Рассказ:
В этом году Вальпургиева ночь совпала с Пасхой. Случай не уникальный, но на памяти Маришки такое случилось впервые. По крайней мере за те несколько лет, что она интересовалась всяким таким… разным.
Определение «всякое такое» лучше всего характеризовало ее отношение к этому самому «разному». Язык не поворачивался называть это оккультизмом, каббалистикой, магией и прочими расхожими, понятными всем словами. Во-первых, потому что всем понятные слова вовсе не означает, что они действительно понятные. Во-вторых, потому что слишком уж громко звучит. А у Маришки хватало совести не зарываться, и не приписывать себе несуществующих достоинств. Да к тому же стоило только взглянуть на пестрящие в газетах рекламы оккультистов и черно-белых магов всех ранжиров, чтобы пропало всякое желание относить себя к этой братии.
Люди фигней страдают – их проблемы. А нам, спасибо, не надо.
И все же, все же, все же… Среди одноклассников и соседей за Маришкой закрепилась стойкая репутация, если не колдуньи, то уж во всяком случае, гадалки. Она легко и доверчиво относилась к таро, карты платили ей взаимностью, предсказания выходили удачными и приносили смешной, но приятный доход. Коробки конфет, деньги на пиво и новые безделушки, маленькие миленькие подарки вроде статуэток нэцке. Легкий, ни к чему не обязывающий заработок.
В какой-то момент, ближе к окончанию школы, Маришка поняла, что попала в зависимость от собственной репутации. И не обратила на это внимания, здраво рассудив, что с нее не убудет.
А начиналось все совсем не так весело.
Маришке было тринадцать, до дня рождения оставалось меньше месяца, перевалил через середину и наконец-то потеплел непредсказуемый уральский май, и на занятия в школу ходили уже только те, кому решительно некуда было податься вместо уроков. Отличное время – самое лучшее в году, лучше, наверное, даже, чем каникулы. На каникулах ты гуляешь, сколько хочешь и совершенно свободно, а в конце мая вольный ветер в голове поет с тревожными нотками боевой трубы: узнают родители о прогулах – крику будет.
Вот в один из таких теплых майских деньков Маришка с подругой Санечкой прогуливали уроки без изысков, незамысловато. Пренебрегли кафе, не пошли в кино, а просто устроились во дворе неподалеку от школы. Рюкзачки бросили на скамейку и качались себе на качелях, болтали ногами, трепались о ерунде и о парнях.
То есть, это Санечка – о парнях. А у Маришки с ними как-то не складывалось. Ухаживать за ней ухаживали, но как-то все не те, и не так, и вообще… фиг знает, чего бы хотелось, но не того, что имелось в ассортименте.
Тем не менее Санечку она слушала с интересом. У той мальчиков был вагон и маленькая тележка – все старшеклассники, а один вообще студент. Со своей машиной, квартирой и папой-юристом «что-то-там-газнефтепрома». Санечка обстоятельно пересказывала все события и разговоры вчерашнего вечера, проведенного в компании студента и вдруг, сбившись на полуслове, спросила:
– Ты чего?
«Что?» – хотела переспросить Маришка, но язык не послушался. Зеленые ветки деревьев черкнули по синему небу.
А потом стало темно.
Из комы она вышла только к середине лета. Врачи разводили руками, каждый из них придумывал свою причину для случившегося, ни одна из них не казалась Маришке хоть сколько-нибудь похожей на правду. В медицине она, конечно, ничего не смыслила, но чуяла безошибочно, что медики сами не верят в то, что говорят. А вообще, вот ведь удивительная штука человеческий характер, не прошло и недели после возвращения к жизни, как Маришка уже нашла в ситуации множество плюсов. Убедила родителей, что в другую школу ей переходить не надо. Позаботилась о том, чтобы всем, кто знал ее или хотя бы о ней слышал, стало известно о том, как она ни с того ни с сего отключилась на два месяца. И бурная ее фантазия заработала на полных оборотах.
А что еще делать-то, если не фантазировать, валяясь летом в больнице? Ну, книжки. Ну, поиграться с ноутбуком. Ну побродить в сети… Ах, все не то, все не так, все мелко и простенько!
К тому дню, когда к ней впустили Санечку, история была готова и почти до блеска отглажена. Оставалось опробовать ее на живом человеке и взглянуть на результат.
Каковой превзошел все ожидания.
Санечка, девчонка не глупая, прагматичная, порой до занудства рациональная, не подавившись, проглотила сказку о том, что в Маришку вселился дух. Ни больше, ни меньше. Дух девушки, их с Санечкой ровесницы, увлекавшейся магией и «всяким таким» – сатанистки, короче. Чтобы не путаться, Маришка сделала ее своей полной тезкой. Мариной Рустамовной Чавдаровой. Так получилось даже эффектнее. В общем, девушка эта игралась-игралась, и доигралась.
– Ее убил ее парень, – рассказывала Маришка, стараясь говорить глухо и отстраненно, как будто вспоминая давние, но ужасные события, – принес в жертву дьяволу. И я все так чувствую, как будто это он меня убил. В этом году Вальпургиева ночь совпала с Пасхой. Случай не уникальный, но на памяти Маришки такое случилось впервые. По крайней мере за те несколько лет, что она интересовалась всяким таким… разным.
Определение «всякое такое» лучше всего характеризовало ее отношение к этому самому «разному». Язык не поворачивался называть это оккультизмом, каббалистикой, магией и прочими расхожими, понятными всем словами. Во-первых, потому что всем понятные слова вовсе не означает, что они действительно понятные. Во-вторых, потому что слишком уж громко звучит. А у Маришки хватало совести не зарываться, и не приписывать себе несуществующих достоинств. Да к тому же стоило только взглянуть на пестрящие в газетах рекламы оккультистов и черно-белых магов всех ранжиров, чтобы пропало всякое желание относить себя к этой братии.
Люди фигней страдают – их проблемы. А нам, спасибо, не надо.
И все же, все же, все же… Среди одноклассников и соседей за Маришкой закрепилась стойкая репутация, если не колдуньи, то уж во всяком случае, гадалки. Она легко и доверчиво относилась к таро, карты платили ей взаимностью, предсказания выходили удачными и приносили смешной, но приятный доход. Коробки конфет, деньги на пиво и новые безделушки, маленькие миленькие подарки вроде статуэток нэцке. Легкий, ни к чему не обязывающий заработок.
В какой-то момент, ближе к окончанию школы, Маришка поняла, что попала в зависимость от собственной репутации. И не обратила на это внимания, здраво рассудив, что с нее не убудет.
А начиналось все совсем не так весело.
Маришке было тринадцать, до дня рождения оставалось меньше месяца, перевалил через середину и наконец-то потеплел непредсказуемый уральский май, и на занятия в школу ходили уже только те, кому решительно некуда было податься вместо уроков. Отличное время – самое лучшее в году, лучше, наверное, даже, чем каникулы. На каникулах ты гуляешь, сколько хочешь и совершенно свободно, а в конце мая вольный ветер в голове поет с тревожными нотками боевой трубы: узнают родители о прогулах – крику будет.
Вот в один из таких теплых майских деньков Маришка с подругой Санечкой прогуливали уроки без изысков, незамысловато. Пренебрегли кафе, не пошли в кино, а просто устроились во дворе неподалеку от школы. Рюкзачки бросили на скамейку и качались себе на качелях, болтали ногами, трепались о ерунде и о парнях.
То есть, это Санечка – о парнях. А у Маришки с ними как-то не складывалось. Ухаживать за ней ухаживали, но как-то все не те, и не так, и вообще… фиг знает, чего бы хотелось, но не того, что имелось в ассортименте.
Тем не менее Санечку она слушала с интересом. У той мальчиков был вагон и маленькая тележка – все старшеклассники, а один вообще студент. Со своей машиной, квартирой и папой-юристом «что-то-там-газнефтепрома». Санечка обстоятельно пересказывала все события и разговоры вчерашнего вечера, проведенного в компании студента и вдруг, сбившись на полуслове, спросила:
– Ты чего?
«Что?» – хотела переспросить Маришка, но язык не послушался. Зеленые ветки деревьев черкнули по синему небу.
А потом стало темно.
Из комы она вышла только к середине лета. Врачи разводили руками, каждый из них придумывал свою причину для случившегося, ни одна из них не казалась Маришке хоть сколько-нибудь похожей на правду. В медицине она, конечно, ничего не смыслила, но чуяла безошибочно, что медики сами не верят в то, что говорят. А вообще, вот ведь удивительная штука человеческий характер, не прошло и недели после возвращения к жизни, как Маришка уже нашла в ситуации множество плюсов. Убедила родителей, что в другую школу ей переходить не надо. Позаботилась о том, чтобы всем, кто знал ее или хотя бы о ней слышал, стало известно о том, как она ни с того ни с сего отключилась на два месяца. И бурная ее фантазия заработала на полных оборотах.
А что еще делать-то, если не фантазировать, валяясь летом в больнице? Ну, книжки. Ну, поиграться с ноутбуком. Ну побродить в сети… Ах, все не то, все не так, все мелко и простенько!
К тому дню, когда к ней впустили Санечку, история была готова и почти до блеска отглажена. Оставалось опробовать ее на живом человеке и взглянуть на результат.
Каковой превзошел все ожидания.
Санечка, девчонка не глупая, прагматичная, порой до занудства рациональная, не подавившись, проглотила сказку о том, что в Маришку вселился дух. Ни больше, ни меньше. Дух девушки, их с Санечкой ровесницы, увлекавшейся магией и «всяким таким» – сатанистки, короче. Чтобы не путаться, Маришка сделала ее своей полной тезкой. Мариной Рустамовной Чавдаровой. Так получилось даже эффектнее. В общем, девушка эта игралась-игралась, и доигралась.
– Ее убил ее парень, – рассказывала Маришка, стараясь говорить глухо и отстраненно, как будто вспоминая давние, но ужасные события, – принес в жертву дьяволу. И я все так чувствую, как будто это он меня убил. Потому что она где-то здесь…
Санечка взволнованно обвела глазами потолок и стены маленькой палаты.
– Где? – спросила дрожащим шепотом.
– Внутри, – умирающим голосом ответила Маришка. – Мы в один день родились и во всем совпадаем по Пифагору, и по каббале, и по Папюсу. И по Лобачевскому, – добавила она на всякий случай.
Санечке, впрочем, хватило и Пифагора.
– Как близнецы, – пробормотала она.
– Хуже, – Маришка откинулась на подушки, – близнецов хотя бы зовут по-разному.
Первые месяцы учебного года ей было просто весело. Даже учителя – уж Санечка-то позаботилась о том, чтобы история разошлась по всей школе – смотрели на Маришку скрывая за сочувствием задумчивую настороженность. Ну а кто ее в самом деле знает, эту Чавдарову? Ходит вся такая загадочная, вся такая бледная – Маришка сменила тональный крем, – окликнешь невзначай, вздрагивает и сверкает черными глазищами. Потусторонними. И впрямь какими-то странными.
Коллектив преподавателей в школе был великолепный, только пожилой. Директор, приветствуя новые веяния, опасался все же брать на работу учителей со свежими дипломами, хоть даже и университетскими. О педвузах, разумеется, и речи не шло – кому они нужны, выпускницы «педа» в приличной-то школе? Так что дело свое преподаватели знали. А о новинках в мире косметики даже не догадывались.
К концу второй четверти Маришка уже успела приворожить парней половине девушек своей параллели, погадать на картах самым смелым представителям сильного пола, несколько раз к ней подходили с просьбами старшеклассницы. А на новогоднем вечере «сломалась» русичка по прозвищу Рыба.
После того, как среди учителей прошел слух о том, что Чавдарова из девятого «А» сняла порчу с Инны Григорьевны Рыбиной, авторитет Маришки взлетел к верхней отметке общешкольного рейтинга.
И, кстати, появился отличный отмаз от настойчивых ухажеров. Теперь достаточно было сказать с печальным вздохом:
– Лучше тебе со мной не связываться…
И прилипала отлипал. Пребывая в твердой уверенности, что он бы мог бы, что он-то вполне себе… но на фига девчонку подставлять?
Маришка в собственные сказки никогда не верила – не совсем же дурочка. Родители изредка интересовались, не совестно ли ей обманывать, но ясно было, что делали это только по обязанности – надо же дочь воспитывать. А вообще-то мама с папой дружно полагали, что если уж вольно людям верить во всякие глупости, то незачем им мешать.
И единственное, что иногда тревожило Маришку, так это образ того парня-убийцы. Время шло, а он не гас в воображении, наоборот, обретал краски, четкость и яркость. Становился все более живым и настоящим. «Это бяка-закаляка кусачая. Я сама из головы ее выдумала…» В любой момент можно было прекратить задумываться о нем, но Маришке нравилось фантазировать. Пожалуй, даже слишком нравилось. Она придумала ему имя, внешность и историю. С удовольствием изобретала все новые и новые детали, мелочи, грани характера, благодаря которым ее убийца даже ей казался порой реальным человеком. Но однажды увидала на противоположной стороне улицы высокого пепельноволосого парня и испытала мгновенный прилив ужаса. Такого, что на коже выступила испарина, как от вспышки сильнейшей боли.
«Вот ни фига себе! – строго подумала Маришка. – Пора завязывать с придумками».
И завязала. Хотя это оказалось нелегко.
Образ черноглазого блондина с тонким скуластым лицом нет-нет да тревожил ее сны. В этих снах Маришка всегда видела себя не человеком, а картиной, портретом, который пишет Олег. Одним из множества портретов. Она откуда-то знала, что Олег часто рисует ее. Этот же образ прорывался в рассказы, кропаемые Маришкой для узкого круга почитательниц. Круг, кстати, постепенно расширялся. Дамские рассказики со временем превратились в ужастики унисекс, так что распечатки с Маришкиным творчеством стали почитывать не только девчонки, но и парни. В конце концов литераторша, по совместительству – классная дама, поставила перед выбором: Школа юных в литературном или Школа юных на журфаке, но чтобы никакой М. Чавдаровой на уроках и классных часах.
Маришка не расстроилась, а привычно зацепилась за препятствие, использовав его как опору. Нельзя, значит нельзя. И, слава богу, на самом-то деле. И так уже у девчонок имя Олег вызывает романтические судороги. А в пепельный цвет не попытались выкраситься разве что жгучие брюнетки, каковых на всю школу нашлось две – сама Маришка и Зинка Дюбина из одиннадцатого «Б».
Вот она – великая сила искусства!
Да-да, его Олегом звали. И был он блондин. И был он убийца. И не было его на самом деле.
Никогда.
А слава гадалки последовала за ней и в Школу юных. Маришка выбрала журфак, туда же намеревались поступить еще двое девчонок с их параллели и Федька Горянский, который был на год старше. В ШЮК ходили все вместе – вот и получила Маришка «пиар». Не то, чтобы ей это было нужно, но раз уж так вышло, глупо не пользоваться ситуацией.
Она лишь изредка задумывалась: сколько же времени можно дурить народ, и где пределы человеческой доверчивости? Посвятить благим размышлениям больше времени не получалось катастрофически. Учеба в школе, учеба в ШЮКе, работа на городском телевидении – все это вместе съедало целый день и еще отхватывало немножко ночи. Ладно, хоть выпускники Школы юных поступали на журфак со стопроцентным результатом. Иначе пришлось бы еще выкраивать часы на репетиторов. А это уж совсем – никуда. Жить-то когда?
Редактор, прознав о Маришкиных «увлечениях» – это она так говорила «увлечения», умная баба, ничего всерьез не принимала, – несколько раз подсовывала в разработку темы, так или иначе связанные с экстрасенсами. Ерунда всякая: то, что показывают в новостях рано-рано утром. Один раз дала наводку на молодежную тусовку сатанистов. В сатанистов Маришка не верила и работать по теме отказалась наотрез. А так… ни один из экстрасенсов не заподозрил в ней своего человека. Это должно было бы доказать, что Маришка и всякая там сверхъестественная лабуда абсолютно несовместимы. Но доказало лишь то, что экстрасенсы ни черта не смыслят в настоящем колдовстве. Поклонников только прибавилось, среди будущих абитуриентов поползли слухи о том, что Чавдарова большой спец не только в магии, но и «в астрале». В общем, ничего удивительного, что к концу первого семестра репутация работала на Маришку так, как раньше и не снилось.
На областном ТВ вела свою программу Алла Ефимова – психолог, экстрасенс, гадалка и астролог в одном лице, – человек известный в городе и на журфаке. Пугающей худобы дама, предпочитающая в одежде тона сиреневые и розовые, а в прическе – ядовито-рыжие. После третьей сессии она сделала Маришке предложение, от которого было трудно отказаться: предложила работать в ее программе. Там был целый штат соответствующих сотрудников, и хотя на экране традиционно появлялась лишь сама Ефимова, всю предварительную работу, как то: составление гороскопов, психологические консультации, рекомендации на каждый день, делали всем коллективом. Аллочка, вопреки Маришкиным ожиданиям, оказалась бабой не вредной и неожиданно щедрой в отношении собственной славы. Она-то действительно считала себя магом и экстрасенсом, а потому полагала, что хотя бы ее жизнь и отношение к окружающим должны строиться на принципах человеколюбия, незлобивости и милосердия.
Чувствуя себя Мариной Мнишек в Москве, Маришка приняла приглашение… и ничего. За полгода ни разу не попалась на вранье. Хотя, конечно, и не врала, если уж на то пошло. Ведь сама-то она не называла себя даже гадалкой, не говоря уж о всяком таком, типа магии и прочей ерунды.
Словом, жизнь налаживалась, хоть и не совсем та, о которой думалось при поступлении на журфак. Летом Ефимова собиралась в долгий отпуск, и таким образом проблема летней практики решилась для Маришки наилучшим образом. Ей предстояло целых два месяца замещать Аллочку на телеэкране. В мае ее должны были представить зрителям…
– Ты им понравишься, – уверенно заявила редактор, посмотрев пробы, – только стиль надо сменить. Прическа твоя… не так смотрится, как хотелось бы.
Подумаешь, ерунда какая – прическа! Надо так надо.
Вообще-то, Маришка своим вкусом заслуженно гордилась. Что в прическах, что в одежде – без разницы. Она всегда умела объяснить парикмахеру, что именно от него требуется, и шмотки для себя выбирала уверенно, как будто ей кто подсказывал. Эта способность тоже была предметом жгучей зависти девчонок: те могли провести в магазине часа полтора, выбирать до умопомрачения и купить, в конце концов, явное не то.
Про парикмахерские и говорить не приходится – туда каждый раз, как на плаху.
А накануне похода к стилисту Маришке снова приснился Олег. Сон был такой же, как всегда: словно бы Маришка не человек, а портрет, который в ее сне пишет ее убийца.
Нет! Не ее! Ее он не убивал! Его вообще нет на свете!
Из сна она вырвалась, вцепившись в панику, как в гриву взбесившейся лошади. А проснувшись, поняла, что прическу поменяет, но не так, как хотелось бы Ефимовой. Ей понравилось то, что было на новом портрете.
Аллочке, кстати, новый стиль тоже пришелся по вкусу.
Ну а незадолго до Вальпургиевой ночи девчонки начали смотреть выжидающе. Явно хотелось им чего-нибудь эдакого. По аудиториям волнами пробегали слухи о сатанистах, намеревающихся взорвать кафедральный собор в самый разгар всенощной; о молодежи из православного братства, планирующей перебить за одну ночь всех, кто в бога не верует; об актах вандализма, ожидающихся на городских кладбищах… о ерунде, в общем. Городские каналы вяло мусолили те же темы, добавляя перчику, насколько хватало фантазии.
Так ни во что и не уверовавшая Маришка полагала, что людям просто делать нечего, вот и заморочиваются на всякую байду. Ефимова это ее мнение полностью разделяла. Будучи дамой религиозной, Аллочка утверждала, что в святую пасхальную ночь ни одна нечистая тварь не посмеет даже носа высунуть из преисподней. Ее как-то совершенно не смущало то, что она сама, профессионально занимаясь астрологией, чем дальше, тем больше сближается с теми самыми нечистыми, – проще говоря, становится настоящей ведьмой.
А кого это в наше время смущает? Да еще в России, где и в прежние-то времена, вроде бы религиозно грамотные, суеверий было больше, чем веры. Значительно больше.
– Значит так, – сказала Маришка, – самых смелых и любопытных я могу взять с собой на шабаш. Посмотреть, ясное дело. И не дай бог на вас там кто-нибудь посмотрит. Живыми, может, и выберетесь, но крыша точно потечет – будете потом до старости жить в комнате с мягкими стенками. На таблетках.
Собравшаяся в общежитской «трешке» стайка одногруппниц привычно заглядывала ей в глаза, впитывая каждое слово. Ну, народ! Взрослые же бабы, а ведутся, как дети малые. Маришка, честно говоря, надеялась, что за два дня, оставшихся до часа «икс» девчонки успеют пораскинуть мозгами, понервничают, напугаются и никуда не поедут.
Ей самой не очень-то хотелось тащиться за город – четыре часа автобусом, а потом еще километров восемь пешком. Ночи весной холодные, значит, придется переть на себе еще и рюкзак с курткой, носками и спальником. Хорошо хоть ночевать в лесу нет необходимости – те же восемь кэмэ обратно, и можно без проблем занять любой из брошенных домов в деревне. А там и печки есть, и посуда какая-никакая.
Маришка знала куда ехать, благодаря опять-таки Аллочке Ефимовой. Та целеустремленно собирала сведения о разнообразных «плохих местах» в пределах города, области и вообще страны, коллекционировала фотографии, делала пометки на карте и, надо отдать ей должное, по мере сил препятствовала сборищам. Мера сил была ничего такая, приличная.
«Плохие места», по мнению Аллочки, располагались преимущественно вдали от людей. Но совсем уж в даль, куда-нибудь на север Уральского хребта полезут разве что оголтелые туристы, у которых мозгов нет, только ноги да романтика. А в дали, достижимой для нормальных людей, непременно обнаруживались какие-нибудь деревеньки и один-два участковых милиционера. Тем, как ни странно, доставляло удовольствие забуриться в указанное время в указанное место, перехватить каких-нибудь больных на голову «паломников» и на пинках гнать к электричке или автобусу. Ну а что? Иногда про них потом по телевизору рассказывали – все людям радость.
В общем, место, куда Маришка, скрепя сердце, готова была отвезти одногруппниц, располагалось, можно сказать, поблизости. Рукой подать, блин! И то, что туда понаедет ближе к ночи достаточное количество полувменяемых сатанистов, а также придурков, причисляющих себя к таковым, Маришка даже не сомневалась.
Она бы точно как раз туда и поехала. Ибо ленива несказанно.
Собственно, она бы вообще никуда не ездила, даже будучи сатанисткой. Но девчонки, вопреки ожиданиям, насели. И вышло так, что ехать все-таки пришлось.
Пятичасовым автобусом, для приличия поругавшись с контролером из-за нелимитированых размеров рюкзаков, покурив перед посадкой… Поехали. Весело так. Под хиханьки-хаханьки большой дружной компании, которые весьма раздражают, когда слышишь их со стороны, но совершенно не смущают в собственном исполнении.
Бабки в автобусе иногда недовольно оглядывались, когда девчоночья болтовня переходила допустимый по их представлениям уровень громкости, но вскоре нашли способ расслабиться и получить удовольствие, перемывая косточки развеселым студенткам. В общем, всем было хорошо. Особенно, когда проехали две трети дороги, и других пассажиров в автобусе не осталось. Вообще непонятно: на фига делать рейсы в такую глушь? Неужели, когда нет таких придурков, как Маришка и согруппницы, автобус порожняком гоняет?
А за четыре часа надоело даже болтать. И на улице стемнело. Загород, это вам не город, да и дорога – не автобан, так, шоссейка какая-то, ни разу не главная. Темнота, голый лес, а водила даже свет в салоне не соизволил включить.
Тоска!
Не так уж это было плохо – Маришку, во всяком случае, вполне устраивало. Самая подходящая атмосфера, чтобы задать девчонкам необходимый настрой. Не куда-нибудь едут, на шабаш, а им, блин, весело.
Она экспромтом выдала несколько баек, сообщив, что это правда от первого до последнего слова. Для пущей достоверности привела источники. Во-первых, не наврала. Во-вторых, проверять все равно никто не будет. Охота была выстаивать очередь в исторической библиотеке только для того, чтобы услышать, что книжка в данный момент на руках. В «историчке» все книжки всегда на руках. Во всяком случае, для журналистов.
Вот за что так не любят акул пера, даже будущих?
За вопиющую необразованность, наверное.
Во всяком случае Маришка ценила в сокурсниках именно это качество. Им что угодно впарить можно. Мало кто верит, но все делают вид, что разбираются в предмете и готовы поддержать беседу с любого места.
На байки очень гармонично легли романтические стихи Гумилева. Они, в общем, в любой ситуации к месту, вот и сейчас как тут и были.
В том лесу белесоватые стволы
Выступали неожиданно из мглы,
Из земли за корнем корень выходил,
Точно руки обитателей могил.
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы,
И следы в песке видали рыбаки
Шестипалой человеческой руки.
Никогда сюда тропа не завела
Пэра Франции иль Круглого Стола,
И разбойник не гнездился здесь в кустах,
И пещерки не выкапывал монах.
Только раз сюда под вечер грозовой
Вышла женщина с кошачьей головой…
Лучи фар высветили впереди женский силуэт. Какая-то тетка в белом пальто и косынке шла по обочине. Она не голосовала, но Маришка все равно ожидала, что водила остановится. Нет. Автобус протрюхал мимо. И когда с теткой поравнялись их два окна, она повернулась, чтобы взглянуть на таращившихся изнутри девчонок.
Лицо у нее было медвежье.
Черное рыло, покрытое грубой густой шерстью.
В приоткрывшейся пасти показались блестящие клыки, длинный язык облизнул косматую морду… И Маришка обнаружила, что взвизгнула вместе с остальными.
Показалось? Просто показалось! Но они, толкаясь в проходе, бросились к широкому заднему окну, и успели снова увидеть кошмарную морду, даже разглядели когти на высунувшейся из рукава пальто костлявой руке. Как будто тетка все же решила застопить автобус.
Какие тут, на фиг, баечки? Какие, блин, стихи?!
Под вопрошающими взглядами сразу со всех сторон Маришка слегка растерялась. Но не настолько, чтобы не выдавить как можно более спокойно:
– Я вас предупреждала.
Аж самой полегчало. Тем более что появился легальный отмаз не шарабохаться по лесу в темнотище, а спокойно переночевать в деревне. Или вовсе этим же автобусом уехать обратно в город. Вряд ли кто-то из подружек захочет сейчас идти смотреть на шабаш.
Но до чего же все-таки гибкая у человека психика. Особенно у человека ленивого. Хомо ленивус… Не-ет, хомо мегаленивус! В любой ситуации умудряется найти хорошую сторону, по принципу – лишь бы не работать.
Анька оказалась сообразительнее всех. Ну, или честнее всех – сообразила-то, может, не она одна.
– Слушайте, водила наверняка не местный, – стоя коленками на подпрыгивающем заднем сиденье, она обвела всех настороженным взглядом, – может он из города? Скажем ему, что нам уже не надо в Поташки. Денег дадим и вернемся. Я сразу в церковь пойду…
– Да ладно тебе, – отмахнулась Ленка Иоффе, – так и будешь, что ли, про вечера для пенсионеров писать? Мы зачем поехали? Уж всяко здесь не страшнее, чем за кулисами, когда «звезды» гастролируют.
Аргумент показался убедительным даже Маришке. Ей однажды пришлось побывать на рок-фестивале, в смысле, не в качестве зрителя – это-то завсегда, а в качестве аккредитованного журналиста. Мама дорогая! До сих пор страшно было вспоминать, что творилось за кулисами, и каково было брать интервью у людей, которых до личной встречи Маришка едва ли не боготворила.
Ну, ладно, положа руку на сердце, далеко не всех после этого она перестала уважать. Но… многих. Да уж!
… А кроме того, ни у кого из них, даже у самых пьяных и развеселых, не было десятисантиметровых когтей. Которыми так удобно хватать и тащить, и раздирать…
Где-то между глазами и внутренней стороной век сверкнула искренняя и даже какая-то трогательная улыбка ее Олега.
Маришка дернулась. Во рту моментально пересохло. Но невысказанную мысль насчет когтей и хватания уловили все. Высказала ее, опять-таки, Анька:
– Ленусь, а что ты будешь делать, если это на тебя в лесу из кустов выскочит?
– Блин, девчонки! – взвилась Ленка. – Нас шесть человек! Что, не отпинаемся, что ли?
– Тебя кошка царапала когда-нибудь? – весело спросила Ася. – Ты видела, как у нее когти устроены? Если она схватила, уже не вырвешься, пока кожу не порвешь.
– Ко-ожу порвешь? – бледно протянула Анька. – Фу-у, Насть, давай без подробностей.
– Да фигня, – Ася пожала плечами, – кожа еще ладно! Но ты прикинь, если эта баба за ногу схватит. Ладно просто до кости продерет и мясо лоскутами спустит, а если у тебя мышцы прочные окажутся, или там сухожилия попадутся? Тогда вообще не вырвешься…
«Вообще-то, – отдавая должное образному Настасьиному мышлению, подумала Маришка, – такие подробности – мой конек. Причем, литературный».
Проняло отчасти даже бесшабашную Ленку.
– Давайте хоть до Поташек доедем, – попросила она, – может, на обратном пути кого-нибудь перехватим. Может, эти сатанисты тоже на автобусе в город поедут?
– Тогда бы они и сейчас с нами ехали, – резонно заметила Анька.
– Утром можно будет на место сходить. Поснимать. Следы же останутся наверняка. Утром-то не страшно.
– Если «оно» тут водится…
– Оно уже в десяти километрах сзади. Или даже больше. Нас по-любому не догонит. Вряд ли в это время здесь легко поймать тачку.
– Особенно с такой рожей, – хихикнула Аська.
Шуточка не ахти, но смеялись до слез. Аж животы заболели.
В общем, пока добрались до Поташек, Маришка уже почти уверилась в том, что страшная тетка на дороге им просто привиделась. То есть не сама тетка, конечно, а то, что у нее морда медвежья. Темно же – вот и померещилось.
Из них шестерых, она единственная напрочь не верила ни во что сверхъестественное. Может, поэтому и снискала себе славу знатока. С репутацией частенько так бывает: чем больше от нее открещиваешься, тем прочнее она становится.
… Автобус, скрипнув нутром, остановился возле гофрированной металлической будки. Открылась передняя дверь.
– Поташки, что ли? – бодро спросила Ленка.
Водитель не ответил. Но в свете фар чуть впереди, за остановкой виден был черно-белый щит с названием. Точно: Поташки. Ну, и дыра, даже автовокзала нет. Значит, автобус сейчас обратно пойдет? Может, Анька права: попросить водилу отвезти их в город? …
Ленка уже подхватила рюкзак и, цепляясь им за спинки сидений, потопала между креслами.
– А здесь нет никого, – сообщила она, дойдя до кабины.
– Быстрый какой, – прокомментировала Анька, в свою очередь навьючивая рюкзак.
– Ну так, – Ася была как обычно рассудительна, – за четыре часа описаться можно.
Да уж, все так, все правильно. Но Маришку неприятно удивило ощущение, что водительское кресло пустовало последние полтора часа. Автобус-призрак, ага. «Летучий Икарус».
Они покурили на улице, осматриваясь, прислушиваясь, любуясь на звезды, которых здесь, вдали от города, было куда больше.
– Холодно, блин, – поежилась Ленка. – Слушай, Мариш, если то вот, Поташки, я бы не сказала, что там осталось пять дедов на десять домов.
Водила, по всему судя, убрел по делам основательно. Может, его понос пробрал за четыре часа поездки? Диарея не шутит… А за взгорком, по которому бежала, отходя от шоссе, грунтовая разбитая дорога, светилось неяркое электрическое зарево. На деревню в десять изб и впрямь не похоже. С другой стороны, написано же «Поташки. 500 м». Стало быть, Поташки и есть. Или у Аллочки неверная информация, или деревня захвачена и обжита сатанистами. В любом случае, там наверняка есть, где переночевать и согреться.
– Айда, – распорядилась Маришка, – что тут мерзнуть?
Ну, и пошли.
Если у кого и возник закономерный вопрос, как первоначально виделся Маришке двухчасовой поход в темноте через незнакомый лес к неведомому «плохому месту», озвучивать его никто не стал. После теплого автобуса свежий ночной ветер выдувал из головы все мысли, кроме как оказаться под крышей.
Выглядела деревня неплохо. Старые фонари под жестяными шапочками светили с деревянных столбов желтым светом, а не мертвенно-синим, как в городе. Уютно светились и щели между ставнями. А тротуары, вопреки ожиданиям, оказались чистыми – сточные воды и грязь текли по сточным же канавам. То есть, сам факт наличия тротуаров говорил в пользу Поташек, как места, затронутого цивилизацией. Другое дело, что это было совсем не то, чего ожидали девчонки, да и сама Маришка.
Ну и ладно. Мало ли… купил деревню какой-нибудь новый русский, перестроил, заселил. В наше время чего только не бывает. Кстати, может быть, здесь и гостиница есть? Или общежитие?
Они еще даже не начали оглядываться в поисках аборигенов, которых можно было бы расспросить на эту тему, как ноги вынесли к двухэтажному каменному дому. При взгляде на него первым приходило на ум слово «казенный». В хорошем смысле. От окон, забранных крупной решеткой, от железной двери, подпертой, чтоб не закрывалась, деревянной колодой, от желтого линолеума на полу за дверью – от всего в совокупности веяло «Администрацией». А провинциальная администрация, несмотря на все перемены в общественной жизни, до сих пор с большим уважением относилась к журналистам.
– Допоздна работают, – с уважением отметила Маришка.
И тут же сообразила, что Аллочка, несмотря на уверенность в том, что нынешней ночью нечистая сила побоится вылезти на волю, вполне могла предупредить здешнее начальство о намечающемся рядом с деревней шабаше. А ну как примут их здесь не за журналистов, а за сатанистов? Деревенские – народ въедливый, от них удостоверениями не отмашешься.
Ладно, если что, можно на Аллочку же и сослаться.
– Мы тут от программы Ефимовой, – предупредила Маришка спутниц, поднимаясь на деревянное крыльцо, – я – журналист, а вы – практикантки. Студики у всех с собой?
Дурацкий вопрос. Они же билеты на автобус покупали. Ну, да ладно.
Продумать план действий досконально они не успели. Трех ступенек крыльца и пары метров выстланного линолеумом коридора для проведения полномасштабного совещания не хватило. Так что действовали экспромтом. То есть Маришка не успела объяснить, что Ефимову нужно упоминать только «если что», а девчонки не успели подумать. Вот Ленка и брякнула с разбегу, едва увидела перед собой живого человека:
– Мы из программы «Тайновидение». Вам насчет нас звонили.
Она не спрашивала, она утверждала. Ленка – еще та пролаза, у нее жизнь тяжелая, она на культуре специализируется.
– Нет, нам не звонили, – ответил полный усатый дядька, подымаясь из-за письменного стола, – погоды сырые стоят, связь никудышная. А вы проходите, садитесь. Меня Виталий Макарович зовут.
– Елена Иоффе, – Ленка первая вошла в кабинет и уселась на жесткий стул, плюхнув на пол рюкзак.
За ней цепочкой вошли остальные. Маришка последней. Так глубоко задумалась о том, как будет объясняться с Аллочкой, что не сразу сообразила, когда ей протянули стакан с горячим чаем.
А Ленка, оказывается, всех уже успела представить. И разговор сам собой завязался. Все-таки, что есть, то есть: до деревни новые веяния в отношении СМИ еще не добрались. Виталий Макарович, оказавшийся председателем, был их визитом польщен и нисколько этого не скрывал. Правда, когда понял, наконец, зачем именно явились в Поташки столичные барышни, он изрядно озадачился. Оказывается, все мысли поташкинцев в конце апреля занимали сельхозработы, уж никак не сатанисты. И в силу общеизвестных свойств человеческой натуры, селяне в глубине души были убеждены, что схожие проблемы решает весной все человечество. Ну, так или иначе. Хотя бы сочувствуя жителям села в их нелегкой доле.
– Сатанисты – это которые? – хрустя сушкой, уточнил председатель. – Патлатые такие, на мотоциклах гоняют? Видел я по телевизору. Они же, однако, в городе все. У нас дороги какие – сами видели, на мотоцикле в такую погоду только безголовый поедет.
«Бросить бы все и уехать в Крыжополь! – с искренней завистью подумала Маришка. – Живут же люди: ничего не знают, ни о чем не волнуются!»
В ее возрасте такие мысли были не совсем уместны, однако с момента высадки на поташкинскую землю что-то постоянно отвлекало внимание, мешало сосредоточиться, воспринимать реальность. Такое состояние бывает спросонья, особенно, если из сна выдергивает телефонный звонок. Ты говоришь с кем-то, кого хорошо знаешь, с подружкой или родителями, но не можешь вспомнить даже как выглядит собеседник, не говоря уже о том, чтобы понимать, о чем разговор. И тем не менее выслушиваешь реплики, отвечаешь и со стороны, наверное, производишь впечатление человека вполне здравомыслящего… Зато потом, выспавшись наконец-то, можешь вовсе не вспомнить о звонке или усомниться: а не был ли он частью сновидения.
Однако пришлось собраться с мыслями и как можно более внятно объяснить Виталию Макаровичу, кто такие сатанисты и что они могут искать в Поташках.
Председатель посерьезнел, потер мощный затылок и отодвинул стакан с недопитым чаем:
– Я-то сам неверующий, – сообщил он почему-то извиняющимся тоном, – но если вы про Игошкин камень, то в Поташках о нем чё только не рассказывают. Все больше бабки болтают – молодым-то не до того. Но на Камень даже ребятишки по ягоды не ходят. Земляничники на горке знатные, да все знают: лучше их стороной обходить. А городские туда, может, и ездят, я точно не скажу. Чё не ездить, если дорога есть? Только не через Поташки. На Игошкин камень надо за три километра до нас сворачивать. Однако надо ж чего придумали – на Пасху безобразить! Говорите, черных петухов режут?
– И кошек, – вставила Ленка. – Собак иногда. Тоже черных.
– Что за народ… – Виталий Макарович тяжело вздохнул. – Ну а вы-то сами как, крещеные? В Бога верите?
Девчонки переглянулись. Ленка с Маришкой только плечами пожали.
– Я нет, – сказала Ася.
– А я крещеная, – призналась Анька, – только в церковь не хожу.
Маришке, уж на что далеко от событий блуждала она мыслями и ощущениями, это показалось забавным, если не сказать, странным. Все они родились во времена повального увлечения христианской культурой, но, как оказалось, их семьи избегли модных веяний. Не то, чтобы некрещеных среди их ровесников не встречалось совсем, однако, чтобы в компании набралось таких трое из шестерых – это неожиданно. Да уж, да уж!
Как и невесть откуда взявшаяся большая деревня Поташки вместо предполагаемой, забытой богом дыры.
Рассеяно обводя глазами залитую электрическим светом комнату, Маришка наконец-то нашла на чем сосредоточить внимание. На торце высокого деревянного шкафа висела какая-то картина, забранная в простую деревянную раму. С того места, откуда смотрела Маришка, не разобрать было, что там нарисовано – бессмысленный набор пятен и потеков, но складывать из них картинку было все-таки лучше, чем пытаться собрать мысли на пустое место. Последнее уже начало вызывать тошноту и головокружение. Казалось, что она и в самом деле спит, никак не может проснуться, а надо бы – дел-то много.
Ленка с Виталием Макаровичем уже обо всем договорились, и сейчас обсуждали детали предстоящей вылазки. Ага, они в самом деле решили съездить на Игошкин камень, поглядеть что там и как, если надо – разогнать городских. От общения с жителями провинции иногда складывается впечатление, что разгонять городских они готовы независимо от того, чем те занимаются. Просто, чтобы «знали наших». Но, конечно, эти развлечения пристали молодым селянам, а Виталий Макарович настроен вполне серьезно.
Еще вот что странно: почему колоколов не слышно? Вроде бы всенощная служба уже должна идти. Может, в Поташках церкви нет? Это, кстати, вполне вероятно. Церковь – в райцентре, туда со всех деревень богомольцы ездят… О! Да это портрет!
И правда, пятна на полотне сложились в осмысленную картину. Да так неожиданно, что Маришка чуть вслух не ахнула.
Из деревянной рамы смотрел обалденно красивый парень. Просто фантастика! Художник, по всему судя, отличался недюжинным талантом… и воображением, поскольку с натуры такое не напишешь – натурщиков таких не бывает. Маришке с ее места показалось, что парень смотрит прямо на нее и очень, очень-очень сердится.
Вряд ли это настоящая картина. Скорее всего, большой постер. Какая-нибудь секретарша – ведь есть же здесь секретарша, – вставила в рамочку и повесила на шкаф, чтобы любоваться. Маришка ее вполне понимала. Таким парнем и она бы любовалась каждый день. С работы бы не уходила, все смотрела и смотрела, и пусть бы он себе сердился…
– Ну ты что, спать здесь будешь? – Ленка тряхнула ее за плечо. – Пойдем уже! Карета подана.
– В зеркало загляделась, – улыбнулся Виталий Макарович. – Вы, девчата, как зеркало увидите, все на свете забываете, а?
– Зеркало?
Маришка вышла из транса, моргнула и поняла, что на шкафу действительно висит длинное, покрытое патиной зеркало в раме. Очень старое, все в пятнах…
Но ведь она же только что видела там… кого-то. Красивого настолько, что списать это на игру воображения было невозможно. У нее фантазии не хватит придумать такое лицо. И глаза. И неподдельную ярость во взгляде.
– Я, кажется, задремать успела, – Маришка изобразила смущенную улыбку, – вы до чего договорились? Мы едем на Игошкин камень?
– Прямо сейчас, – подтвердила Ася, – с Виталием Макаровичем и дружинниками. Похоже, там действительно кто-то есть. В Поташках ничейная собака потерялась, черная…
– Полкан, – вмешался Виталий Макарович, – ничейный-то он, ничейный, а вроде как здешний, при сельсовете. Вы бы про сатанистов не рассказали, мы бы, может, пару дней его и не хватились. А так я чё-то вспомнил: Полкашку-то с утра не видно. Ни под крыльцом, ни у лабаза. Магазин мы здесь так называем, – добавил он, – лабаз. А он же, Полкан, если не там, то здесь. У лабаза христарадничает, под крыльцом спит.
– Где здесь можно умыться? – Маришка потерла глаза. – Ничего не соображаю.
– Рукомойник вон туда, за дверь и по коридору в укуточке.
– Ага, – она зевнула, прикрыв рот ладонью, – вы идите тогда, я умоюсь и догоню.
– Рюкзаки мы здесь оставляем, – сообщила Ленка.
– «Козлик» мой прямо у крыльца, – добавил Виталий Макарович, – там все поместимся.
Словно подтверждая его слова, снаружи несколько раз длинно прогудел автомобиль.
– Ну все, айда, – скомандовал председатель.
Топоча и оживленно переговариваясь, девчонки двинулись к выходу. За ними, бочком, пролез в дверной проем Виталий Макарович. Здоровущий, все-таки, мужик. Не толстый, а могучий. Как тяжелоатлет на пенсии.
Маришка проводила его взглядом и пошла умываться.
Ей не хотелось ехать на Игошкин камень. Ей не хотелось разгонять сатанистов. Ей хотелось остаться одной. И снова заглянуть в старое зеркало. Она пару раз, без энтузиазма толкнула вверх сосочек примитивного рукомойника и заторопилась обратно в кабинет.
Надо же куртку взять – холодно на улице.
С улицы ворвался в коридор ночной ледяной ветер, и дверь в кабинет захлопнуло порывом сквозняка. Сразу стало темно. Оконце за спиной, в конце коридора, давало слабый, серенький свет, и в воцарившихся густых сумерках квадрат двери, очерченный желтым электрическим сиянием, показался готовым открыться порталом.
Ох, какая фигня! И жуть какая. Может, ну ее, куртку?
– Девочка… – услышала Маришка далекий, встревоженный оклик, – девочка, ты слышишь меня?
Мам-ма… Ой, мамочки! Она ускорила шаг, решив, что куртку – на фиг, все на фиг, – скорее отсюда к людям! Но длинный коридор никак не кончался.
– Девочка! – короткая пауза, потом тот же призыв на английском. – Ты слышишь меня?!
И после короткого, похожего на ругательство словечка, снова на русском:
– Рыжий, будь оно все неладно, они нашли живую кровь и идут на прорыв! Я выхожу.
– Не вздумай! – рявкнул другой голос. Насколько первый был нежным и мелодичным, настолько же этот перекатывался близкими раскатами грома. – Кого они нашли?
– Девчонок. Некрещеных. Их сейчас увезут на эйт трэйсе…
– Пусть везут, – перебил второй. – Девчонок не спасти. А этим ты уйти не дашь. Хельг, ты сильнее их всех, даже с учетом кровавой жертвы.
– М-майлухт, Орнольф, ты…
Последовавший за этим поток слов был непонятен, но полон экспрессии, позволявшей однозначно определить их как ругательства.
Маришка уже забыла о том, что собиралась бежать. Разговаривали явно люди. И ругался человек. И речь шла о чем-то… блин, Чавдарова, опомнись, дура! Это тебе не шуточки, здесь все по-настоящему.
– Я сказал, не смей! – вновь прогремел второй голос.
– Вэгр булбох… – уже спокойней ответил первый. – Я выхожу. Девчонок отобью, а эти пусть уходят. Потом поймаем…
– Эй, – осторожно подала голос Маришка, даже сейчас опасаясь говорить громко. Мало ли людей слышат голоса – это еще ничего не значит. А вот когда начинаешь с этими голосами разговаривать, появляется повод задуматься о здоровье, – эй, парни, это вы о каких девчонках?
То что услышала она в ответ, было сказано в унисон и квалифицировалось как ругательство в большинстве языков мира.
– Какого ж, брийн асву, ты не отвечала, когда я тебя звал, дура?! – этот голос безукоризненно красиво произносил даже явную нецензурщину. – Собирай подружек и бегите к шоссе! Минуете щит с названием, может, и спасетесь. Быстро!
Быстро? За Маришкой, помимо прочих достоинств, водилось одно наиболее полезное: она никогда не боялась показаться дурой. И возможно поэтому не раз попадала в дурацкие ситуации. Однако сейчас… все было серьезно. Ей казалось, что все серьезно, но как объяснить это девчонкам? Что им объяснять?!
Тем не менее она, не задавая лишних вопросов, бросилась к выходу.
– Подожди… – резко бросил все тот же красивый голос. – Возьми это.
Рядом с лицом засветилась тоненькая как нейлон серебряная ниточка. Один ее конец невесомо качнулся к ладони Маришки. Второй терялся в темноте.
– Беги!
И она побежала. Всем телом толкнула железную дверь, не чувствуя холода, выскочила на улицу. Здесь хватало людей, и света, и возбужденных голосов. Все было реально, все по-настоящему, если бы только не ночь, не пар изо рта, не странное для этого времени, для этого места общее оживление.
Девчонки, слава аллаху, в машину еще не сели, курили неподалеку. Только некурящая Анька забралась в теплое нутро «козлика».
– Ленка… – Маришка сделала пару шагов к подружкам, – Ася… девочки… Надо поговорить. С Анюткой тоже.
– О чем еще разговаривать? – весело пробасил Виталий Макарович, незаметно подошедший сзади. – Вроде, все решили.
У Маришки ноги подкосились. Чуть не упала. Дрожащими руками расстегнула чехол фотокамеры:
– Договоримся, как снимать будем. У нас же не мыльницы, не автоматика, все вручную выставлять надо. А на месте не до того будет.
Ленка пожала плечами, однако махнула рукой Аньке, вылезай, мол, и первой пошла к Маришке. Остальные потянулись за ней. И только Анька, дурища криворукая, возилась с дверцей «козлика», никак не могла понять, что там потянуть надо, чтобы открыть.
– Девочки… – снова выдавила Маришка. Виталий Макарович топтался тут же, с интересом поглядывая на ее камеру.
– Интересная техника, – заметил он в ответ на отчаянный Маришкин взгляд, – не наша, поди.
– Ага, – пробормотала она, – тут все на английском. Ленка… – и заговорила на английском же, кое-как, от волнения позабыв грамматику и большую часть словарного запаса: – Ленка, надо бежать. Здесь опасно. Нас хотят убить. Я точно знаю. Надо бежать к шоссе.
Больше всего она боялась, что придется давать объяснения. Прямо сейчас и прямо здесь на это не хватило бы ни сил, ни знания языка. А въедливая Ленка, она ведь непременно…
Въедливая Ленка только и спросила:
– С Анькой как быть?
– Ну ладно, девоньки, – Виталий Макарович сделал жест, как будто обнимая их всех, – время уже, давайте по машинам.
– Тикаем! – завопила Ленка.
Старое словечко, невесть как вынырнувшее из глубин ее памяти, из детства. Оно подействовало, как действует сигнал опасности на птичью стаю. Пятеро девчонок порскнули с места, проскочили под руками председателя и понеслись вдоль по улице, так отчаянно, как будто сдавали «хвосты» по физкультуре.
Позади взревел мотором «козлик».
Нельзя было, но Маришка обернулась. Чтобы увидеть, как машина проседает на оба передних колеса, как Анька вылетает из салона вместе с несчастной дверью. Падает. Катится. Вскакивает на ноги и несется вслед за ними, чудом уворачиваясь от пытающихся ее поймать поташкинцев.
Кино, блин!
Тупое кино! В котором обязательно кто-нибудь умирает.
Улица была не та. Дома – не те. Под ногами вязкая грязь. И дорога какая-то бесконечная.
А кто гонится за ними лучше даже не смотреть. Определенно, лучше не смотреть. Чтобы, не дай бог, увидеть!
Сразу за сельсоветом был поворот к шоссе, а дальше – по прямой. Только по прямой никак не получалось. Улица изгибалась, петляла, выводила в тупики. Поворачивать обратно было нельзя, поэтому летели огородами, оскальзывались, ловили друг друга, не давая упасть. И когда ясно стало, что не уйти, не убежать, не уползти, когда воздух отказался проходить в легкие, застревая в горящем от боли горле, когда Аньку почти схватили за растрепавшиеся волосы… Маришка с Ленкой задыхаясь и хрипя вскарабкались на знакомый пригорок, с которого даже в темноте виден был белый указатель «Поташки».
Ася, вся в слезах, молча проковыляла мимо и, не разбирая дороги, быстро захромала вниз. К шоссе. Остальные неплотной группой штурмовали вершину. Ждать их не имело смысла. Успеют или не успеют – от Маришки не зависит ничего. Самой бы спастись.
– Анька, – тихо сказала Ленка, глядя на светлую тень внизу.
Больше там никого не было видно. Но они обе помнили дикий вскрик:
– Ай, волосы! Пустите, суки!
Совсем недавно. За эти секунды преследователи не могли отстать настолько далеко, чтоб потеряться с глаз. И Анька, вроде бы, еще бежала.
Очень хорошо, что у Маришки с Ленкой получилось сделать это вместе. Одновременно. Синхронно побежать с вершинки вниз.
Нет, не к шоссе.
К Аньке.
А хорошо, потому что ни той ни другой когда-нибудь нечего будет стыдиться, вспоминая эту ночь.
Если придется вспоминать.
Наверное, они обе так и не поверили до конца. Потому что если бы поверили, бежали бы сейчас впереди всех, стремясь как можно быстрее добраться до заветного белого щита, оказаться в безопасности, спастись.
От смерти.
Но в смерть не верилось.
И они вместе схватили за руки задыхающуюся Аньку, вместе потащили ее наверх. Ленка ругалась кошмарным матом, какой услышишь не в каждой редакции. Какое-то время Маришка слышала ее. Потом кровь зашумела в ушах так, что все другие звуки пропали.
И только свалившись в грязь у самого знака, пнув ботинком что-то твердое, может руку, а, может, корень, зацепивший подошву, ползком, в голос рыдая, выбравшись на неровный асфальт шоссе, Маришка поняла, что рядом с ней так же громко ревет Анька.
А Ленки нет.
Полминуты спустя Анька дико завизжала и вскочила на ноги, тряся левой рукой. Что-то небольшое, с ладонь, сорвалось с рукава ее куртки и глухо стукнулось об асфальт.
– Ленка… где… – хрипло выдохнула Маришка, слегка отдышавшись.
Анька глянула на нее дикими глазами, и поползла на четвереньках в сторону, вдоль дороги. Подальше от щита. От Поташек. От поташкинцев. Которых сейчас уже можно было разглядеть.
С полдесятка их собралось у обочины и, нагнувшись лицами к земле, обнюхивало грязь.
Нет, они не вставали для этого на четвереньки. Они просто согнулись. И что-то вынюхивали. Вынюхивали.
Что бы это ни было, они были слишком близко. Недопустимо близко. Всего в паре метров. Остальные толпились за их спинами, вытягивая к дороге длинные руки.
Длинные?! Ногти на белых пальцах царапали щит. Расшатывали его, стремясь выдернуть из земли. Руки длиной в пять метров – это длинные или как?!
Преодолевая тошноту и дрожь в ногах, Маришка встала на ноги и пошла следом за Анькой. Та уже тоже ковыляла на двух конечностях.
Так они и побрели рядом. Где-то впереди были остальные, но в такой темноте много не увидишь, а сомневаться в том, что девчонки успели убежать черт знает куда не приходилось.
Маришка иногда оглядывалась.
Часто оглядывалась.
Просто чтобы убедиться… Тот голос, он сказал: «может и спасетесь». И вот это «может», оно казалось чудовищно несправедливым, но оно было сказано, и все еще имело силу.
Оглянувшись в очередной раз, Маришка увидела, что поташкинцы по одному, не разгибаясь, проходят мимо щита, недоверчиво обнюхивая асфальт.
– Анька! – она дернула подругу за руку, но та, с криком, вырвалась и отскочила в сторону.
– Анька, – терпеливо повторила Маришка, – пойдем быстрее. Они вышли на дорогу.
… Казалось, что этому не будет конца. Преследователи двигались медленно. Похоже, что вслепую. Вынюхивали следы и двигались по ним гуськом, вытянув вперед невероятно длинные руки.
Но Маришка с Анькой шли еще медленнее. То и дело спотыкались почти на ровном месте. У ботинка все-таки оторвалась подошва. И проще, наверное, было бы совсем его снять, но на то, чтобы распутать грязные шнурки требовалось время. А времени-то как раз и не было.
Шоссе уходило в бесконечность.
Нет. Ни фига подобного! Если бы так!
Шоссе поднималось в гору. Склон был так себе, почти незаметный, но сейчас он грозил стать непреодолимым препятствием. От подножия его где-то до середины растянулась короткая цепочка из трех человек. Девчонки просто сидели вдоль обочины и смотрели на Маришку. И на Аньку. И на тех, кто шел позади.
А небо уже чуть-чуть посветлело. Все-таки весна. До рассвета еще несколько часов, но небо уже белеет, обещая ясный и жаркий день.
Первое мая.
Праздник…
Плакать Маришка не смогла бы, даже если б захотела. Это Анька подвывала всю дорогу, не жалея ни сил, ни дыхания. Правильно, фиг ли ей, некурящей? А Маришка и слюну-то глотала с трудом. Тем более что во рту все равно пересохло. Непонятно было, зачем вообще напрягать саднящее горло. Ноги подламывались. Голова болела сильнее, чем легкие. Но прежде чем сесть на дорогу и тихо умереть, Маришка в последний раз оглянулась.
И увидела.
За спинами преследователей, возле слабо белеющего призрака дорожного указателя, на фоне серо-синего неба – черный силуэт.
Он быстро шагал к ним по середине дороги. Развевались полы длинного плаща, узкое лицо казалось белым на фоне черных длинных волос, и глаза светились бледным голубоватым огнем.
Поташкинцы замерли, тяжело покачиваясь. Один за другим они поднимали головы, нюхая уже не асфальт, а воздух.
И вдруг медлительный, неуклюжий строй распался на полтора десятка необыкновенно подвижных длинноруких фигур. Самые ближние прыгнули к Маришке. Оттолкнулись ладонями, взвились в воздух… и разлетелись в стороны ровными, розоватыми кубиками, словно нашинкованные невидимыми острыми нитями.
Или лазерными лучами? Или что там бывает, в кино?!
Маринка, наконец, завизжала. Как будто открыли плотину в легких.
Она визжала не переставая, а твари распадались на куски. И последняя издохла раньше, чем Маришка остановилась набрать воздуха для нового визга.
Из-за деревьев полз слабо светящийся туман.
Потом приехало много людей на трех больших машинах, странной помеси «скорой помощи» и инкассаторских броневиков. Люди разбрелись по дороге, собирали останки поташкинцев, приводили в чувство девчонок. С Маришкой тоже заговорила, было, какая-то женщина, сунула ей в руки стаканчик с горячим кофе, помогла прикурить… Но подошел еще один человек. И женщина отошла, напоследок ободряюще потрепав Маришку по плечу.
Человек присел рядом на корточки. Силясь не расплескать дрожащими руками кофе, Маришка не сразу смогла оторвать взгляд от стаканчика. Обжечься не хотелось. Еще хотелось курить. И требовалось немалое волевое и умственное усилие на то, чтобы все получилось.
Она отпила наконец-то кофе. Затянулась. Посмотрела, кто это здесь. И против воли брякнула:
– Вы крашеный?
Парень был отчаянно рыжий. И здоровенный, надо заметить. По сравнению с ним Виталий Макарович… о-ой, нет только не надо сейчас вспоминать… и все равно, по сравнению с этим, тот – недомерок.
– Слушай, – сказал этот офигенно рыжий, офигенно большой парень, – давай я что-нибудь подержу. Потому что ты или кофе прольешь, или сигарету уронишь.
В предложении был свой резон. Расстаться с сигаретой Маришка не могла, поэтому сунула рыжему кофе. В несколько затяжек вытянула «винстонину» до фильтра. Полезла за новой. И только вновь прикурив, стала адекватно реагировать на раздражители.
– Меня называют Орнольф Гуннарсон, – сказал рыжий. – А тебя как?
– Марина Чавдарова, сотрудник программы «Тайновидение», – отрапортовала Маришка. Привычка представляться полным именем и фамилией въелась в костный мозг еще во времена учебы в ШЮКе, ну а насчет сотрудника – это уже Аллочкина школа.
Как-то он странно разговаривает. Не очень-то по-русски. Его, правда, и зовут не по-русски. Швед, наверное.
– Журналистка, значит?
– Значит журналистка.
А ведь где-то она уже слышала этот голос. Для такого молодого парня слишком низкий, но для парня такого здорового – в самый раз.
В том доме! Бли-ин!
– Это ты сказал, что нас не спасти! – заорала Маришка, изо всех сил треснув по стаканчику с кофе.
Того, что случилось потом, ей не приходилось видеть даже в кино. Не пришлось и наяву, потому что ничего она толком не увидела. Хрустнул тонкий пластик стаканчика. Держащая его рука смазалась, как на нечеткой фотке. И вот уже Орнольф снова сидит рядом и держит в руках чуть помятый стаканчик, по-прежнему полный кофе.
– Я полагал, что вас не спасти, – объяснил он спокойно, – но Хельг, как обычно, поступил по-своему и оказался прав. Хочешь сказать ему спасибо?
– А где он? – Маришка забрала кофе и огляделась. Парня в плаще в округе не наблюдалось. Народ был по преимуществу в куртках. И длинными черными волосами никто здесь похвастаться не мог. Вообще, из длинноволосых был только Орнольф, но он, во-первых, рыжий, во-вторых, тоже в куртке, а в третьих… бр-р-р, опять мысли путаются. Нет уж, своего спасителя, Маришка хоть и видела издалека, но не спутает ни с кем.
– Там, внизу, – Орнольф показал на далекий щит, возле которого стояла сейчас еще одна машина. – Хельг – мизантроп, он в одиночку работает. Ну что, идем?
– Идем.
Одним глотком допив кофе, Маришка поднялась на ноги.
Орнольф переговорил с каким-то дядькой в полковничьих погонах. Тот, в свою очередь, тоже поглядел в сторону щита, покивал.
Козырнул.
Вот ничего себе, рыжий швед, значит, старше по званию? Или как у них тут принято?
Орнольф поманил Маришку, и вдвоем они направились к мизантропу-спасителю. По имени Хельг. Тоже швед? Для иностранцев они совсем неплохо говорят по-русски. Во всяком случае, неплохо говорили там, в доме, когда Маришка умудрилась их подслушать.
Как они это делали, кстати? Прятались там где-то? Наверняка. Дом-то большой, там есть, где спрятаться. На чердаке или в подвале…
Или в зеркале?
Хельг сидел на капоте «мерсовского» внедорожника, сосредоточенно разглядывая что-то в руках, и на Маришку с Орнольфом внимания почти не обратил. Покосился мельком и вернулся к изучению непонятного предмета.
Зато у Маришки перехватило дыхание, как будто снова пришлось с испуганными воплями пробежать от сельсовета до шоссе. Потому что это был Он. Тот самый парень, неописуемо красивый, невообразимо, ненормально, сверхъестественно красивый парень из зеркала. Или с постера? Словом, именно его она увидела, когда задремала в кабинете Виталия Макаровича. И сейчас он был перед ней живой, настоящий, реальный. Его можно было потрогать и убедиться, что это не сон. Все взаправду: переливающийся плащ змеиной кожи, сияющие даже под тусклым утренним небом волосы, матовый свет серьги в правом ухе…
В правом?
Ах, плевать ей в каком ухе у него серьга! Смотреть бы и смотреть в темно-карие с зеленью глаза. Такие внимательные.
Или равнодушные?
– Это Хельг, – сказал Орнольф. – Хельг, это Марина Чавдарова.
Все-таки внимательные. Даже очень. Как будто он слышал ее имя и запомнил.
– Привет! – Маришка первая протянула руку.
– Привет! – он слегка улыбнулся. – Вообще-то, меня зовут Альгирдас. Извини, руки не подам.
И показал ей то, что держал в правой руке. Человеческую кисть. Грязную. Очень грязную. Маленькую, с обломанными, когда-то длинными ногтями.
– Не уверен, что это гигиенично, – как сквозь вату донеслось до Маришки.
Она узнала колечко на среднем пальце. Ленкино золотое колечко с розочкой из золотой проволоки. Ленка его не снимала, даже когда ходила в душ. И когда ездила в лес. Вообще никогда не снимала.
Орнольф не дал ей упасть. А окончательно Маришка пришла в себя уже в салоне машины, полулежа на удобном кресле. Снаружи слышалось недовольное рокотание рыжего шведа:
– Ты бы хоть иногда думал, что делаешь!
– Я забыл, – оправдывался Хельг. – Ну, правда, забыл. Рука и рука, подумаешь, что особенного-то?! Ну, грязная. Я не обязан все время помнить, как они реагируют на свои оторванные конечности.
– Они! – с невыразимым сарказмом повторил Орнольф.
Заглянул в машину, встретил взгляд Маришки и попросил:
– Извини его, ладно? Он не со зла, исключительно по рассеянности. Выпить хочешь?
– Хочу, – вяло ответила Маришка.
– Куда тебя отвезти? – Орнольф протянул ей фляжку.
– И где тебя искать, если что? – подал голос Хельг.
Визитница осталась в рюкзаке. Рюкзак – в Поташкинском сельсовете. И никакие силы не заставили бы Маришку вернуться туда. Она осторожно глотнула из фляжки. Там оказался коньяк – хороший, ароматный, мягкий коньяк. И когда Орнольф посоветовал:
– Ты пей, пей, хотя бы грамм сто пятьдесят прими.
Маришка с удовольствием последовала рекомендации. Хотя, надо сказать, что сто пятьдесят на голодный желудок, да поверх стресса оказались убийственно сонной дозой. Как и когда «мерседес» тронулся с места, Маришка даже не заметила. Спала. Сквозь сон слыша, но не понимая, тихий красивый голос:
– Руку оторвали, а кисть зацепилась за что-то. Там все кровью залило до самого шоссе. Вот они по крови границу и перешли.
– Как и собирались, – сдержанно басил Орнольф.
– Ну… – нагоняющая сладкий сон пауза, и снова голос, ласкающий слух, – этих-то я уничтожил. А остальные утащили девчонку на эйт трэйсе и ушли оттуда. Их мы не скоро поймаем. Что они с ней сделали… им теперь надолго кровищи хватит.