Соло на ударных

Рассказ:

Все началось с того самого дня в середине июня, когда я после окончания второго курса был сослан родителями в глухую деревню Прохоровку, к своей двоюродной бабушке – отцовой тетке. Предлог был озвучен самый обычный – помочь престарелой родственнице по солидному списку накопившихся хозяйственных дел. За это мне было обещано усиленное кормление экологически чистыми деревенскими продуктами, купание в прозрачной как слеза речке и прочая сопутствующая экзотика в стиле кантри. Но, как я подозревал, действительной причиной ссылки было то, что, по мнению всех моих родственников, я ступил на кривую дорожку, и надо было меня как-то с нее столкнуть, хотя бы на время, до конца лета. Дело в том, что я стал играть в музыкальной группе. Ударником. Как и многие начинающие коллективы, мы играли чужие песни. Неопытные и неискушенные, но пылкие и жаждущие славы, мы чуть ли не каждый день собирались в полуподвале Генкиного дома, переоборудованный с разрешения его матери в репетиционный зал – развесили на стенах плакаты звезд мирового рока, поставили древнюю ударную установку и не менее поживший синтезатор, упорядочили многочисленные провода и начали, наконец, играть. Конечно, моим родителям – серьезным профессорам медицины и юриспруденции – это не нравилось и казалось подозрительным. Мои ежевечерние ритмичные постукивания по любой подходящей поверхности и частые отсутствия по вечерам представлялись им ужасным признаком моего падения в пропасть анархии и предпосылками к появлению наркотической зависимости. Мои же аргументы в виде закрытой без хвостов и троек сессии на них не действовали. Так что меня в профилактических целях больше чем на два месяца отлучили от друзей и барабанов и отправили в глушь, где интернета отродясь не было, и немногочисленные местные жители только понаслышке знали о его существовании. С бабой Зиной я подружился сразу, чему немало способствовало парадоксальное наличие у меня одновременно излишне тощей худобы и зверского аппетита. Баба Зина, похоже, сильно истосковалась по чувству удовлетворения от вида человека, поглощающего ее стряпню в неимоверных количествах, и я весьма охотно доставлял ей эту радость, тем более что готовила она потрясающе вкусно. С утра и до раннего вечера я работал, как и планировалось, что-то строгал, прибивал, красил, шпаклевал… Потом шел на речку, где лениво плавал в прохладной воде и валялся на берегу, бездумно глядя на фигурные облака. Однажды пошел дождь, зарядил с утра до вечера. Баба Зина после завтрака отправилась к соседке, и я оказался предоставлен сам себе. Смотреть телевизор было неинтересно, слушать радио – тем более. Читать не хотелось, не отошел еще от сессии. От скуки полез на чердак. Там, как обычно в таких местах, было пыльно, стоял затхлый запах и валялся всякий хлам. Не найдя ничего интересного, я уже собрался уходить, но неожиданно наткнулся взглядом на какой-то небольшой потертый чемодан в углу. В чемодане оказался бобинный магнитофон «Комета». Значит, где-то должны быть катушки. Обрыскав весь чердак, я все-таки нашел их – в покореженной картонной коробке за вертикальным стропилом. Одиннадцать катушек с лентой и одна пустая. Я осторожно спустил свои трофеи вниз, протер от пыли и поставил магнитофон на стол, после чего методом научного тыка нашел правильный способ заправки ленты. Оказалось, ничего сложного. Спустя каких-то десять минут я уже слушал устаревшие эстрадные хиты. Вопреки опасениям звучание было на удивление неплохим, и даже, что казалось особенно ценным, можно было регулировать басы и скорость воспроизведения. За час я полностью прослушал одну катушку. Потрясающая в своей дикости смесь разномастных исполнителей и жанров. Видимо, неизвестный меломан пребывал в восторге от возможности записывать песни, и писал все подряд. «Королева красоты» Муслима Магомаева сменилась «Ватерлоо» Абба, потом был Юрий Антонов, за ним неожиданная блатная «Мурка», затем Джо Дассен, ранняя Ротару, Высоцкий, Луи Армстронг… На последней песне вернулась баба Зина, разулыбалась и стала подпевать, объяснив, что это ее любимая песня Людмилы Сенчиной. Магнитофон принадлежал, как оказалось, ее младшему сыну, давным-давно, еще в начале 80-х, уехавшему на Дальний Восток в армию, да так там и оставшемуся. В общем, с согласия бабы Зины, в последующие дни я вовсю использовал найденный раритет, коротая время за работой, и очень скоро вполне мог бы выступать экспертом по популярной эстраде 60-70 годов. А что? Собственный плей-лист мне поднадоел, здесь же было что-то новенькое… в смысле, старенькое… ну да не важно…Как водится, самое интересное оказалось на последней – одиннадцатой – бобине, когда я до нее добрался. Я завел шайтан-шарманку перед коровником, чтобы навоз отчищался веселее, и приступил к работе. Это оказался сборник композиций одной группы – это было очевидно. Названия группы я не знал. Все началось с того самого дня в середине июня, когда я после окончания второго курса был сослан родителями в глухую деревню Прохоровку, к своей двоюродной бабушке – отцовой тетке. Предлог был озвучен самый обычный – помочь престарелой родственнице по солидному списку накопившихся хозяйственных дел. За это мне было обещано усиленное кормление экологически чистыми деревенскими продуктами, купание в прозрачной как слеза речке и прочая сопутствующая экзотика в стиле кантри. Но, как я подозревал, действительной причиной ссылки было то, что, по мнению всех моих родственников, я ступил на кривую дорожку, и надо было меня как-то с нее столкнуть, хотя бы на время, до конца лета. Дело в том, что я стал играть в музыкальной группе. Ударником. Как и многие начинающие коллективы, мы играли чужие песни. Неопытные и неискушенные, но пылкие и жаждущие славы, мы чуть ли не каждый день собирались в полуподвале Генкиного дома, переоборудованный с разрешения его матери в репетиционный зал – развесили на стенах плакаты звезд мирового рока, поставили древнюю ударную установку и не менее поживший синтезатор, упорядочили многочисленные провода и начали, наконец, играть. Конечно, моим родителям – серьезным профессорам медицины и юриспруденции – это не нравилось и казалось подозрительным. Мои ежевечерние ритмичные постукивания по любой подходящей поверхности и частые отсутствия по вечерам представлялись им ужасным признаком моего падения в пропасть анархии и предпосылками к появлению наркотической зависимости. Мои же аргументы в виде закрытой без хвостов и троек сессии на них не действовали. Так что меня в профилактических целях больше чем на два месяца отлучили от друзей и барабанов и отправили в глушь, где интернета отродясь не было, и немногочисленные местные жители только понаслышке знали о его существовании. С бабой Зиной я подружился сразу, чему немало способствовало парадоксальное наличие у меня одновременно излишне тощей худобы и зверского аппетита. Баба Зина, похоже, сильно истосковалась по чувству удовлетворения от вида человека, поглощающего ее стряпню в неимоверных количествах, и я весьма охотно доставлял ей эту радость, тем более что готовила она потрясающе вкусно. С утра и до раннего вечера я работал, как и планировалось, что-то строгал, прибивал, красил, шпаклевал… Потом шел на речку, где лениво плавал в прохладной воде и валялся на берегу, бездумно глядя на фигурные облака. Однажды пошел дождь, зарядил с утра до вечера. Баба Зина после завтрака отправилась к соседке, и я оказался предоставлен сам себе. Смотреть телевизор было неинтересно, слушать радио – тем более. Читать не хотелось, не отошел еще от сессии. От скуки полез на чердак. Там, как обычно в таких местах, было пыльно, стоял затхлый запах и валялся всякий хлам. Не найдя ничего интересного, я уже собрался уходить, но неожиданно наткнулся взглядом на какой-то небольшой потертый чемодан в углу. В чемодане оказался бобинный магнитофон «Комета». Значит, где-то должны быть катушки. Обрыскав весь чердак, я все-таки нашел их – в покореженной картонной коробке за вертикальным стропилом. Одиннадцать катушек с лентой и одна пустая. Я осторожно спустил свои трофеи вниз, протер от пыли и поставил магнитофон на стол, после чего методом научного тыка нашел правильный способ заправки ленты. Оказалось, ничего сложного. Спустя каких-то десять минут я уже слушал устаревшие эстрадные хиты. Вопреки опасениям звучание было на удивление неплохим, и даже, что казалось особенно ценным, можно было регулировать басы и скорость воспроизведения. За час я полностью прослушал одну катушку. Потрясающая в своей дикости смесь разномастных исполнителей и жанров. Видимо, неизвестный меломан пребывал в восторге от возможности записывать песни, и писал все подряд. «Королева красоты» Муслима Магомаева сменилась «Ватерлоо» Абба, потом был Юрий Антонов, за ним неожиданная блатная «Мурка», затем Джо Дассен, ранняя Ротару, Высоцкий, Луи Армстронг… На последней песне вернулась баба Зина, разулыбалась и стала подпевать, объяснив, что это ее любимая песня Людмилы Сенчиной. Магнитофон принадлежал, как оказалось, ее младшему сыну, давным-давно, еще в начале 80-х, уехавшему на Дальний Восток в армию, да так там и оставшемуся. В общем, с согласия бабы Зины, в последующие дни я вовсю использовал найденный раритет, коротая время за работой, и очень скоро вполне мог бы выступать экспертом по популярной эстраде 60-70 годов. А что? Собственный плей-лист мне поднадоел, здесь же было что-то новенькое… в смысле, старенькое… ну да не важно…Как водится, самое интересное оказалось на последней – одиннадцатой – бобине, когда я до нее добрался. Я завел шайтан-шарманку перед коровником, чтобы навоз отчищался веселее, и приступил к работе. Это оказался сборник композиций одной группы – это было очевидно. Названия группы я не знал. Странно было слышать эту музыку, абсолютно нетипичную для эпохи рока 70-х. Что-то от гораздо более поздних Нирваны, Найтвиш, неожиданные элементы, характерные для Раммштайн… ни на кого не похожие великолепные соло на басах и ударных, трудновоспроизводимые брейки…Вот они меня и зацепили! Это было моим слабым местом – придумать и вставить во время репетиции классный вкусный брейк, без которого, как известно, любая композиция звучит пресно и скучно. И я решил во что бы то ни стало снять их с оригинала!Покончив с коровником, я наскоро принял душ и, махнув рукой на речку и облака, обосновался за колченогим столом в саду под яблоней. Дело шло как по маслу! Я уменьшил скорость, усилил басы и лихорадочно записывал в тетрадку табулатуры, выстукивал ладонями ритм по столешнице и был почти полностью счастлив! Почти, потому что не хватало барабанов, чтобы вот прямо сейчас оценить свою работу. В тот же вечер я выпросил у бабы Зины пару старых ненужных кастрюль с крышками, ведро, треснувшую пластиковую канистру и разрешение использовать в творческих целях облупленную жестяную детскую ванну позади огорода, наполненную битым кирпичом. Из всего этого добра за пару вечеров я соорудил весьма аутентичное подобие ударной установки, звуки которой могли заменить оригинальные голоса барабанов, если, конечно, не придираться. Из велосипедных частей смастерил педаль, роль бас-бочки выполняла ванна с кирпичами. Выстрогал палочки. До самого отъезда по вечерам я шумел на всю деревню. Играл биты, обкатывал брейки, освоил проблемные для меня триоли и даже обзавелся двумя учениками среди деревенских подростков, ставших моими фанатами. Я постарался обучить их азам, но, впрочем, был уверен, что полученная информация им не пригодится, так, просто развлечение для общего развития. После возвращения домой я так же по вечерам пропадал у Генки, где мы всей нашей компанией безжалостно терзали инструменты и нервы соседей. Моя жизнь потекла в прежнем русле, ну… почти в прежнем… Потому что я заметил одну очень странную закономерность: как только на репетиции я вворачивал в рисунок освоенные летом брейки из репертуара неизвестной группы, все остальные резко сбивались с ритма и потом несколько минут играли не в той тональности, а солистка «ловила петуха» и долго кашляла. И, наоборот, если стучал без этих заимствований, то вещь отыгрывалась на ура без единого изъяна. В конце концов я отказался от идеи использовать в общих композициях эти элементы и обходился традиционными приемами аранжировки. Вместо этого я сочинил собственное соло, куда постарался включить самые эффектные отрывки игры безвестного коллектива, и обкатывал попурри в отсутствие остальных участников нашей группы. Так прошли осень и зима, наступила весна. Родители давно смирились с моим увлечением и махнули рукой, тем более, что моя учеба и поведение в целом не давали им поводов для беспокойства. В начале апреля мы решили наконец заявить о себе и подали заявку на участие в первомайском концерте в городском парке. Нашу заявку приняли, и мы утроили свои старания. В день концерта погода не подвела. Было тепло и солнечно, на небе ни облачка, кругом свежая зелень и пение птиц. Летняя эстрада в парке сияла свежей краской, и мы в своих одинаковых клетчатых рубашках вполне органично выглядели на ее фоне. Как водится, начали с детских коллективов, потом девушки в народных сарафанах поводили хоровод под гармошку, и, наконец, наступила наша очередь. Пока местные клоуны развлекали зрителей, мы быстренько раскинули провода, и настроились. Играли неплохо. Правда, при первых же звуках нашей композиции молодые мамаши поспешили укатить подальше коляски с младенцами, а бабули в первом ряду все время зажимали ладонями уши, но подростки на галерке пританцовывали, а остальная публика морщилась, но с улыбками терпела грохот со сцены. Отыграв четыре номера, то есть всю подготовленную программу, мы под аплодисменты зрителей встали и решили сворачиваться, но организатор концерта подскочил к нам и умоляюще попросил поиграть еще. Пожав плечами, мы сыграли вместе еще две более-менее репетированных вещи, потом гитаристы исполнили дуэтом экспромт… а потом я застучал свое соло-попурри…Уже через десять секунд началось что-то странное. Генка, стоявший с гитарой спиной ко мне, замер, потом развернулся и уставился на меня круглыми глазами, рот его был перекошен. Другие… Мишка, Леха, Тимур, Вероника - также обернулись и смотрели на меня безумными стеклянными взглядами. «Прикалываются», - подумал я, не переставая играть. Но еще через несколько секунд у них у всех пятерых одновременно полилась из носов кровь, заливая клетчатые рубашки. Тут уж я решил прекратить стучать… но не смог… Руки и ноги меня не слушались, они независимо от меня выводили созданную мной партию, не сбиваясь с ритма ни на йоту.

Взглянув на зрителей, я заорал от ужаса, но мой крик никак не отразился на соло – оно существовало отдельно от меня, я как будто был всего лишь неодушевленным устройством, инструментом для извлечения звуков, ведомым чьей-то злой безжалостной волей. Бабули в первом ряду, безумно вытаращив глаза, самозабвенно вырывали сами у себя жидкие седые прядки волос, их ступни вывернулись под немыслимым углом и стучали об пол в такт ритма барабанов. Чуть дальше женщины – обычные женщины нашего городка – все как одна выгнулись гимнастическом мостиком и дрожали в конвульсиях, льющаяся из их ноздрей кровь стекала вниз через лбы и падала частыми каплями на бетонную поверхность пола зрительской площадки. Мужчины же находились в противоестественных позах – их конечности сплелись в невообразимый узел, как если бы вместо рук и ног у них были гибкие резиновые шланги. Но самое жуткое впечатление производили подростки. Прозрачные глаза, которые, казалось, вот-вот вывалятся из орбит, реки крови из носов… они устроили поножовщину прямо на галерке. Четверо самых сильных из них, изрезав и искромсав сверстников, направились к первым рядам, держа перед собой окровавленные ножи. Я уже не орал, а хрипел, не мог закрыть глаза из-за слез паники, не мог перестать играть… я вообще ничего не мог… Только смотреть, как, покончив со зрителями, четверка с ножами направилась к сцене…Мои друзья безвольно стояли со своими инструментами, глядя на меня. Первой жертвой стал Тимур, за ним Мишка… Генка и Леха упали одновременно, и, скорее всего, они даже не поняли, что это конец. Я молился про себя, чтобы Веронику не тронули, но… сразу три ножа единым аккордом впились в ее спину, и вся четверка, оскалившись, обступила меня со спины и боков. Руки выдали завершающий, самый мой любимый некогда брейк, и тут же я почувствовал невозможную боль… а потом наступила темнота… и тишина…- И я умер с палочками в руках. И тогда дьявол сказал: «Такой была твоя прошлая жизнь». Вот такой странный сон мне приснился, - с этими словами мой друг Улоф Йоганссон залпом допил бокал крепкого коктейля, после чего мы покинули этот гостеприимный стокгольмский бар и разошлись. Я отправился домой к Ингрид, а он – я был уверен – отправился в гараж на репетицию своей новой группы Мэд хэлл. Улоф и дня не мог прожить без барабанов. - Смотри, что я раздобыл! Редкая вещь! Целая катушка с записью концерта Мэд хэлл, самое новье - 76 год. Отвезу племяннику. В его Прохоровке такого точно не слышали. Старший матрос бережно положил гостинец в свой чемодан, и они с другом побежали наверх – через десять минут отплывать домой – в СССР.