитанное тело за бока, повалил на пол. В спешке, я оседлал его сверху, заламывая его руки за спину. Затем, вырвал из-за пазухи веревку и стал обматывать ею его запястья. После чего, запихнул в рот тряпку и вторично накрутил на руки еще пару узлов. В итоге вышло нечто на подобии наручников. Удостоверившись в надежности сделанного, я вытолкнул мальчика на лестничную площадку и кое-как изловчившись, запер квартиру. Спустить упирающегося юнца по лестнице стоило мне еще больших усилий. Он постоянно брыкался, препятствуя моим стараниям и норовил удрать. Когда же мы очутились на улице, он выплюнул изо рта кляп и тихо спросил:– Куда, любезный дядечка хочет меня вести?С трудом сдерживая накипающее волнение, я насмешливо ответил ему:– Дядечка, наконец-то, решил отвести тебя в полицию…
Мы шли по безлюдной улице – худой стареющий мужчина, в лице которого навеки закоренились еще молодые морщины, и маленький плотного сложения мальчик, с нутром пропитанным пламенем и серой. Ветер холодными порывами плевался мне в лицо. Я ежился, упрямо тянул мальчишку за собой, чертыхался, то и дело останавливаясь, заходился в противном кашле. И тут я встал и, повернувшись к мальчишке, сказал:– Я передумал. Лолси-Люфа растерянно уставился на меня. В глазах его царил легкий испуг. – Зачем передумали, хорошенький дядечка? Вы же хотели идти в полицию. – Хотел, но… Я подумал и пришел к выводу, что лучшевсего вернуть тебя на то место, где появилась дыра. Это будет самое правильное решение… Пошли, – я натянул капроновые поводья.

Лолси-Люфа громко застучал каблучками, задрыгал ножками, забрыкался и поднял скверный ор на всю улицу. – Так не честно, так не честно! Ты же обещал оставить меня себя!Не хочу! Не пойду! Не надо! Ты сделаешь, как я хочу! Я хочу быть с тобой! Не надо Хилберта, не надо… он начал визжать и браниться, как последний сапожник. Чего он только не говорил мне, как только не изворачивался, но я все равно неотступно шагал вперед. Близился рассвет. Я это чувствовал и мальчишка тоже. Фонари заметно потускнели, но небо еще не просветлело и все вокруг застыло в ожидании нового дня. Мальчишка заметно ослаб и теперь смиренно плелся за мной попятам. Мы почти подошли к тому месту, когда вдалеке я увидел темный отчетливый силуэт мужчины, как раз у того фонаря, где несколько часов назад из неоткуда возникла дыра. Это был высокий худощавый старик, с приятным, еще моложавым лицом и прозорливыми светлыми глазами. Короткие волосы старика были припорошены снежной сединой. Он был облачен в черное старомодное длиннополое пальто и в левой руке, почему-то, держал большой зонт, тоже черный. И хотя дождя на улице не было, с зонта обильно капало. Человек улыбнулся мне и помахал рукой. Все мое нутро забушевало от волнения. – А вот и Хилберт, – с искренним злорадством прохрипел я. –Думаю, это он… да, да ошибки быть не может! Конечно же, это он! Старый добрый дружище Хилберт, который пришел меня спасти! – говоря это, я толкнул вонючего чертенка вперед, заехав ему коленом под зад, и потащил навстречу мужчине. Когда меня отделяло всего пару метров от цели, мальчишка предпринял последнюю попытку вырваться, он дернулся и попытался ударить меня своей туфлей. Помню его глаза в ту минуту, полные неописуемого отчаянья и неистового зверского блеска. Думаю, если бы не крепкие веревки на запястьях, он бы разорвал меня в клочья. К счастью, ему этого не удалось, и в последний момент я смог его удержать. Подойдя к старику, я поздоровался с ним, одновременно подтягивая к себе мальчишку, чтобы, тот, не дай бог, не сбежал. – Привет, – просто, по-дружески, сказал я, словно мы были с ним давними знакомыми. – Здравствуйте, Густав, – ответил мне старик, почтенно кивая седовласой головой. – Рад вас видеть. Да, он назвал меня по имени, но я уже привык к чудесам и совсем не удивился его прозорливости. – Вас, тоже! – не без радости сказал я, и кивнул на притихшего мальчика. – Ваше добро?Хилберт слегка кивнул, мягко взял Лолси-Люфу за плечо и, не проронив ни слова, подвел к себе. Не глядя на мальчишку, он ласково погладил его по растрепанным волосам. – Спасибо, – коротко поблагодарил он. Признаться честно, я ожидал от него больше эмоций, но за весь разговор он ни разу не улыбнулся. Мне казалось, что он скажет мне что-то задушевное и полное благодарности, но и этого не произошло. Что-то сдержанное было в этом человеке, по английскому чопорное, но даже это не убавляло той теплоты и доверительности, которые я к нему питал. Глаза Хилберта источали внутренний свет и вообще, он мало походил на того старикашку, каким я его представлял в своем воображении. Я посмотрел вниз на его ноги и обнаружил, что он был обут в новые, натертые до блеска, резиновые калоши. – Заранее извиняюсь, если мальчик причинил вам неудобства, нарушил молчание слуга. – Дело в том, что господин еще не достаточно подрос, для того, чтобы мы могли с уверенностью сказать, что он готов. Поэтому мы стараемся присматривать за ним, дабы сохранять относительное спокойствие между вашим и нашим. Знаете ли, он может наделать разных бед. Поверьте мне, это было бы крайне неприятно для всех нас, – Хилберт с нежностью взглянул на мальчика, который за это время на удивление присмирел и стоял молча. – Ну что ж, думаю нам пора. Позади меня громко щелкнуло, в шею ударило леденящим порывом. Я обернулся и увидел ее – страшную черную дыру, извергающую из себя круговорот холодного ветра и мокрого щебня. – Идем, Лолси, – Хилберт раскрыл зонт, и взяв мальчишку за рукуповел в пасть дыры. Снова щелкнуло и отверстие мгновенно зарубцевалось, оставляя на мостовой темные камушки гранита и земли. Я стоял посреди пустынной улицы, оперившись на фонарный столб и смотрел вдаль. Небо посерело, кое-где защебетали птицы. Начинался рассвет. … ногда, когда я остаюсь наедине с собой, окутанный в сонную дымку тишины послеобеденных размышлений, а мой старый верный лабрадор Грей сладко дрыхнет на своем потертом коврике, мне чудится, что я не один в комнате и слышится непоседливый картавый голосок, и тогда я вспоминаю одного озорного мальчика – славного графа далекой страны Пафурии со странным забавным именем – Лолси-Люфа.