Голуби и боярышник

Рассказ:

— Гули-гули, гули… На, жри, жри, падла, пока я добрый. Высунувшись в окно, Толян швырял на цинковый больничный карниз куски хлеба. Мякиш был предварительно пропитан настойкой боярышника. От проспиртованного хлеба голуби зверели и устраивали на карнизе побоища. Перья разлетались серыми ошмётками, капли голубиной крови брызгали на грязное стекло. Толян очень любил смотреть на эти схватки. — До чего гнусные твари! — восхищался он. — Прям как люди… Тож за бухло друг дружку поубивать готовы!— Ты это прекращай! Надоело уже! Хватит! - гневался старик Рафат Шурафович. Голубиный шум за окном мешал ему дремать после обеда. — И так уже эти голуби всё окно засрали! Заразят какой-нибудь гадостью! Мало нам своих болезней!Но остальная палата с одобрением относилась к выдумке Толяна. Все бурно ликовали, глядя как пьяные сизари мочат друг друга. Всем это нравилось. Швырять пакеты с водой в ютившихся под больничными стенами бомжей надоело ещё на прошлой неделе. Да бомжи и прятаться стали лучше. Так что голуби были в самый раз. — Не *********, старый! Не показывай жопу коллективу, не то коллектив покажет жопы тебе! — вразумлял старика с соседней кровати Степан Грабуткин. Рафат Шурафович ворчал что-то невразумительное и недоброе, но скандалить больше не смел. Коллектив пугал старика своей неприличной буйностью. Но скоро голубиная травля наскучила коллективу. Все последовали примеру старца Рафата. Кто - вытянувшись во весь рост, кто - свернувшись какашкой, пациенты неврологии захрапели на неуютных своих казённых койках. До ужина ещё долго. Толян выпил сам пару пузырьков любимой настойки (боярышником этим он затарился вчера в аптечном ларьке; отличная штука - стоит копейки, а эффект…), сходил в туалет поссать-покурить и лёг отдыхалово. Почти десять лет непрерывных обследований по всяким больницам не принесли никакого результата - врачи так толком и не поняли, чем же всё-таки болеет Толян. А то, что он болеет, и причём нешуточно, становилось ясно всякому, кто Толяна видел. Был Толян весь скрюченный-перекрюченный, покрытый странными чёрно-рыжими пятнами, с дикими косыми глазами. Толяновы руки торчали из туловища под каким-то безумным углом - будто их вырвали из плеч, а затем наспех, грубо воткнули обратно. Руки эти напоминали сухие лапы гигантского насекомого, инфернальной апокалиптической саранчи. Они постоянно что-то делали: крутили, ломали, роняли, рвали, портили… Даже одеть своего хозяина они могли с трудом. Влезть поутру в штаны было для Толяна сущим наказанием. Руки выворачивали грязные треники туда-сюда по десять раз, нередко путая с рубашкой, и Толян под жизнерадостный гогот всей палаты жалобно проклинал «сраных китайских ******, шьющих такое дерьмо». Каждую весну по настоянию своей старшей сестры Толян ложился в стационар - несмотря на неясность причин жалкого физического и умственного состояния, его пытались лечить. И попутно тщетно пытались выяснить, что же именно так обезобразило некогда вполне нормальное тело. О мозгах речи не было - они у Толяна с самого детства сбоили и глючили. Вот и нынешнее обследование ни к чему вразумительному не привело. Понятно было лишь то, что недуги Толяна возникли по причине нарушений в центральной нервной системе (вызванных, возможно, воспалительным процессом, перенесённым ещё в детстве). Этой версии врачи и придерживались. Толянова сестра надеялась, что брата ещё можно как-то подлечить, превратить в приемлемого члена общества и заставить работать каким-нибудь там сторожем. А самому Толяну было плевать. Его вполне устраивала пенсия по инвалидности - на боярышник да на курёху хватает - и ладно. Скудный рацион, обеспечиваемый любящей сестрой, Толян разнообразил охотой. В кармане заношенного отцовского пиджака он носил подкову. Проходя по улице мимо ничего не подозревающих голубей, занятых расклёвыванием обронённого кем-то чебурека, Толян внезапно выхватывал подкову и метко, навесиком швырял в птиц. Подкова если и не прибивала насмерть, то уж увечила сизаря так, что спастись бегством он не мог. Дальше оставалось только схватить вопящего в агонии пернатого говнюка, свернуть ему башку и сунуть в старенькую полосатую сумку - секундное дело. Добычу Толян увозил обычно в сестринский сад, где жарил на костре. Под боярышник голубь был самое *******. Лёжа под больничным одеялом, Толян внимал анекдотам, которые травил Грабуткин. Квазимодоидальный Грабуткин проработал всю жизнь на радиоактивном объекте - производил начинку для водородных бомб. Как следствие, он был инвалидом второй группы и обожал рассказывать анекдоты. Рассказывал он их даже тогда, когда никто не слушал. Степан Грабуткин был похож на каракатицу - толстопузый, мелкоголовый подонок на высохших тоненьких ножках. Толян любил подонков - в них видел он неопровержимое доказательство существования идеальных форм живой материи. — Га-га-га! Гы-гы-гы!— Гули-гули, гули… На, жри, жри, падла, пока я добрый. Высунувшись в окно, Толян швырял на цинковый больничный карниз куски хлеба. Мякиш был предварительно пропитан настойкой боярышника. От проспиртованного хлеба голуби зверели и устраивали на карнизе побоища. Перья разлетались серыми ошмётками, капли голубиной крови брызгали на грязное стекло. Толян очень любил смотреть на эти схватки. — До чего гнусные твари! — восхищался он. — Прям как люди… Тож за бухло друг дружку поубивать готовы!— Ты это прекращай! Надоело уже! Хватит! - гневался старик Рафат Шурафович. Голубиный шум за окном мешал ему дремать после обеда. — И так уже эти голуби всё окно засрали! Заразят какой-нибудь гадостью! Мало нам своих болезней!Но остальная палата с одобрением относилась к выдумке Толяна. Все бурно ликовали, глядя как пьяные сизари мочат друг друга. Всем это нравилось. Швырять пакеты с водой в ютившихся под больничными стенами бомжей надоело ещё на прошлой неделе. Да бомжи и прятаться стали лучше. Так что голуби были в самый раз. — Не *********, старый! Не показывай жопу коллективу, не то коллектив покажет жопы тебе! — вразумлял старика с соседней кровати Степан Грабуткин. Рафат Шурафович ворчал что-то невразумительное и недоброе, но скандалить больше не смел. Коллектив пугал старика своей неприличной буйностью. Но скоро голубиная травля наскучила коллективу. Все последовали примеру старца Рафата. Кто - вытянувшись во весь рост, кто - свернувшись какашкой, пациенты неврологии захрапели на неуютных своих казённых койках. До ужина ещё долго. Толян выпил сам пару пузырьков любимой настойки (боярышником этим он затарился вчера в аптечном ларьке; отличная штука - стоит копейки, а эффект…), сходил в туалет поссать-покурить и лёг отдыхалово. Почти десять лет непрерывных обследований по всяким больницам не принесли никакого результата - врачи так толком и не поняли, чем же всё-таки болеет Толян. А то, что он болеет, и причём нешуточно, становилось ясно всякому, кто Толяна видел. Был Толян весь скрюченный-перекрюченный, покрытый странными чёрно-рыжими пятнами, с дикими косыми глазами. Толяновы руки торчали из туловища под каким-то безумным углом - будто их вырвали из плеч, а затем наспех, грубо воткнули обратно. Руки эти напоминали сухие лапы гигантского насекомого, инфернальной апокалиптической саранчи. Они постоянно что-то делали: крутили, ломали, роняли, рвали, портили… Даже одеть своего хозяина они могли с трудом. Влезть поутру в штаны было для Толяна сущим наказанием. Руки выворачивали грязные треники туда-сюда по десять раз, нередко путая с рубашкой, и Толян под жизнерадостный гогот всей палаты жалобно проклинал «сраных китайских ******, шьющих такое дерьмо». Каждую весну по настоянию своей старшей сестры Толян ложился в стационар - несмотря на неясность причин жалкого физического и умственного состояния, его пытались лечить. И попутно тщетно пытались выяснить, что же именно так обезобразило некогда вполне нормальное тело. О мозгах речи не было - они у Толяна с самого детства сбоили и глючили. Вот и нынешнее обследование ни к чему вразумительному не привело. Понятно было лишь то, что недуги Толяна возникли по причине нарушений в центральной нервной системе (вызванных, возможно, воспалительным процессом, перенесённым ещё в детстве). Этой версии врачи и придерживались. Толянова сестра надеялась, что брата ещё можно как-то подлечить, превратить в приемлемого члена общества и заставить работать каким-нибудь там сторожем. А самому Толяну было плевать. Его вполне устраивала пенсия по инвалидности - на боярышник да на курёху хватает - и ладно. Скудный рацион, обеспечиваемый любящей сестрой, Толян разнообразил охотой. В кармане заношенного отцовского пиджака он носил подкову. Проходя по улице мимо ничего не подозревающих голубей, занятых расклёвыванием обронённого кем-то чебурека, Толян внезапно выхватывал подкову и метко, навесиком швырял в птиц. Подкова если и не прибивала насмерть, то уж увечила сизаря так, что спастись бегством он не мог. Дальше оставалось только схватить вопящего в агонии пернатого говнюка, свернуть ему башку и сунуть в старенькую полосатую сумку - секундное дело. Добычу Толян увозил обычно в сестринский сад, где жарил на костре. Под боярышник голубь был самое *******. Лёжа под больничным одеялом, Толян внимал анекдотам, которые травил Грабуткин. Квазимодоидальный Грабуткин проработал всю жизнь на радиоактивном объекте - производил начинку для водородных бомб. Как следствие, он был инвалидом второй группы и обожал рассказывать анекдоты. Рассказывал он их даже тогда, когда никто не слушал. Степан Грабуткин был похож на каракатицу - толстопузый, мелкоголовый подонок на высохших тоненьких ножках. Толян любил подонков - в них видел он неопровержимое доказательство существования идеальных форм живой материи. — Га-га-га! Гы-гы-гы! - одиноко грохотал Грабуткин над своими анекдотами. Задремавшая было палата завозмущалась. — Заткнись, козёл! Не видишь - люди спят!— Да я ж шоб вам веселее хотел!— Заткни-ись!Сильнее прочих возмущался тощий интеллигент в углу возле умывальника - он не любил Грабуткина и рад был всякому поводу наехать. Обиженно сопя, Грабуткин уполз в соседнюю палату - в карты играть. Лишённый анекдотов, Толян уснул быстро. Глаза его открылись, только когда дежурная медсестра заорала: «Больные, ужинать!». Ночью, как обычно, Толяну не спалось. Он слушал, как пердит во сне старик Рафат Шурафович, как скрипит зубами интеллигент в углу, как скулит и повизгивает проигравший семьдесят рублей Грабуткин. В этих звуках не было никакой тайны, ничего чудесного. Толян скучал. Протянув руку к тумбочке, он нашарил в её недрах свои запасы. Зазвенел пакет - толянова рука выгребла из него очередной боярышниковый фанфурик. Ядовитый вкус заветной тинктуры взбодрил. Пустой флакончик прицельно полетел в голову Рафата Шурафовича, чей силуэт чётко темнел на фоне открытой двери. Тупо ударившись об лысину, пузырёк отлетел в угол, в темноту, где спал интеллигент. Никто не пробудился. Рафат Шурафович, правда, перестал храпеть и беспокойно завозился на своём ложе. Старику приснилось, что врач во время утреннего обхода тюкнул его по макушке своим чёрным молоточком. «Крепко спят. Это хорошо. Жалко, что подковы с собой нету», — подумал Толян. Этот незаменимый предмет не позволила взять в больницу сестра. Этой ночью яркие майские звёзды сулили Толяну мир и покой. Но он не хотел покоя - демон гнилых амбиций дразнил душу. Лукавый червь борьбы и вожделения подстрекал её к опасным действиям. Маша Дронова, дежурная медсестра, читала детектив, где какие-то страшные злые злодеи кого-то сперва похитили, а потом убили. А может, наоборот. Маша была культурной девушкой - чтение книг увлекало её не меньше, чем распитие спиртных напитков. Поэтому она не заметила бесшумную изломанную тень, прозмеившуюся вдоль коридорной стены к сестринскому посту. Быстрая сталь мелькнула в уютном свете настольной лампы. Маша Дронова едва успела оторвать взгляд от книжки…Хрипов перерезанной глотки никто не услышал. Накачанная всякой дрянью неврология смотрела свои больные сны. — Ты кто?Толян невозмутимо разглядывал рассевшееся на полу возле унитаза существо. Существо, тоже невозмутимо, даже не глядя на Толяна, продолжало своё занятие - вырезание скальпелем кусков плоти из покойной медсестры Маши Дроновой. Глубокой ночью, измученный бессоницей и бездеятельностью, Толян пошёл в толчок курить. Огромная лужа крови на сестринском посту, в которой намокала растрёпанная книжка, его не напугала и не удивила. От поста до двери сортира явно протащили по полу истекающее кровью тело. Толян стал наступать в кровь и с интересом смотрел, как тапочки оставляют на сером линолеуме красные следы. Вспомнив, что хотел покурить, он оставил это занятие и двинулся в туалет. Там он и встретил существо. Оно чем-то напомнило Толяну родного дедушку Ивана. Когда дедушку нашли на чердаке через две недели после отравления самогоном, старичок выглядел примерно так же. — Эй, я тебя спрашиваю… Ты что за чудо?Существо покосилось на Толяна узкими гноящимися глазами. Глубокомысленно вертя в пухлых, почти детских пальчиках какую-то кровавую фигню из медсестринского нутра, оно проскрежетало:— Я Жумейло-жихарь. Немного помолчав, существо добавило:— Я надпочешники очень люблю. Пососёшь надпочешник - сразу жить охота…— А без этого не охота, что ли?— Конечно, не охота. Я же народный умерец… Где народ умирает - там и я. — Так. Толян призадумался. Народные умерцы ему никогда раньше не встречались. — А ты откуда? Я тебя раньше никогда не видел. Умерец захихикал. — И не мог ты меня видеть, дурачина… Я в простенье обитаю. — Это где такое?— А стены невидимые, которые меж душами людскими и всем вечным вселенским миром стоят. Внутри стен этих и живу я. Понял?— Не понял я ни хрена… А на *** ты Машку замочил? Ради надпочечников, что ли?Жумейло-жихарь ткнул в сторону Толяна скальпелем. Толян попятился, роняя раскуренную было сигарету. — Вот она, моя отмычка к башке твоей… Сталь да кровь… Да страх ваш глупый…Синюшная, опухшая лапа Жумейлы нарисовала на голубом кафеле кровавую корявую свастику. — Ты зачем это нарисовал? Ты разве фашист? — Толян с удивлением увидел, как на лысой голове Жумейлы-жихаря появилась нацистская каска. Умерец широко раззявил окроваленную пасть - холодная струя зелёной вонючей жижи ударила из неё Толяну в лицо. Этой мерзости Толян не стерпел. Плюясь и шипя, как обиженный кот, он подскочил к умерцу и вырвал у него скальпель. Вялая холодная рука не оказала никакого сопротивления. — С-**** ты! Нежить сраная! Нечисть, ** тебя!Скальпель быстро замелькал в воздухе, кровь забрызгала унитаз, забрызгала с ног до головы Толяна. Звёздные вихри забушевали в голове. Сотни, тысячи голубей закувыркались вокруг Толяна дьявольскими молниями - они сшибались грудь в грудь, покрывая зассаный и окровавленный туалетный пол своими сизыми перьями. — Что это?! Караул, помогите! На помощь! Здесь убивают! Убийца! А-а-а-а!Многоголосый хор вразнобой завопил за спиной, пытаясь криками своими сокрушить Толяну сердце. Стиснув зубы, он бил и бил скальпелем поганую плоть, стараясь не слышать воплей. И тут другие умерцы ворвались в туалет и бросились пинать Толяна, ломать ему руки. Он сопротивлялся им, сколько мог. Проваливаясь в темноту, в сатанинское простенье - обитель злых духов, пожалел Толян лишь о недокуренной сигарете. — … пошёл я, значит, ночью поссать, а в туалете, значит, Толян, медсестру кромсает… Я в крик - он на меня! Ё-ё… Хорошо вот ребята с третьей палаты выскочили! Повязали этого гада! Охрану вызвали! Я думал - ну всё, зарежет он меня!Грабуткин с явным удовольствием пересказывал собравшейся вокруг толпе подробности ночной трагедии. — А зачем он свастику на стене кровью нарисовал?— Да *** его знает… Кто их поймёт, сумасшедших…Тощий интеллигент, к неудовольствию Грабуткина, тоже встрял:— А завотделением-то с инфарктом слёг, когда узнал… Теперь наша выписка затянется… М-да…— Я сразу понял: чокнутый этот прохвост. Чокнутый, как последний шайтан! Нельзя таких в одной больнице с нормальными людьми держать! Ай-яй-яй, что творится!Огласив этот вердикт, Рафат Шурафович обнюхал извлечённый из задницы палец и, сползши с кровати, зашаркал к холодильнику.