Случай с немецким студентом

Рассказ:

Это произошло в бурные дни Французской революции. В поздний час ненастным вечером один молодой немец возвращался домой через старую часть Парижа. Сверкали молнии, и громкие раскаты грома сотрясали величественные узкие улицы, - но надо бы чуточку рассказать об этом молодом немце. Готфид Вольфганг - молодой человек из хорошей семьи. Какое-то время учился в Геттингене, но, увлекающийся и склонный к мистике, он подпал под влияние тех выходящих за разумные пределы умозрительных доктрин, которые часто сбивают с толку немецких студентов. Уединенный образ жизни, усиленные занятия, толкающий к одиночеству характер учебы наложили отпечаток как на его сознание, так и на тело. Здоровье было подорвано, воображение стало болезненным. Все время пребывая в мире причудливых размышлений спиритического толка, он, подобно Сведенборгу, сотворил вокруг себя свой собственный идеальный мир. Не знаю почему, он вообразил, что роковое влияние зла тяготеет над ним, что какой-то злой гений хочет завлечь его в свои сети и погубить. Это наваждение, растравляя его меланхолический темперамент, привело к самым печальным последствиям. Он был изможден и подавлен, друзья нашли его на грани безумия и решили, что лучшим лекарством будет перемена обстановки. Так он был отправлен заканчивать учебу среди великолепия и услад Парижа. Вольфганг прибыл в Париж в разгар революции. Всеобщий психоз захватил его увлекающийся ум, он был очарован политическими и философскими теориями тех дней, но последовавшие за ними кровавые сцены потрясли его чувствительную натуру, снова отвратили от общества и мира, сделали его еще большим затворником. Он уединился в крошечной квартире студенческого Латинского квартала. Там, на мрачной улице недалеко от монастырских стен Сорбонны, он погружался в свои излюбленные мысли. Иногда часы напролет просиживал в больших библиотеках Парижа, этих катаком-бах минувших дней и старых авторов, роясь в грудах пыльных к потрепанных книг в поисках лишних для не здорового аппетита своего ума. Он был, собственно, литературным вурдалаком, питающимся на кладбище литературной гнили. Этот молодой отшельник имел пылкий темперамент, который, однако, какое-то время питал только его воображение. Слишком застенчивый и несведущий в жизни, чтобы хоть каким-то образом общаться с прекрасным полом, он был тем не менее страстным поклонником женской красоты и в своей уединённой келье часто погружался в грезы среди являвшихся ему форм и лиц, и его воображение порождало прелестные образы, далеко превосходящие действительность. В то время как мозг его пребывал в возбужденном и возвышенном состоянии, одно наваждение имело на него чрезвычайное воздействие. Это было женское некое лицо необыкновенной красоты. Впечатление от него было настолько сильным, что он грезил о нем снова и снова. Оно занимало его мысли днем и сны по ночам; словом, он страстно влюбился в эту тень, создание своего воображения... Продолжалось это так долго, что стало одной из тех навязчивых идей, которые будоражат ум меланхоликов и которые ошибочно принимают за безумие. Таков был Готфрид Вольфганг, и таким было его состояние в упомянутый мною вечер. Поздно возвращаясь домой той ненастной ночью, он брел по старым и мрачным улицам Марэ, старинного квартала Парижа. Гром грохотал среди высоких домов узких улиц. Он подошел к Гревской площади, где совершались публичные казни. Сполохи молний вздрагивали на бельведерах древнего Отель де Билль и отражались вспыхивающими бликами в открытом пространстве его фасада. Пересекая площадь, Вольфганг попятился от страха, очутившись рядом с гильотиной. Это была вершина царства ужаса - зловещее орудие смерти стояло наготове с эшафотом, постоянно омываемым кровью сильных и отважных. В тот самый день на гильотине здорово потрудились, устроив кровавую баню, и вот она, стоя в зловещем убранстве посреди молчаливого, спящего города, ожидала новых жертв. Сердце Вольфганга сжалось, и он уж было с дрожью отвернулся от ужасной машины, когда заметил очертания фигуры, съежившейся у подножия эшафота. Время от времени вспыхивающие молнии делали ее более отчетливой. Это была женщина, одетая в черное. Она сидела на одной из нижних ступенек эшафота, подавшись вперед, спрятав лицо в коленях, ее длинные растрепавшиеся коконы спускались до земли, струясь в потоках дождя. Вольфганг остановился. Вид женщины говорил о ее, по-видимому, высоком положении. Он знал случаи, когда превратности судьбы, лишив женщин дома и поддержки, обрекали их на бродяжничество. Возможно, это была какая-то несчастная, убитая горем, которую безжалостный топор сделал одинокой, и она сидела там с разбитым сердцем, выброшенная на отмель жизни, из которой все, что было ей дорого, отправилось в вечность. Вольфганг подошел и обратился к женщине со словами сочувствия. Она подняла голову и испуганно посмотрела на него. Каково же было его изумление, когда при яркой вспышке молнии он увидел то самое лицо, которое неотступно преследовало его в грезах. Это произошло в бурные дни Французской революции. В поздний час ненастным вечером один молодой немец возвращался домой через старую часть Парижа. Сверкали молнии, и громкие раскаты грома сотрясали величественные узкие улицы, - но надо бы чуточку рассказать об этом молодом немце. Готфид Вольфганг - молодой человек из хорошей семьи. Какое-то время учился в Геттингене, но, увлекающийся и склонный к мистике, он подпал под влияние тех выходящих за разумные пределы умозрительных доктрин, которые часто сбивают с толку немецких студентов. Уединенный образ жизни, усиленные занятия, толкающий к одиночеству характер учебы наложили отпечаток как на его сознание, так и на тело. Здоровье было подорвано, воображение стало болезненным. Все время пребывая в мире причудливых размышлений спиритического толка, он, подобно Сведенборгу, сотворил вокруг себя свой собственный идеальный мир. Не знаю почему, он вообразил, что роковое влияние зла тяготеет над ним, что какой-то злой гений хочет завлечь его в свои сети и погубить. Это наваждение, растравляя его меланхолический темперамент, привело к самым печальным последствиям. Он был изможден и подавлен, друзья нашли его на грани безумия и решили, что лучшим лекарством будет перемена обстановки. Так он был отправлен заканчивать учебу среди великолепия и услад Парижа. Вольфганг прибыл в Париж в разгар революции. Всеобщий психоз захватил его увлекающийся ум, он был очарован политическими и философскими теориями тех дней, но последовавшие за ними кровавые сцены потрясли его чувствительную натуру, снова отвратили от общества и мира, сделали его еще большим затворником. Он уединился в крошечной квартире студенческого Латинского квартала. Там, на мрачной улице недалеко от монастырских стен Сорбонны, он погружался в свои излюбленные мысли. Иногда часы напролет просиживал в больших библиотеках Парижа, этих катаком-бах минувших дней и старых авторов, роясь в грудах пыльных к потрепанных книг в поисках лишних для не здорового аппетита своего ума. Он был, собственно, литературным вурдалаком, питающимся на кладбище литературной гнили. Этот молодой отшельник имел пылкий темперамент, который, однако, какое-то время питал только его воображение. Слишком застенчивый и несведущий в жизни, чтобы хоть каким-то образом общаться с прекрасным полом, он был тем не менее страстным поклонником женской красоты и в своей уединённой келье часто погружался в грезы среди являвшихся ему форм и лиц, и его воображение порождало прелестные образы, далеко превосходящие действительность. В то время как мозг его пребывал в возбужденном и возвышенном состоянии, одно наваждение имело на него чрезвычайное воздействие. Это было женское некое лицо необыкновенной красоты. Впечатление от него было настолько сильным, что он грезил о нем снова и снова. Оно занимало его мысли днем и сны по ночам; словом, он страстно влюбился в эту тень, создание своего воображения... Продолжалось это так долго, что стало одной из тех навязчивых идей, которые будоражат ум меланхоликов и которые ошибочно принимают за безумие. Таков был Готфрид Вольфганг, и таким было его состояние в упомянутый мною вечер. Поздно возвращаясь домой той ненастной ночью, он брел по старым и мрачным улицам Марэ, старинного квартала Парижа. Гром грохотал среди высоких домов узких улиц. Он подошел к Гревской площади, где совершались публичные казни. Сполохи молний вздрагивали на бельведерах древнего Отель де Билль и отражались вспыхивающими бликами в открытом пространстве его фасада. Пересекая площадь, Вольфганг попятился от страха, очутившись рядом с гильотиной. Это была вершина царства ужаса - зловещее орудие смерти стояло наготове с эшафотом, постоянно омываемым кровью сильных и отважных. В тот самый день на гильотине здорово потрудились, устроив кровавую баню, и вот она, стоя в зловещем убранстве посреди молчаливого, спящего города, ожидала новых жертв. Сердце Вольфганга сжалось, и он уж было с дрожью отвернулся от ужасной машины, когда заметил очертания фигуры, съежившейся у подножия эшафота. Время от времени вспыхивающие молнии делали ее более отчетливой. Это была женщина, одетая в черное. Она сидела на одной из нижних ступенек эшафота, подавшись вперед, спрятав лицо в коленях, ее длинные растрепавшиеся коконы спускались до земли, струясь в потоках дождя. Вольфганг остановился. Вид женщины говорил о ее, по-видимому, высоком положении. Он знал случаи, когда превратности судьбы, лишив женщин дома и поддержки, обрекали их на бродяжничество. Возможно, это была какая-то несчастная, убитая горем, которую безжалостный топор сделал одинокой, и она сидела там с разбитым сердцем, выброшенная на отмель жизни, из которой все, что было ей дорого, отправилось в вечность. Вольфганг подошел и обратился к женщине со словами сочувствия. Она подняла голову и испуганно посмотрела на него. Каково же было его изумление, когда при яркой вспышке молнии он увидел то самое лицо, которое неотступно преследовало его в грезах. Оно было бледным и безутешным, но захватывающе красивым. Обуреваемый противоречивыми чувствами, Вольфганг обратился к женщине снова. Он сказал что-то о том, что она брошена одна в такой поздний час да еще во власть ненастья, и предложил отвести ее к друзьям. Она сделала наводящий ужас жест в сторону гильотины. - Нет у меня на земле друзей, - сказала она. - Но ведь есть дом, - возразил Вольфганг. - Да - в могиле!При этих словах сердце студента совсем растаяло. - Если бы незнакомцу позволительно было предложить, - сказал он, - не опасаясь быть неправильно понятым, я бы предложил свое скромное жилище, чтобы приютить вас, и себя в качестве преданного друга. У меня самого нет друзей в Париже, и я чужой в этой стране; но если потребуется моя жизнь, она в вашем распоряжении, я отдам ее, чтобы отвести несчастье или бесчестье, которые могут угрожать вам. Искреннее участие молодого человека возымело действие. Его иностранный акцент тоже был в его пользу, свидетельствуя, что это не просто какой-нибудь парижский обыватель. И действительно, в его красноречии звучал непритворный порыв, не оставлявший сомнения в подлинности двигавшего им чувства. Бездомная незнакомка невольно доверилась студенту. Он поддержал ее, когда она нетвердыми шагами пересекла Пон Неф, проходя мимо места, где толпа низвергла памятник Генриху IV. Непогода стихла, гром доносился уже издалека. Весь Париж затих; этот огромный вулкан человеческих страстей задремал на время, набираясь сил для нового взрыва на следующий день. Студент вел свою подопечную по древним улицам Латинского квартала мимо сумрачных стен Сорбонны к большой обшарпанной гостинице, где он жил. Старушка-привратница, которая впустила их, удивленно ``воз-зрилась на необычную картину - меланхолик Вольфганг с женщиной?Войдя в свое жилище, студент впервые устыдился его убожества и безликости. Оно состояло из единственной комнаты - старомодного салона, украшенного резьбой и фантастически обставленного остатками былой роскоши: это был один из тех отелей в квартале Люксембургского дворца, которые принадлежали прежде знатному дворянству. Комната была завалена книгами и бумагами, а все обычные для одинокого студента аксессуары и кровать стояли в конце ее, в нише. Когда принесли свечи и Вольфганг смог рассмотреть незнакомцу получше, он был еще больше опьянен ее красотой. Ослепительная белизна лица красавицы подчеркивалась великолепием ниспадавших локонами черных как смоль волос. Большие глаза блестели, а необыкновенное выражение их граничило с безумием. Черное платье открывало взору проступавшие под ним очертания фигуры совершенных пропорций. Вообще ее внешность была поразительной, несмотря на очень простую одежду. Единственной вещью, которую можно было бы назвать украшением, была широкая черная повязка вокруг шеи, скрепленная бриллиантами. Но тут студентом овладела растерянность - куда поместить это беспомощное существо, так неожиданно оказавшееся под его зашитой? Он подумал о том, чтобы предоставить ей свою комнату, а самому поискать другое прибежище. Но, очарованный прелестями незнакомки, захватившими все его мысли и чувства, он не мог оторваться от нее. Ее поведение тоже было необычным и необъяснимым. Она больше не говорила о гильотине, горе ее несколько притупилось. Студента подкупило сначала доверие, а затем, очевидно, и душа этой красавицы. Она была порывистой, как и он сам, а порывистые люди очень быстро начинают понимать друг друга. Поддавшись безрассудству, Вольфганг открыл ей свою страсть, поведал историю волшебных грез, в которых она завладела его сердцем еще до того, как он увидел ее. Очень сильное впечатление, произведенное его признанием, пробудило в ней ответное чувство, в равной мере неконтролируемое. Это было время безумных мыслей и безумных действий. Старые предрассудки и суеверия были отброшены; все подчинялось власти «богини разума». Среди прочего старомодного мусора брачные формальности и церемонии уже казались излишней обузой для возвышенных душ. В моде были полюбовные соглашения. Вольфганг был слишком склонен к теоретизированию, чтобы не заразиться либеральными доктринами тех дней. - Почему мы должны разлучаться? - вопрошал он. - Наши души неразделимы, перед лицом Разума и Чести мы едины. Разве есть нужда в презренных формальностях, чтобы соединить благородные души?Незнакомка с воодушевлением внимала: видно, она прошла ту же школу. - У вас нет ни дома, ни семьи, - продолжал он, - позвольте же мне быть всем этим для вас, или, вернее, позвольте нам быть всем друг для друга. И если нужны какие-то формальности - они будут соблюдены: вот вам моя рука. Я - ваш навсегда. - Навсегда? - спросила незнакомка серьезно. - Навсегда! - подтвердил Вольфганг. Незнакомка пожала протянутую ей руку. «Тогда я - ваша», - пробормотала она и прильнула к его груди.

На следующее утро студент оставил свою невесту спящей и отправился в ранний час на поиски более соответствующей его изменившемуся положению квартиры. Вернувшись, он нашел незнакомку все еще лежащей в постели, голова ее свесилась с кровати, рука была запрокинута поверх головы. Он заговорил с ней, но не получил ответа. Он подошел, чтобы разбудить ее и уложить удобнее, но, взяв ее руку, почувствовал, что она совсем холодная - пульса не было, лицо было мертвенно-белым и страшным. Словом, это был труп. Обезумев от страха, он поднял на ноги весь дом. Возникло замешательство, была вызвана полиция. Войдя в комнату и увидев труп, полицейский подался назад. - Боже милостивый! - вскрикнул он - Как эта женщина попала сюда?- Вы что-нибудь знаете о ней? - нетерпеливо спросил Вольфганг. - Знаю ли я? - воскликнул офицер. - Да она вчера была обезглавлена!Он шагнул вперед, расстегнул черную повязку на шее трупа, и голова покатилась по полу!Студент взорвался неистовым отчаяньем:- Это дьявол! Дьявол настиг-таки меня, - кричал он. - Теперь мне конец!Его пытались утешить, но тщетно. Он был одержим идеей. Что дьявол оживил мертвое тело, чтобы заманить его в свои сети. Вконец надломленный, он умер в сумасшедшем доме. Старый джентельмен с лицом привидения закончил- И все это правда? - допытывался второй, любопытный джентльмен. - Несомненно, - ответствовал первый. - Я слышал это из надежного источника - студент сам рассказывал мне. Я видел его в сумасшедшем доме в Париже. © Вашингтон Ирвинг