Наказание и преступление

Рассказ:

Вспышка. Коридор. Кафель холодит босые ноги. Черный проем двери на фоне белых стен. Липкий страх струйкой пота ползет по спине. Взгляд на руки. Ни одного пальца на правой. Голая ладонь без следов. Сзади раздается невнятное шуршание. Бежать! В тьму, за дверь! Только добежать. Шаг, другой, третий. В шуршании слышатся слова. Свист дыхания. Прыжок в спасительную темноту. Падение. Взгляд назад. Не успел убрать ступню с порога. Сотни вгрызающихся в пятку зубов. Вспышка!Федор лежал на кровати и пытался отдышаться после кошмара. Облегчения от того, что проснулся и это был сон, не наступило. Рука потянулась к глазам. Все пальцы на месте. Нога под одеялом чувствует себя великолепно. Пойти выпить чаю и все пройдет. Пройдет страх, пройдет усталость. Пройдет все. По пути на кухню глаза зацепились за что-то странное. Мужчина еще не понял, в чем странность, но занервничал. Вода в чайнике покрылась плесенью, из мусорки вылезла огромная крыса и куда-то юркнула. Не дает покоя запах сырой земли и прелых листьев. На фоне чувствуется гниль, как от протухшего мяса. Наверное, мусор завонял. Нужно вынести, только сначала разобраться с чайником. Как за одну ночь вода покрылась плесенью? И, кстати, какое сегодня число? Отрывной календарь на стене показывал 13 июня 2005 года. Нужно идти на работу. Заодно и мусор вынести. Со всем остальным разобраться вечером. Федор устало оделся, нагнулся над ведром. Из мусорного пакета торчала женская рука. На изрядно погрызенных пальцах следы маникюра. Такого не может быть. Еще пять минут назад руки не было! А что было? Чайник с плесенью. Мусорное ведро. Из него выбегает крыса. Приземлиться на табурет и думать. Что было вчера? Воскресенье. Но как он проводил это гребаное воскресенье? А субботу? Федор поймал себя на странной амнезии. Он знал, когда родился. Мог вспомнить что-то из института. В мозгу мелькали общие впечатления о жизни. В восемнадцать-девятнадцать лет кутил с друзьями. Было весело. Университет. Смутные воспоминания о том, как сидел за партой, душные аудитории, скучный лектор. Дико хотелось спать. Одногруппники издевались, но это вспоминается с трудом. Работа. Светлый офис. Он простой клерк, который вроде как поднимался по служебной лестнице. Отсутствие уважения от коллег, презрение девушек. Редкие засаленные волосы, запах изо рта и общая субтильность не делали его героем-любовником. Ежедневная работа. На выходных чтение книг и телевизор. Строгая мама постоянно шпыняет. Кажется в прошлом году он купил квартиру, но мало что изменилось. Почему-то даже последние три месяца вспоминаются, как давно прошедший период жизни. И хоть убей, Федор не мог вспомнить, что же делал вчера. Откуда в мусорном ведре взялась рука? Не мог же он расчленить человека? Или мог? Были бы следы крови. И осталась бы не только рука. В квартире негде спрятать пятьдесят килограммов мяса. Спокойствие. Нужно вынести руку на помойку и забыть все, как ночной кошмар. Еще этот сон. Привидится же такое! Схватив черный пакет, он направился к двери. Вернее к тому месту, где она была обычно. Сейчас на месте двери была стена. Обычная сплошная стена. Обои в цветочек. Не было даже намека на свежую укладку. Не было порога. Только стена с обоями и все. Федор прощупал и простучал все стены своей однушки, но везде сплошной бетон. Балкона никогда не было. А так можно было бы перебраться к соседям и выйти через их дверь. Хоть посмотреть, как все это безобразие выглядит снаружи. Из груди полез истерический смех. Отталкиваясь от стен, он возвращался назад уже приглушенный. А дверь в комнату зарастала на глазах. Через минуту вместо нее была бетонная стена. Но этого Федор уже не увидел. Он потерял сознание. Его ведут на допрос. Руки сковывают браслеты. Серые стены коридора. Два хлопца в синей форме. Бросок на пол. Добраться до железного табурета. Сесть. Удар в лицо сапогом. — Ты что это, мразь, садишься без разрешения?Пухловатый человек в форме без погон смотрит с презрением. Еще удар в зубы. Попытка встать. Удар под дых. — Сядь уже, мешок с дерьмом, — майор вернулся на место. — А теперь рассказывай. Он растерянно смотрит на майора, потом по сторонам. Он откуда-то знает, несмотря на отсутствие погон, что пухлый усатый дядька майор НКВД. Но не знает, как здесь оказался. И что хочет от него майор. — Что рассказывать?Размашистый удар в ухо. Попытка подняться. Удар в пах чем-то железным. Резкая боль в спине. Сержанты помогают сесть. — Что ты делал в период с третьего по тринадцатое июня две тысячи пятого года?— Я не помню. — Ах ты ж ****! Провести воспитательную беседу. Через час вернусь. Сержанты хмуро кивают. Его рука прикована к столу. Откуда-то извлекается молоточек. Один сержант считает до шестидесяти. Другой каждую минуту разбивает одну фалангу на пальце. Невыносимая боль пронзает тело каждые шестьдесят секунд. На каждом пальце по три фаланги. Вспышка. Коридор. Кафель холодит босые ноги. Черный проем двери на фоне белых стен. Липкий страх струйкой пота ползет по спине. Взгляд на руки. Ни одного пальца на правой. Голая ладонь без следов. Сзади раздается невнятное шуршание. Бежать! В тьму, за дверь! Только добежать. Шаг, другой, третий. В шуршании слышатся слова. Свист дыхания. Прыжок в спасительную темноту. Падение. Взгляд назад. Не успел убрать ступню с порога. Сотни вгрызающихся в пятку зубов. Вспышка!Федор лежал на кровати и пытался отдышаться после кошмара. Облегчения от того, что проснулся и это был сон, не наступило. Рука потянулась к глазам. Все пальцы на месте. Нога под одеялом чувствует себя великолепно. Пойти выпить чаю и все пройдет. Пройдет страх, пройдет усталость. Пройдет все. По пути на кухню глаза зацепились за что-то странное. Мужчина еще не понял, в чем странность, но занервничал. Вода в чайнике покрылась плесенью, из мусорки вылезла огромная крыса и куда-то юркнула. Не дает покоя запах сырой земли и прелых листьев. На фоне чувствуется гниль, как от протухшего мяса. Наверное, мусор завонял. Нужно вынести, только сначала разобраться с чайником. Как за одну ночь вода покрылась плесенью? И, кстати, какое сегодня число? Отрывной календарь на стене показывал 13 июня 2005 года. Нужно идти на работу. Заодно и мусор вынести. Со всем остальным разобраться вечером. Федор устало оделся, нагнулся над ведром. Из мусорного пакета торчала женская рука. На изрядно погрызенных пальцах следы маникюра. Такого не может быть. Еще пять минут назад руки не было! А что было? Чайник с плесенью. Мусорное ведро. Из него выбегает крыса. Приземлиться на табурет и думать. Что было вчера? Воскресенье. Но как он проводил это гребаное воскресенье? А субботу? Федор поймал себя на странной амнезии. Он знал, когда родился. Мог вспомнить что-то из института. В мозгу мелькали общие впечатления о жизни. В восемнадцать-девятнадцать лет кутил с друзьями. Было весело. Университет. Смутные воспоминания о том, как сидел за партой, душные аудитории, скучный лектор. Дико хотелось спать. Одногруппники издевались, но это вспоминается с трудом. Работа. Светлый офис. Он простой клерк, который вроде как поднимался по служебной лестнице. Отсутствие уважения от коллег, презрение девушек. Редкие засаленные волосы, запах изо рта и общая субтильность не делали его героем-любовником. Ежедневная работа. На выходных чтение книг и телевизор. Строгая мама постоянно шпыняет. Кажется в прошлом году он купил квартиру, но мало что изменилось. Почему-то даже последние три месяца вспоминаются, как давно прошедший период жизни. И хоть убей, Федор не мог вспомнить, что же делал вчера. Откуда в мусорном ведре взялась рука? Не мог же он расчленить человека? Или мог? Были бы следы крови. И осталась бы не только рука. В квартире негде спрятать пятьдесят килограммов мяса. Спокойствие. Нужно вынести руку на помойку и забыть все, как ночной кошмар. Еще этот сон. Привидится же такое! Схватив черный пакет, он направился к двери. Вернее к тому месту, где она была обычно. Сейчас на месте двери была стена. Обычная сплошная стена. Обои в цветочек. Не было даже намека на свежую укладку. Не было порога. Только стена с обоями и все. Федор прощупал и простучал все стены своей однушки, но везде сплошной бетон. Балкона никогда не было. А так можно было бы перебраться к соседям и выйти через их дверь. Хоть посмотреть, как все это безобразие выглядит снаружи. Из груди полез истерический смех. Отталкиваясь от стен, он возвращался назад уже приглушенный. А дверь в комнату зарастала на глазах. Через минуту вместо нее была бетонная стена. Но этого Федор уже не увидел. Он потерял сознание. Его ведут на допрос. Руки сковывают браслеты. Серые стены коридора. Два хлопца в синей форме. Бросок на пол. Добраться до железного табурета. Сесть. Удар в лицо сапогом. — Ты что это, мразь, садишься без разрешения?Пухловатый человек в форме без погон смотрит с презрением. Еще удар в зубы. Попытка встать. Удар под дых. — Сядь уже, мешок с дерьмом, — майор вернулся на место. — А теперь рассказывай. Он растерянно смотрит на майора, потом по сторонам. Он откуда-то знает, несмотря на отсутствие погон, что пухлый усатый дядька майор НКВД. Но не знает, как здесь оказался. И что хочет от него майор. — Что рассказывать?Размашистый удар в ухо. Попытка подняться. Удар в пах чем-то железным. Резкая боль в спине. Сержанты помогают сесть. — Что ты делал в период с третьего по тринадцатое июня две тысячи пятого года?— Я не помню. — Ах ты ж ****! Провести воспитательную беседу. Через час вернусь. Сержанты хмуро кивают. Его рука прикована к столу. Откуда-то извлекается молоточек. Один сержант считает до шестидесяти. Другой каждую минуту разбивает одну фалангу на пальце. Невыносимая боль пронзает тело каждые шестьдесят секунд. На каждом пальце по три фаланги. На большом две. Через шесть минут он слушает звук счета с благоговением. С ужасом замирает на шестидесяти и переводит дух на тридцати. Четырнадцать фаланг спустя он готов броситься в ноги остановившемуся счетоводу. — Ну, что, будете говорить?— Я не знаю, — слова еле слышны, сквозь рыдания. — Что говорить? Я ничего не помню. — Раз, два, три, — снова мерный счет. Двадцать восемь минут сливаются в вечность. Счетовод переводит дыхание:— Петро, иголка есть?Петро снимает фуражку, достает хозпакет. На стальном стержне иглы зловеще мелькают блики. — Только не сломай, как в прошлый раз. Он догадывается, что сейчас будет. Но ведь пальцев на руках не осталось. Петро снимает с заключенного кроссовки, носки летят в угол. — Приступим. По камере раздается хриплый крик. Заходит майор. Заключенный с ужасом смотрит на пальцы ног. Из-под бордовых с просинью ногтей сочится кровь. Руки, скованные за спиной чувствуются, как один комок боли. — Да, постарались вы, — усы задумчиво шевелятся на отечном лице. — А вот ручки поберечь надо было. Нам еще ногти вырывать. Ладно, — вздох — придумаем что-нибудь. Взгляд на сломленный комок боли, лежащий в углу. — Ничего не хотите нам рассказать? Ясно, увести!С рук слетают браслеты. Заботливые руки хватают его под локотки и бросают в стену. Глаза закрываются в ужасе от предстоящего удара, но он пролетает насквозь. Федор снова оказался у себя на диване. За время отключки успело зарасти бетоном окно. Только шторы издевательски висели на бетонной стене. Минуты две он смотрел на тюль, за ней видны обои. Нужно встать и пощупать. Рука уперлась в диван и раздалась резкая боль. — Твою мать! — голос прозвучал неожиданно тонко, с руки свисали ошметки раздробленных пальцев. Захотелось пить. Мужчина перевел взгляд на голые ноги. Бордово-синие ногти сочились кровью. Это не укладывалось в голове. Он готов был поклясться, что допрос в НКВД был обморочным бредом. А не бред ли зарастающие двери и окна? Рука в мусорном ведре на кухне? Да и какой к черту две тысячи пятый год? На дворе две тысячи тринадцатый. Иначе откуда у него на тумбочке айфон? И он точно помнит, как вчера познакомился с девушкой. Нет, не вчера. Это было третьего июня. Он ехал с работы. Был вечер. Девушка в ярком платье попросила подвезти. В ней было что-то знакомое и немного пугающее. Вопрос, куда подвезти? Кажется, на дачу. Из земли за домиком торчал обрубок трубы. Девушка поблагодарила, попросила его уйти. «Мы еще встретимся?». Так он спросил. «Конечно», — улыбнулась незнакомка. Он подвозил ее каждый день. Вчера они доехали до дачи, а что было дальше? Как он добрался до дома? И что за чертовщина творится сейчас? Руки и ноги жутко болели, это мешало сосредоточиться. Жутко хотелось пить, но воды как назло не было. Комната замурована. Хоть бы соседи залили, что ли. Дача. В ней было что-то знакомое. Это была его дача. Он продал ее год назад после смерти матери. Что-то важное было в обрубке трубы. Рот превратился в сверток наждачной бумаги. Может, разгадка в девушке? Олеся. Так она представилась. Что она делала на даче? Почему каждый раз подводила Федора к обрубку трубы?Раздался звук открывающейся двери. В замурованную комнату прямо сквозь стену прошли мужчина и женщина в белых халатах старинного покроя с завязками на спине. — Где наш больной? — голос врача глубокий и низкий напоминал о профессорах начала прошлого века. — А вот он, бедный мальчик. В медсестре Федор узнал новую знакомую Олесю. Он подскочил на диване:— Что происходит, Олеся, что за бред творится вокруг? Объясните, умоляю. — Евгений Петрович, наркоз будем давать?— Обойдется. — А может, дадим? — милая головка повернулась к объекту обсуждений. — Как вы думаете?— Пить, Олеся, дайте воды. — Док, можно больному пить?— Решай сама. Если что, можно спирта. Правда, тогда без наркоза будем. Ну что, Федор, питье или наркоз?— А, — из горла доносился только клекот. — Ясно. Придется обойтись без питья. Колите пять кубов. Уже через минуту измученный человек безучастно наблюдал за тем, как швейные ножницы отделяют один за другим его пальцы, как обрубки прижигают автогеном. Боли не было. Только тупое равнодушие. Жизнь кончена. На прощание Олеся обернулась и шепнула:— Лучше расскажи деду все. Следующим чередом будут зубы, потом страшно представить. — Что?! Что рассказать?! — Федор махал искалеченными руками в абсолютно пустой замурованной комнате, еще пару дней назад бывшей уютным жилищем. Скоро его сморило от жажды и пережитого стресса. Знакомый майор сидит за знакомым столом. Знакомые сержанты смотрят знакомыми глазами в знакомую стену. — Ну как, вы вспомнили? — пухлые пальцы мешают ложечкой чай. Железный подстаканник безучастно поблескивает в свету настольной лампы. — О чем вы? Я законопослушный человек. Я буду жаловаться в Европейский суд! Не трогайте меня!— Сидорчук, запиши про Европейский суд. Имеет связи за границей, — поворот отечного туловища. — Про связи потом расскажете. А сейчас нас интересует период с третьего по четырнадцатое июня две тысячи пятого года. Рука вытирает пот на круглой голове. Фуражка снова закрывает волосы. — Какого черта я вообще должен этим заниматься? Я умер в восемьдесят девятом. Если б ваша милиция хорошо работала, вы б давно сидели, и не пришлось бы нам с вами возиться. Перед глазами плывет. Голос раздается издалека. Что хотят эти психи? Почему именно он?— Петро, тащи плоскогубцы. Сам займусь этим хлопчиком. Китель висит на спинке стула. Рукава рубашки закатаны. — Откройте рот, закройте глаза. Сейчас будет сюрприз. Перед ртом мелькают здоровые пассатижи. — Ванюш, открой молодому человеку рот. Прокуренные пальцы хватают его лицо, зажимают нос. Изо рта доносятся хрипы. Полдня и тридцать два зуба спустя Федор лежит на бетонном полу в луже собственной мочи. Изо рта льется кровь. Он пытается вспомнить что-то важное. Боль не дает сосредоточиться. Перед глазами в два ряда лежат зубы. Его зубы. Скрип двери. Стук подкованных сапог. Над головой раздаются голоса. — А ноги ему нужны?— Я думаю, не очень. Куда ему ходить? Туалета в камере нет. — Надо дать тряпку. Пусть хоть вытрет за собой. — Чем? Ты ж ему пальцы перебил. — Зубами. Ах да. Может, его грохнуть? Пользы все равно нет. — Ты забыл? Нужно признание. Ладно, увести его. Завтра разберемся. Как раз Лисенок подойдет. На другой день, отоспавшись в своем уютном каземате, Федор снова попал на допрос. Майор был благодушен, сержанты куда-то ушли. Прихлебывая чай, пухлый человечек смотрел на дверь. Мучительно хотелось отобрать стакан, выхлебать сладкую жидкость, хотя бы смочить горло. Заключенный готов был ползать в ногах особиста, целовать сухими потрескавшимися губами его сапоги, лишь бы утолить жажду. — Не, тебе пока нельзя. Если Лисенок разрешит, тогда дам. А вот и она, — майор показал на вошедшую девушку. — Здравствуй, внученька. Федор узнал в вошедшей Олесю. То же платьице, что и третьего июня, когда они встретились в первый раз. Та же невинная улыбка. — Привет, дедуля. Жаль, я тебя при жизни плохо помню. Здравствуй, Федя, неважно выглядишь. Деда, хоть чаем угости женишка. Нежные девичьи пальчики взяли культяпки:— Как руки? Уже зажили? Какой молодец. Ах да, ты, наверно, пить хочешь. Девушка взяла стакан майора, аккуратно влила в распаленное горло сладкий чай. показавшийся измученному человеку амброзией. — А теперь признание. Деда, пригласи стеонграфиста, а сам выйди. Будем писать чистосердечное. Будешь, Феденька?— Буду, — голос прозвучал жалобно, на глазах показались слезы. — Только я не знаю, — всхлип, — только я не знаю, что писать. — Ничего, я продиктую, а там, глядишь, и ты вспомнишь. Вошел маленький, сгорбленный, тощий мужичонка. Сальные редкие волосы свисали на лоб. Федор с ужасом понял, что каждый день видел его в зеркале. Двойник сел за печатную машинку и кивнул. — Ну, Федя, начнем. Девятнадцатого июля тысяча девятьсот девяносто пятого года я, Федор Сергеевич Бляхер тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения, в компании друзей, находясь в алкогольном опьянении, изнасиловал Петрову Ирину Сте… ах, да, ты ж не знал, как ее зовут. В общем, изнасиловал неизвестную мне девушку, когда она потеряла сознание, мы бросили ее в кустах. — Но я ее не убивал, — Федор вспомнил все, словно с приходом Олеси кто-то снял блокировку с его воспоминаний. — Мы бросили ее в кустах, но она была жива. Олеся посмотрела строго:— Ирина, не выдержав позора, покончила с собой. Федор стал диктовать уже сам. Он вспомнил девяноста седьмой год, когда совершил первое убийство. Потом был двухтысячный. Тогда под Новый год маньяк уехал в другой город и в подвале насиловал женщину лет сорока. Две тысячи третий. Тогда его чуть не спугнули. Самым ярким воспоминанием стало третье июня две тысячи пятого года. Был закончен великолепный погреб со звукоизоляцией. Это событие Федор отмечал десять дней, заманив к себе девчонку с соседней улицы. Потом умерла мама, дачу пришлось продать. Маньяк с удовольствием рассказывал о последней жертве, смакуя подробности и хвастаясь собственным изобретением. Гроб с вентиляцией. — Твоей последней жертвой была я, — Олеся извлекла из сумочки знакомый тесак. — Помнишь, как ты отрезал мне пальцы, один за другим?Федор в ужасе закричал. — Не поможет. Погреб со звукоизоляцией. Но твои крики меня достали. Девушка надела перчатки. Проворные руки расстегнули ширинку. — Сейчас я отрежу тебе кое-что ненужное и заткну твой поганый рот. Адская боль между ног, что-то теплое во рту. — А теперь мы будем развлекаться по моему сценарию. Думаю, ты одобришь. В твоем мире человек без кишок умирает быстро. Но здесь даже твоя смерть подвластна мне. Федор с ужасом наблюдал, как тот же тесак вскрывает его живот. Он никогда не думал, что у человека так много требухи. Через минуту ожерелье из собственных кишок обматывало его шею. — Хороший ошейник. А теперь пшел!Ноги больше не повиновались ему. Он выбежал за дверь и увидел сияющий коридор. За спиной хлопнуло, вместо двери лишь стена с круглым окошком, в которое от шеи уходила длинная сизая лента. Слабые ноги перебирали со скоростью света. Боль в непривычно легком животе стала ноющей. Через минуту Федор вернул контроль над ногами, но продолжал бежать, потому что следом надвигалась стая серых злобных крыс. Черный проем двери впереди. Остался последний рывок и он спасен. Голова ударилась о что-то твердое. Она открыла глаза. Она?! Прислушавшись к ощущениям, он убедился, что стал женщиной. Истерзанной женщиной с выбитыми зубами, отрезанной грудью и кажется, без пальцев. Над головой кто-то укладывал доски, забивал ящик. Через пару минут на лицо сквозь щели посыпалась земля. — Нет! Не надо! — она визжала изо всех сил, сообразив, какая участь уготована ее и без того истерзанному телу. — Пожалуйста! Что я вам сделал?! Что я сделала?!Девушка зарыдала. Она билась ногами, обожженными обрубками рук и даже головой в неоструганные стенки гроба, но все было бесполезно. Стук земли через некоторое время затих. На уровне груди светилось круглое пятнышко тусклого света. Точно. Изверг показывал ей одну из досок будущего гроба. Ее тогда удивила торчащая двухметровая труба. Так вот для чего она нужна. Для поступления свежего воздуха в могилу. Изумительное зверство. Девушка не знала, сколько пролежала, пока не почувствовала на своем теле что-то холодное и склизское. Поняв, что это, она в ужасе зажмурилась. Как ни старалась, как ни двигала культяпками, но раздавить всех червей ей не удалось. Первую неделю надежда еще тлела в измученном теле, но когда в мышцах ног, в вагине и в анусе черви стали делать ходы, девушка лишь ждала смерти, как избавления, поплотнее зажмурив глаза. Она не могла позволить проползти в глазницы. Ей было страшно, едва она представляла, как тонкие холодные тела заползают ей под веки, как вгрызаются в вязкие белки. Но неминуемое случилось. Когда черви поедали глаза, девушка была в сознании. А им предстояло еще добраться до мозга. Через неделю непрерывного ада сердце девушки остановилось. На вокзале одного из городов нашей необъятной Родины появился странный сгорбленный человек. Он утверждал, что у него нет пальцев, зубов и кишок. Над ним смеялись бомжи, его не замечала полиция. Сердобольная алкоголичка пыталась накормить Феденьку, но он не ел. «У меня нет кишечника, — говорил он, — а еще я маньяк», — и хихикал. Через пару недель он умер. Только в морге нашли запаянный полиэтиленовый пакет, в котором лежало отпечатанное на старой машинке признание с захоронениями всех убитых девушек, которые до этого момента считались без вести пропавшими.