Похороны учителя

Рассказ:

Училась я в сельской школе, и математику у нас вёл молодой учитель по имени Мэлс Маратович. Проработал он около года, потом его призвали в армию, но позже комиссовали по болезни и спустя месяц положили в районную больницу. Врачи говорили – опухоль. После операции, не прожив и недели, Мэлс умирает. Семья в горе, в школе траур…Наша школа приняла активное участие в похоронах. Всех учеников, кроме начальных классов, собрали в школьном дворе, раздали венки, чёрные ленточки и скорбной колонной повели к дому умершего, а там - народу тьма, весь посёлок собрался. До выноса ещё было рано, и школьная администрация придумала организовать у тела почётный караул (нет, не ради показухи, а надо было как-то идейно облагородить похороны, чтобы без мещанства, и вообще, партия и народ едины, а это аргумент). Нас, несколько пионеров, завели в дом - и прямиком к покойнику. Там уже парень-фотограф суетился с аппаратом. Вожатая встала у изголовья, нас же выстроили по обе стороны, слегка потеснив сидевших у тела родственников. Стоим, значит, одухотворённые и печальные в алых галстуках, правая рука поднята у пилотки в прощальном салюте, всё как положено. Минут через десять стало невыносимо. Вопли соболезнующих, стенания, мерзкий запах одеколона и покойник у ног. Вдова учителя время от времени откидывая голову назад, начинала пронзительно голосить о чём-то, и от этих воплей невольно обмирало сердце. Неизвестно, сколько нам пришлось бы стоять, но случился скандал. Недалеко у стены чинно сидели несколько набожных стариков и бабушек, из тех самых завсегдатаев, без которых обычно не проходят ни одни похороны. Бабки, поджав губы, неодобрительно поглядывали на нас. Внезапно один из мирно дремавших старичков очнулся, увидел столпившихся у тела школьников, страшно изумился и, ёрзая на стуле, начал что-то нервно выяснять у бабок. У тех давно внутри зудело, обрадовались, возбуждённо затрещали и, видать, настропалили деда против нас - у того аж тюбетейка на голове задёргалась. Дед, вспорхнув с табурета, мигом доковылял до нас. Вид у него был как у припадочного. Губы дрожат в ярости, зрачки суженные в трансе бешенства, и даже жучиные усики чудно распушились. - Глумиться надумали, безбожники! Вон из дома святотатцы! - застрекотал дед, оттесняя нас от покойника, проворно орудуя тростью, которая вблизи оказалась лыжной палкой. Вдобавок начал требовать немедля муллу, мол, пора выносить и заупокойную молитву справлять, а нас «дьяволят» убрать, иначе он за себя не ответчик. Учуяв, что почётный караул добром не кончится, пионервожатая убежала на улицу якобы за помощью. Тем временем фотограф пытался урезонить старца, но тот вдруг поднял свою палку и с диким лицом кинулся нас разгонять. Мы, как в дурном сне, не знали куда бежать и с визгом рассыпались по комнате. Фотограф тоже засуетился, зачем-то заметался несчастный, не зная куда отскочить, тут старикан его настиг и ударил палкой по хребту. Бабули возликовали, мы заржали, забыв о приличиях. От боли горе-фотограф взвился свечкой, рассвирепел, вцепился в дедову палку, хотел вырвать, но та не отцеплялась. В итоге старец дёрнулся, упал на коленки и стал вопить, проклиная всех и вся. Все жутко всполошились, кинулись поднимать его, сняли с руки деда палку, та оказалась с петлёй, потом уволокли дедулю и еле как усадили на место. Фотограф же струсил и метнулся на улицу. Следом и нас выгнали. Вот так наш пионерский пост с позором разогнали. Наконец тело вынесли и повезли хоронить. Народ ринулся вслед. Мы тоже пошли на кладбище, которое было недалеко за посёлком. Там развернулся такой грандиозный траурный митинг, будто не простого учителя, а партийного босса хоронили. Играл оркестр, ораторы много говорили, но не о душе и небе, а о какой-то, прости господи, пафосной фигне, короче, не пойми что. После митинга толпа увлекла нас к могильной яме. Нам бы отойти в сторонку, так нет же, влекло какое-то нездоровое любопытство - увидеть нечто запредельное. Пялились в яму до последнего, пока покойного всего закутанного как мумия в марлю, спустили в яму и бережно уложили в боковую нишу. Потом рабочие заложили эту самую нишу кирпичами и забросали яму землёй. И вот уже на глазах вырос свежий могильный холмик. Всё кончилось. Побросали венки и унылой вереницей пошли обратно в посёлок. На обратном пути кому-то приспичило спросить, зачем это покойного хоронили без гроба и вдобавок втискали в боковую нишу. Объяснили, что у мусульман так хоронят. Как только закопают усопшего, и народ уйдёт с погоста, тут мертвец в могилке оживёт и сядет. К нему без промедления прибудут два ангела, которые начнут допрос с пристрастием, и горе тому, кто не верил в Бога. Ну, покойный Мэлс Маратович, как и все в то время, не был верующим, ещё имя ему дали в честь вождей революции, оригинальное, конечно, но какое-то странное, сатанинское даже. На этом история с похоронами для меня не кончилась. На второй день сижу я на веранде, на допотопном «Зингере» мусолю примитивный фартучек, учусь шить. Училась я в сельской школе, и математику у нас вёл молодой учитель по имени Мэлс Маратович. Проработал он около года, потом его призвали в армию, но позже комиссовали по болезни и спустя месяц положили в районную больницу. Врачи говорили – опухоль. После операции, не прожив и недели, Мэлс умирает. Семья в горе, в школе траур…Наша школа приняла активное участие в похоронах. Всех учеников, кроме начальных классов, собрали в школьном дворе, раздали венки, чёрные ленточки и скорбной колонной повели к дому умершего, а там - народу тьма, весь посёлок собрался. До выноса ещё было рано, и школьная администрация придумала организовать у тела почётный караул (нет, не ради показухи, а надо было как-то идейно облагородить похороны, чтобы без мещанства, и вообще, партия и народ едины, а это аргумент). Нас, несколько пионеров, завели в дом - и прямиком к покойнику. Там уже парень-фотограф суетился с аппаратом. Вожатая встала у изголовья, нас же выстроили по обе стороны, слегка потеснив сидевших у тела родственников. Стоим, значит, одухотворённые и печальные в алых галстуках, правая рука поднята у пилотки в прощальном салюте, всё как положено. Минут через десять стало невыносимо. Вопли соболезнующих, стенания, мерзкий запах одеколона и покойник у ног. Вдова учителя время от времени откидывая голову назад, начинала пронзительно голосить о чём-то, и от этих воплей невольно обмирало сердце. Неизвестно, сколько нам пришлось бы стоять, но случился скандал. Недалеко у стены чинно сидели несколько набожных стариков и бабушек, из тех самых завсегдатаев, без которых обычно не проходят ни одни похороны. Бабки, поджав губы, неодобрительно поглядывали на нас. Внезапно один из мирно дремавших старичков очнулся, увидел столпившихся у тела школьников, страшно изумился и, ёрзая на стуле, начал что-то нервно выяснять у бабок. У тех давно внутри зудело, обрадовались, возбуждённо затрещали и, видать, настропалили деда против нас - у того аж тюбетейка на голове задёргалась. Дед, вспорхнув с табурета, мигом доковылял до нас. Вид у него был как у припадочного. Губы дрожат в ярости, зрачки суженные в трансе бешенства, и даже жучиные усики чудно распушились. - Глумиться надумали, безбожники! Вон из дома святотатцы! - застрекотал дед, оттесняя нас от покойника, проворно орудуя тростью, которая вблизи оказалась лыжной палкой. Вдобавок начал требовать немедля муллу, мол, пора выносить и заупокойную молитву справлять, а нас «дьяволят» убрать, иначе он за себя не ответчик. Учуяв, что почётный караул добром не кончится, пионервожатая убежала на улицу якобы за помощью. Тем временем фотограф пытался урезонить старца, но тот вдруг поднял свою палку и с диким лицом кинулся нас разгонять. Мы, как в дурном сне, не знали куда бежать и с визгом рассыпались по комнате. Фотограф тоже засуетился, зачем-то заметался несчастный, не зная куда отскочить, тут старикан его настиг и ударил палкой по хребту. Бабули возликовали, мы заржали, забыв о приличиях. От боли горе-фотограф взвился свечкой, рассвирепел, вцепился в дедову палку, хотел вырвать, но та не отцеплялась. В итоге старец дёрнулся, упал на коленки и стал вопить, проклиная всех и вся. Все жутко всполошились, кинулись поднимать его, сняли с руки деда палку, та оказалась с петлёй, потом уволокли дедулю и еле как усадили на место. Фотограф же струсил и метнулся на улицу. Следом и нас выгнали. Вот так наш пионерский пост с позором разогнали. Наконец тело вынесли и повезли хоронить. Народ ринулся вслед. Мы тоже пошли на кладбище, которое было недалеко за посёлком. Там развернулся такой грандиозный траурный митинг, будто не простого учителя, а партийного босса хоронили. Играл оркестр, ораторы много говорили, но не о душе и небе, а о какой-то, прости господи, пафосной фигне, короче, не пойми что. После митинга толпа увлекла нас к могильной яме. Нам бы отойти в сторонку, так нет же, влекло какое-то нездоровое любопытство - увидеть нечто запредельное. Пялились в яму до последнего, пока покойного всего закутанного как мумия в марлю, спустили в яму и бережно уложили в боковую нишу. Потом рабочие заложили эту самую нишу кирпичами и забросали яму землёй. И вот уже на глазах вырос свежий могильный холмик. Всё кончилось. Побросали венки и унылой вереницей пошли обратно в посёлок. На обратном пути кому-то приспичило спросить, зачем это покойного хоронили без гроба и вдобавок втискали в боковую нишу. Объяснили, что у мусульман так хоронят. Как только закопают усопшего, и народ уйдёт с погоста, тут мертвец в могилке оживёт и сядет. К нему без промедления прибудут два ангела, которые начнут допрос с пристрастием, и горе тому, кто не верил в Бога. Ну, покойный Мэлс Маратович, как и все в то время, не был верующим, ещё имя ему дали в честь вождей революции, оригинальное, конечно, но какое-то странное, сатанинское даже. На этом история с похоронами для меня не кончилась. На второй день сижу я на веранде, на допотопном «Зингере» мусолю примитивный фартучек, учусь шить. Внезапно стало как-то нехорошо и захотелось на воздух. Тут на коврике, у входа, почудилось какое-то движение. Глядь, а там лежит то ли поясок, то ли лента, свёрнутая в небольшой круг и как бы слегка шевелится. Вдруг на моих глазах из круга этого медленно приподнялась маленькая змеиная головка. Между тем змейка поднялась выше и, не спуская с меня глаз, начала колебаться, как маятник, из стороны в сторону. Это было нестрашно, но как-то мутно и завораживающе. Меня из оцепенения окликнул голос бабушки, которая в это время зашла в дом. Змея вмиг опала и спрятала голову, но не отползла и осталась лежать. Не успела я ахнуть, как бабушка с ходу подняла змею, которая на самом деле оказалась обычной ленточной тесьмой и закинула в ящик стола. Мой рассказ о змее бабушке не понравился, мол, злые духи пугают, не к добру это. Правда, мне больше ничего не мерещилось, а злых духов я так и не увидела, но после этого случая я как бы потеряла душевный покой. Внезапно нахлынули воспоминания о похоронах. Как наяву вновь вспоминался наш никчёмный пост, дед с палкой, унылое кладбище. Всё казалось, что смерть заберёт кого-нибудь из близких, и его тоже как мумию запеленают в белую материю и похоронят в могильной нише. От этих мыслей было тягостно, тоскливо, зачем-то стала тайком плакать, и сны снились липкие, нехорошие. Привычный безмятежный мир рухнул, и как бы смерть учителя нарушила мою логику мироздания. Не знаю, чем кончились бы мои страдания, но вскоре бабушка привела домой незнакомую тётку. Та какой-то дрянью обкурила весь дом, потом дождались полнолуния и ночью во дворе с молитвами ополоснули мне лицо и руки водой. Уже на другой день эмоции от похорон поблёкли, всё вспоминалось буднично, без надрыва, и страх смерти ушёл куда-то на задворки. Сейчас, прошло столько лет, было много других похорон, но те первые похороны учителя были потрясением и осознанием истины, что рядом с жизнью есть и смерть. Вот живешь, занятая суетными своими делами, а о ней, смерти, и не думаешь. А она же, смерть, рядом. И иногда кому-то напоминает о себе — мол, думаешь, ты тут хозяин жизни? А ты тут на самом деле никто, из праха вышел - в него и обратишься.