Машинист

Рассказ:

Протяжным металлическим звуком скрипнула тяжёлая дверца кремационной печи и за огнеупорным небольшим стеклянным глазком, вспыхнули красные языки пламени. Эти красные языки горели как-то завораживающие, они сначала как бы играясь облизывали деревянный обтекаемый лакированный гроб, создавая на его поверхности ожоги в виде множества пузырчатых волдырей. Затем пузыри лопались и пламя, подгоняемое газовыми форсунками, жадно принималось пожирать этот потерявший всякий эстетический вид ящик, вместе с его содержимым. Обычно процесс горения длится от полутора до двух часов, но сегодня Алексею казалось, что эта кремация не кончится никогда. Он стоял у глазка и наблюдал. По сути, там, внутри печи, ничего не было видно, одно лишь пламя, горящее разноцветными языками. Цвета эти были причудливы особенно в самом начале процесса кремации, когда горел лак, они переливались с оранжевого на красный, с зелёного на синий, давая ещё ряд непонятных оттенков и тонов, затем пламя заполнило всю камеру целиком и цвет огня превратился в желто-красный. В печи становилось очень жарко - температура достигала максимального значения 1092 градуса по Цельсию, и Алексей прекрасно представлял, что сейчас происходит с телом внутри камеры, как оно рассыпается на мелкие фрагменты и, перемешиваясь с древесным углем, гвоздями и остатками одежды, ссыпается на дно печи. Он так же знал что будет дальше, как после завершения кремации и остывания останки поместят во временный контейнер, пока прах не заберут родственники. Алексей вот уже как три года работал в крематории машинистом и видел десятки подобных кремаций, но сейчас его не занимала дальнейшая судьба останков умершего, и как этот прах будут хоронить - в колумбарии или просто развеют по ветру. Он смотрел на огонь, смотрел на эти голодные, пожирающие гроб языки пламени, смотрел внутрь печи. - Вот так, - шепотом сказал Алексей. - Вот так всегда, один конец, для всех один, или у кого-то будет иначе?Он улыбнулся. - Может, у меня будет иначе?! Может быть, я буду жить вечно? И эта дверь, - он бросил взгляд на металлическую дверь печи, - никогда за мной не захлопнется!Он немного помолчал. - Странно себя ощущать там!… В огне! Даже представить жутко, - Алексей поёжился. - Живёшь себе, живёшь, а потом бац!… и печь крематория, прям как в кино, бац! - и вторая смена. Алексей поднял глаза вверх вспоминая, что же это был за фильм. - Да и неважно, - вслух сказал Алексей. - Помню, что хороший был, добрый такой фильм. Он снова припал к глазку. - Догорает… -он сказал это шёпотом, и это получилось как-то зловеще. - Вот и вся жизнь, как эти два часа в огне, что два часа в печи, что жизнь, прогорают быстро, одинаково быстро, и по сравнению с бесконечностью времени жизнь в печи и вне её равны. Алексей взглянул на часы. - Да! Действительно ровно два часа, ровно два часа продолжалась кремация, а мне показалось… ух как долго! - Он глубоко вздохнул. - Два последних часа жизни после жизни. - Алексей задумался. - А сколько же, интересно, буду гореть я? - Он оглядел себя сверху вниз. - Худой, невысокий, но кости мои тяжёлые, это я точно знаю, - как бы в довесок сказал он. - Ааа! всё равно быстро сгорю, не два часа уж точно, за час растаю и следа не останется в таком пекле-то. Алексей снова посмотрел в глазок печи. В печи пламя давно погасло, лишь светились в разных её частях угли догорающих останков. - Да остыло поди, - сказал Алексей. - Выгружать пора, в трупохранилище, кажется, ещё два покойника, их ещё готовить надо. Алексей отошел от печи, затем бегло оглядел помещение, ища взглядом металлическую кочергу, и, не обнаружив её, сказал:- Ну и чёрт с ней, вечно она куда-то девается, значит пусть ещё постынет, пусть, так сказать, поживёт. И он снова посмотрел в глазок. В печи догорали последние угли. За дверью комнаты, где находился Алексей, по длинному коридору с бетонным мозаичным полом послышались шаркающие шаги. - Аааа! Васька, сменщик мой, - сказал Алексей. - Узнаю его по шагам, никогда ноги не поднимает. Рядом с этими шагами слышались и более отчетливые шаги - на жёстком каблуке, скорее всего, - туфель. - А если туфли… значит, это Петрович, начальник наш, - думал Алексей. Всего в крематории работало пять машинистов ритуального оборудования, Петрович был самым опытным и старшим среди них. Ему было давно за шестьдесят, а сколько точно - никто не спрашивал, не принято как-то было у них о возрасте спрашивать. Хотя Петровичу и перевалило за шестой десяток, выглядел он довольно неплохо: сухой, всегда подтянутый, высокий, с аккуратно подстриженными усиками под носом, короткой спортивной стрижкой на голове и всегда в чистых дорогих туфлях. Теперь Алексею были слышны и голоса приближавшихся людей. - Точно, Петрович!Протяжным металлическим звуком скрипнула тяжёлая дверца кремационной печи и за огнеупорным небольшим стеклянным глазком, вспыхнули красные языки пламени. Эти красные языки горели как-то завораживающие, они сначала как бы играясь облизывали деревянный обтекаемый лакированный гроб, создавая на его поверхности ожоги в виде множества пузырчатых волдырей. Затем пузыри лопались и пламя, подгоняемое газовыми форсунками, жадно принималось пожирать этот потерявший всякий эстетический вид ящик, вместе с его содержимым. Обычно процесс горения длится от полутора до двух часов, но сегодня Алексею казалось, что эта кремация не кончится никогда. Он стоял у глазка и наблюдал. По сути, там, внутри печи, ничего не было видно, одно лишь пламя, горящее разноцветными языками. Цвета эти были причудливы особенно в самом начале процесса кремации, когда горел лак, они переливались с оранжевого на красный, с зелёного на синий, давая ещё ряд непонятных оттенков и тонов, затем пламя заполнило всю камеру целиком и цвет огня превратился в желто-красный. В печи становилось очень жарко - температура достигала максимального значения 1092 градуса по Цельсию, и Алексей прекрасно представлял, что сейчас происходит с телом внутри камеры, как оно рассыпается на мелкие фрагменты и, перемешиваясь с древесным углем, гвоздями и остатками одежды, ссыпается на дно печи. Он так же знал что будет дальше, как после завершения кремации и остывания останки поместят во временный контейнер, пока прах не заберут родственники. Алексей вот уже как три года работал в крематории машинистом и видел десятки подобных кремаций, но сейчас его не занимала дальнейшая судьба останков умершего, и как этот прах будут хоронить - в колумбарии или просто развеют по ветру. Он смотрел на огонь, смотрел на эти голодные, пожирающие гроб языки пламени, смотрел внутрь печи. - Вот так, - шепотом сказал Алексей. - Вот так всегда, один конец, для всех один, или у кого-то будет иначе?Он улыбнулся. - Может, у меня будет иначе?! Может быть, я буду жить вечно? И эта дверь, - он бросил взгляд на металлическую дверь печи, - никогда за мной не захлопнется!Он немного помолчал. - Странно себя ощущать там!… В огне! Даже представить жутко, - Алексей поёжился. - Живёшь себе, живёшь, а потом бац!… и печь крематория, прям как в кино, бац! - и вторая смена. Алексей поднял глаза вверх вспоминая, что же это был за фильм. - Да и неважно, - вслух сказал Алексей. - Помню, что хороший был, добрый такой фильм. Он снова припал к глазку. - Догорает… -он сказал это шёпотом, и это получилось как-то зловеще. - Вот и вся жизнь, как эти два часа в огне, что два часа в печи, что жизнь, прогорают быстро, одинаково быстро, и по сравнению с бесконечностью времени жизнь в печи и вне её равны. Алексей взглянул на часы. - Да! Действительно ровно два часа, ровно два часа продолжалась кремация, а мне показалось… ух как долго! - Он глубоко вздохнул. - Два последних часа жизни после жизни. - Алексей задумался. - А сколько же, интересно, буду гореть я? - Он оглядел себя сверху вниз. - Худой, невысокий, но кости мои тяжёлые, это я точно знаю, - как бы в довесок сказал он. - Ааа! всё равно быстро сгорю, не два часа уж точно, за час растаю и следа не останется в таком пекле-то. Алексей снова посмотрел в глазок печи. В печи пламя давно погасло, лишь светились в разных её частях угли догорающих останков. - Да остыло поди, - сказал Алексей. - Выгружать пора, в трупохранилище, кажется, ещё два покойника, их ещё готовить надо. Алексей отошел от печи, затем бегло оглядел помещение, ища взглядом металлическую кочергу, и, не обнаружив её, сказал:- Ну и чёрт с ней, вечно она куда-то девается, значит пусть ещё постынет, пусть, так сказать, поживёт. И он снова посмотрел в глазок. В печи догорали последние угли. За дверью комнаты, где находился Алексей, по длинному коридору с бетонным мозаичным полом послышались шаркающие шаги. - Аааа! Васька, сменщик мой, - сказал Алексей. - Узнаю его по шагам, никогда ноги не поднимает. Рядом с этими шагами слышались и более отчетливые шаги - на жёстком каблуке, скорее всего, - туфель. - А если туфли… значит, это Петрович, начальник наш, - думал Алексей. Всего в крематории работало пять машинистов ритуального оборудования, Петрович был самым опытным и старшим среди них. Ему было давно за шестьдесят, а сколько точно - никто не спрашивал, не принято как-то было у них о возрасте спрашивать. Хотя Петровичу и перевалило за шестой десяток, выглядел он довольно неплохо: сухой, всегда подтянутый, высокий, с аккуратно подстриженными усиками под носом, короткой спортивной стрижкой на голове и всегда в чистых дорогих туфлях. Теперь Алексею были слышны и голоса приближавшихся людей. - Точно, Петрович! Ишь как вышагивает, и Васька с ним, толстяк этот, хоть бы ноги поднимал, всегда шаркает, три года его знаю и три года он шаркает. Всех покойников распугает, разбегутся ведь!Алексея забавляли подобные мысли. Он рад был своим друзьям. Ваську он вообще давно не видел, как-то смены не пересекались последнее время. А Петровичу он и так был рад, так как Петрович всегда что нибудь «юморил». - Сейчас я этих юмористов и напугаю, - подумал Алексей и отошёл в дальний угол комнаты, куда совсем не попадал электрический свет. Комната с печами освещалась плохо, электрический свет горел тускло, а совсем маленькое наружное окно было под самым потолком, до которого от пола было метра четыре. Дверь отворилась, и в комнату действительно вошёл Петрович, стуча туфлями, и за ним Васька с тойсамой кочергой в руке, что четверть часа тому назад искал Алексей, и металлической урной для помещения останков. Алексей, стоя в углу, еле сдерживал смех, выжидая удобный момент для вылазки. «И чёрт их знает, чего это они припёрлись не в свою смену! Сейчас я им устрою сюрприз с ожившим покойником», - говорил про себя Алексей, продолжая еле сдерживаться от смеха и выжидая наиболее удачного момента. - Да, такие вот дела, Петрович, - сказал толстяк, открывая дверцу печи. - Да, Вась, кто бы подумать мог, - отозвался второй. Василий железной кочергой сгребал останки пепла в металлическую урну, слегка постукивая по более крупным фрагментам останков, размельчая их. - Да брось ты стучать по ним, Вася, кремулятором[1] потом размельчишь всё в пыль. Собирай быстрей, у нас два трупа ещё. И Петрович нагнулся к Василию, помогая поддержать ему урну. В этот момент, когда Василий и Петрович оказались повёрнутыми спиной к Алексею, он и решил выскочить из своего тёмного угла - лучшего момента придумать и нельзя было. И с загробным криком:- Верни кочергу! - Алексей в два прыжка подскочил к друзьям, взмахивая руками вверх. - А ведь, подумать только, тридцать пять лет всего, а, Петрович? - закрывая дверь печи, сказал Василий. - Да пацан ещё, - отозвался Петрович, затем спросил: - Ты всё собрал?- Ну конечно, всё. Да и не пацан он вовсе, мужик был в рассвете сил, - отвечал Василий. - Ты себя вспомни в тридцать пять, Вася. Пацан ведь ещё, а? - сказал Петрович. - Ну, вроде как, и пацан, но… и… как вроде уже и не пацан, - помялся с ответом Василий. - Эй, Вася! Верни кочергу! - как-то сконфузившись, вполголоса, сказал Алексей, обескураженный таким поведением друзей. - Ты меня слышишь? Кочергу отдай! - Алексей заговорил громче. - Пусть земля ему будет пухом! - со вздохом сказал Петрович и сверху вниз посмотрел на толстяка, держащего в руках урну. - Да, вот такие дела, - отозвался Василий. - Три года с нами работал. Весёлый парень был. Говорил, что через двадцать лет лекарство от смерти придумают, а тебя, мол, Петрович, уже и не будет, затем смеялся, весело так, помнишь, Петрович? - продолжал Вася. - Да помню, мы все и смеялись, весело юморил Лёха! Ох и не хватать нам его будет, ох и не хватать. - Петрович замолчал. Алексей в упор посмотрел на Петровича, следом обернулся на Василия, затем взглянул на урну, на дверцу печи и на глазок в ней. Стены комнаты поплыли вокруг, Петрович и толстяк также начали медленно кружиться вокруг него, о чём-то беседуя, а в ушах Алексея звенело, скорость стен стремительно наращивала бег, всё звенело и вертелось вокруг него стремительней и стремительней… Алексей стоял, задрав руки к потолку, и кричал, широко открыв рот. Затем раздался громкий металлический звон, и всё вдруг остановилось. - Ты что, твою мать, творишь, - ругался Петрович. - Даже не знаю, как так вышло, - виновато оправдывался толстяк, поднимая металлическую урну с пола. - Лёхе покоя не даёшь! А если тебя головой об пол, а? - злился Петрович, подобрав с пола кочергу. - Выскочила, и всё! - бормотал Василий. - Ладно, пошли, растяпа, два трупа ещё готовить, - серьёзно сказал Петрович. Толстяк взял урну под мышку, затем взглянул на Петровича и спросил:- Слушай, Петрович, а вот ты… ты как бы хотел умереть?- Ты это чего, Вася? - оторопел Петрович. Но задумался. Затем, после небольшой паузы, глубоко вздохнув, ответил:- Ты знаешь, Вась, наверное, так же как Лёха, тихо в своей постели… тихо-тихо. И они молча двинулись в сторону выхода.